Анамнез декадентствующего пессимиста

Я цитирую из того же интервью: «Но никто не может сказать, насколько длинной задумал он свою поэму, не исключено, однако, что оставленное им есть лишь малая часть произведения, которое он видел как бы в тусклом стекле».

Позвольте рассказать вам его историю. Он страдал от высокого кровяного давления, высокого уровня сахара, депрессии, одиночества, банкