Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта

Например, всякий раз, когда поведение наших друзей и знакомых указывает на некоторые прошлые обстоятельства, которые так или иначе характеризуют их человеческие качества, мы превращаем их нынешние поступки в нечто такое, что так или иначе следовало ожидать; таким образом мы ощущаем себя освобожденными от предательской неопределенности фрейма в игре, где можно вообразить себе любую картину. Между прочим, существует немало искушений для такого рода творчества. Возьмем крайний случай, когда мы оцениваем действия и установки близкого нам человека и стремимся определить, можно ли рассматривать его предшествующее поведение, которое всегда казалось нам нормальным и благожелательным, как основу для понимания и предвидения его нынешних действий, и не были ли скрыты его порочные наклонности за внешне простыми и благожелательными манерами, которые объясняются влиянием окружения. Но это крайность. В человеческих отношениях чаще встречаются менее драматические эпизоды: например, был ли наш знакомый искренен или неискренен, достоин или не достоин доверия, уравновешен или импульсивен и т. д. Суждения о нравственном облике и характере человека, основанные на сведениях, заимствованных из прошлого опыта, — одна из наших главных забот в повседневной жизни. И самое коварное свойство этого занятия состоит в уверенности, что «вопрос можно решить», и в то же время нет никакого надежного (foolproof) способа установить, правильно ли решен вопрос. В подобных случаях любое новое событие может послужить поводом для пересмотра фактической стороны дела и «обнаружения» факта, который хотя и был известен, но только теперь может быть оценен в полной мере.

2. Я коротко рассмотрел обстоятельства, при которых обнаруживается недостаточность информации и, следовательно, возникают искажения фреймов. Рассмотрим теперь другую причину искажений — спрос на информацию.

В определенных делах успех может зависеть от поддержания эффективного контроля над информацией и, следовательно, проверки лояльности тех, кто имеет доступ к определенным сведениям. В этом отношении подвержены риску многие организации: правительственные учреждения, охраняющие важные политические сведения от врагов; руководящие органы предприятий, оберегающие информацию, распространение которой может привести к снижению уровня продаж; исследовательские организации в промышленности, охраняющие секреты от конкурентов; и, наконец, преступные группы, которые тщательно берегут свои тайны от полицейских агентов.

Управляющие этими организациями особенно зависимы от качества информационного контроля, особенно в тех случаях, когда их противники и конкуренты знают, что важная информация охраняется и кто именно ее охраняет. Специфика информационного ресурса такова, что его можно получать и передавать, не оставляя за собой много следов, здесь нет ничего, так сказать, материального, что можно было бы переместить с одного места на другое. Поэтому лица, имеющие доступ к секретам организации, могут без особых опасений продать нужные сведения, ведь кража обнаружится только впоследствии, когда ворованная информация будет тем или иным образом использована. По прошествии времени очень трудно установить канал утечки данных и наказать виновного. Тем самым утечка становится весьма вероятной. Отсюда следует, что лояльность сотрудников, имеющих доступ к значимой информации, почти всегда подвергается сомнению, в конце концов нельзя исключить, что за их внешней преданностью скрываются недобрые намерения.

3. Существуют виды деятельности, всецело зависящие от решений, последствия которых имеют случайный характер. Таковы азартные игры и лотереи. Если механизм решений «налажен», все предприятие превращается в какую-то придуманную конструкцию, фабрикацию, где играющие невпопад значительно ограничены в своих действиях. Случайность исхода игры предполагает, что никогда нельзя установить правильный способ действия, по крайней мере, практически. Это можно сделать только тогда, когда исход игры фальсифицируется. Отсюда следует, что всякий раз, когда человек полагается на механизм выдачи случайных решений, у него нет никаких способов узнать, не обманывают ли его. Не зная этого, он всегда будет пребывать в искаженном и ненадежном мире (vulnerable world), по меньшей мере в той степени, в какой он вовлечен в игру. Проблема заключается не в том, что человек может проиграть — это специфический вид ошибок, — а в том, что он может осознать (и осознать правильно) свое непонимание происходящего.

4. Игры с нулевой суммой [866] , где проигрыш одного означает выигрыш другого, являют собой особый случай в исследованиях искаженных фреймов повседневного опыта [867] . Когда люди играют в игры, они входят в особый мир, с присущей ему психологической атмосферой. В случае распределительных игр этот мир отличается некоторыми особенностями. Все направлено на достижение цели (так или иначе превзойти противника), и эта цель подчиняет себе участников игры таким образом, что их действия становятся полностью взаимозависимыми: ход каждого игрока может иметь серьезные последствия для него самого и других участников игры. Решающими становятся ясно определенные элементы игровой ситуации: ресурсы (некоторые из них видимые, некоторые — скрытые, часто принимающие форму значительных персон, участвующих в игре), тактические намерения, матрица возможных ходов, игровые навыки [868] и, наконец, «выразительность» знаков либо действий, дающих «утечку» информации о положении данного игрока. Взятые вместе, эти факторы обеспечивают игроку осмысленное поле действия и разумные основания для очередных ходов.

866

Многие из этих свойств проявляются в «смешанных играх», предполагающих частичную координацию действий игроков.

867

Популярные развлекательные игры заметно различаются в зависимости от степени, в которой они соответствуют схеме распределительных игр. Например, покер совершенно не зависит от умения блефовать или «купить» партнера, а бридж обязывает игрока раскрывать информацию о своих картах, объявляя количество взяток и следуя правилу верности масти. В этих случаях только отдельные конкретные игры удается целиком проанализировать в терминах теории игр.

868

Там, где в игре спор решает физическая сила, актуализируется специфическая форма скромности, при которой игрок скрывает свои настоящие возможности, пока не втянется в игру. Это лучшее средство защититься от потенциально сильного противника или выговорить для себя благоприятные начальные условия. Удачные высказывания на эту тему см. в публикации Н. Полски: Polsky N. The hustler // Polsky N. Hustlers, beats and others. Chicago: Aldine Publishing Company, 1967. p. 41–116.

Каждый игрок должен оценивать положение противника и действовать соответственно. Конечно, противник стремится направить его по ложному пути, чтобы добиться победы. Поэтому игрок обязан учитывать возможность искаженного впечатления о ситуации, которое намеренно создается противником. Сама схема игры вынуждает игрока определять значительную часть собственной ситуации, исходя из сведений о противнике, и все, что ему удается узнать, может быть результатом направленного введения его в заблуждение, — короче говоря, делается все, чтобы воспрепятствовать его действиям.

Распределительные игры должны рассматриваться как полигон для установления и отработки специфических искажений фреймов. Эти игры, по-видимому, менее всего связаны с терпением и более всего — с предельной увлеченностью. Причины этого обнаруживаются в особом мире, создаваемом игрой. Эта сфера бытия являет собой отрезанную от окружающего мира «искусственную» вселенную — не выдуманную и не реальную. Она нимало не зависит ни от величины ставок, ни от результата игры. Само действо четко разделено на относительно автономные «коны» или «партии». В одной из игровых ситуаций кто-то может оказаться в роли блефующего, в другой партии — жертвы блефа, в третьей — разом и блефующим и «блефуемым» и т. д. Отыгран один из мини-эпизодов и — немедленно следующий. Забота о том, как понимать наблюдаемое положение противника (и забота о верном понимании своей собственной ситуации), привязана к конкретным эпизодам. По поводу контекста деятельности как целого (искусственной сферы, которая поддерживается благожелательным взаимным согласием) часто вообще не возникает никакой озабоченности. Игра как таковая не проблематизируется, конечно за исключением тех случаев, когда подозревается обман или создается достаточно накаленная обстановка, чтобы участники разрушили фрейм и прекратили играть или полезли в драку. Озабоченность намерениями противника, правильным пониманием ситуации, оценкой имеющихся ресурсов, направленность внимания на то, что происходит на самом деле, — все это замкнуто в определенные границы, где игра приобретает самодовлеющий характер. В этом, полагаю, заключается одна из глубинных причин, объясняющих, почему любители пари могут, не теряя самообладания, проигрывать огромные средства и сдержанно относиться к выигрышам: в конце концов игрок не обладает «самим собой».

Распределительные игры вносят в ситуацию действующего субъекта элемент оптической иллюзии. Он никогда не знает, то ли вещи и дела таковы, какими кажутся, то ли они представляют собой нечто противоположное. Происходящее очень похоже на гештальт-иллюзию, когда что-то непонятное появляется и исчезает из перспективы. В неигровых ситуациях, где занятия, по определению, серьезные и настоящие, актор может максимизировать игровой элемент путем соответствующего толкования деловой ситуации (так поступают, например, под влиянием теории игр советники по международным отношениям), но эта ситуация наверняка будет содержать некоторые элементы, которые не удается легко приспособить к задуманному. Впрочем, можно указать одно исключение: эпизоды переговоров. В торговых сделках, разновидности переговоров, безразличие покупателя к товару, несогласие (мягкое или жесткое, в зависимости от местных правил поведения) с запрошенной ценой, недостаточность финансовых средств иногда свидетельствует о возможности приобрести такую же вещь в другом месте на лучших условиях. Продавец старается убедить покупателя в высокой стоимости вещи, ее редкости (высокой вероятности того, что скоро она будет потеряна для контрагента и попадет к другому покупателю), в своей незаинтересованности в продаже и в неизбежности по служебной обязанности запрашивать определенную цену из-за жестких условий, над которыми он не властен. Таким образом, каждая сторона пытается сдерживать притязания другой [869] и все происходящее есть, в сущности, состязание в политике сдерживания. Много аналогичных свидетельств можно привести о характере угроз и обещаний во время арбитражных и контрактных переговоров.

869

Фабрикация или сдерживание себя (или попытка такового) всегда присутствуют при осуществлении сделок. Это хорошо иллюстрируется следующей подписью под фотографией скульптуры: «Выполненный из гипса бюст куплен художественным музеем Нью-Йорка на аукционе за 225 долларов, в действительности же он может стоить 500 000 долларов». Директор музея Джеймс Роример заявил, что бюст, по всей вероятности, является работой либо Леонардо да Винчи, либо его учителя Андреа дель Верроккьо. Руководители музея держали в тайне свою заинтересованность в покупке бюста до самого момента продажи, осматривали его только в отсутствие посторонних и отрядили на торги одного из младших клерков. См.: San Francisco Chronicle. 1965. October 27. Случай изощренно спланированных торгов описан в статье Ф. Хури: Khuri F.I. The etiquette of bargaining in the Middle East // American Anthropologist. 1968. vol. 70. p. 698–706.

Обзор практики торгов и других переговоров не добавляет ничего нового к предмету обсуждения, но связывает эти сюжеты с более общей проблемой определения фрейма. Подозревать блеф — значит не просто закрывать глаза на угрозу; речь идет о радикальном переопределении фрейма (или отказе от переопределения, если нет уверенности в своем подозрении), когда восприятие ситуации, в которой находится индивид, меняет не само угрожающее событие, а факт принципиально иного порядка: отныне мир определяется установкой на противодействие угрозе. Какие-либо опасные последствия данной ситуации устраняются, поскольку попытки обмана уже могут быть легко распознаны.

5. Очевидно, любое выражение чувств, которые испытывает человек по отношению к другому человеку, не избавлено от всякого рода искажений, подозрительных моментов и смещений фрейма (misframing), свойственных восприятию единичных событий. Можно сослаться на пример из академической жизни.

Допустим, человек удостоился восхвалений. Что должно произойти, чтобы столь приятное событие превратилось в свою противоположность? Во-первых, может быть поставлена под сомнение искренность говорящего. Он, мол, на самом деле говорит не то, что думает, и насмехается, расточая похвалы в мой адрес. Во-вторых, он хвалит меня только потому, что знает, что все остальное, сделанное мной, — чепуха, разумеется он превозносит мою работу, потому что меня не за что больше хвалить. В-третьих, даже если он искренен, высказывая свое положительное мнение, он ведет себя глупо и тем самым выставляет меня в еще более смешном виде перед теми, кто способен оценить работу правильно. В-четвертых, можно предположить, что хороший отзыв высказан по ошибке. Когда имярек сможет взглянуть на вещи объективно и обнаружит, что я представляю собой на самом деле, он будет испытывать ко мне презрение. В-пятых, положительная оценка может основываться на недостаточной информированности. Тот, кто так думает, не располагает всеми необходимыми сведениями, чтобы обнаружить никчемность работы. В-шестых, это случайная удача. Работа действительно заслуживает похвалы, коллеги не ошиблись, но это была счастливая, непредвиденная случайность, которая, скорее всего, никогда не повторится. В-седьмых, они просто пытаются использовать меня, приманивая морковкой лести. Если я клюну на эту приманку, то окажусь на крючке и после этого должен буду работать, стараясь заслужить их похвалу и избежать порицания. В-восьмых, они демонстрируют, как я жажду восхвалений, и тем самым разоблачают мой комплекс неполноценности и приниженности, даже если в действительности у них нет таких намерений. В-девятых, они искушают меня чем-то таким, что превосходит мои возможности. В конце концов лесть приведет к тому, что я уже ничего не смогу сделать, это заставит меня гнаться за недостижимыми целями, и тем самым я встану на путь саморазрушения. В-десятых, он хвалит меня так, как будто только он один может судить о моей работе, как будто я сам не способен правильно судить о ее достоинствах и вечно должен зависеть от его суждений. Так искреннее уважение превращается в уничижение [870] .

870

Tomkins S. Affect-imagery-consciousness. New York: Springer Publishing Co., 1963. vol. 2. p. 442–443.

Гораздо реже мы способны заметить, что формальные отношения не так часто подвергаются игре двусмысленностей, чем отношения межличностные, так сказать человеческие (intimate). Эту сторону дела я рассмотрю детально.

Не подлежит сомнению, что два человека, которые много времени проводят вместе, имеют благоприятную возможность создать для себя достаточно замкнутый круг общих интересов. Они делятся друг с другом подробностями личной жизни, и с определенного времени значительная часть их биографий является общей для них. Вдобавок каждый из них может значительно повлиять на мнение другого, и это влияние тем сильнее, чем больше они оба отделены от других влияний. (Отсюда вытекает возможность folie a deux [871] , а также тот общеизвестный факт, что, когда уходит ведущий, заблуждения ведомого быстро рассеиваются.) Кроме того, привязанность, верность и уважение первого, ведущего, партнера ко второму, ведомому, кажутся чем-то таким, что исходит от ведущего, присуще его личностному миру; именно ведущий контролирует многое из того, что передается и выражается в общении. В целом, можно сказать: межличностное отношение между ведущим и ведомым являет собой существенную часть мира ведомого, и подделка (faking) этой части — во власти ведущего, эта власть признается ведомым, а ведущему известно о признании. Заметим, что подделка в данном случае не требует громоздких декораций, сложного оборудования или посторонней помощи. Все что требуется — это слова, взгляды и прикосновения, а такого добра у фабрикатора обычно хватает.

871

Folie a deux (фр.) — безумие двоих. — Прим. ред.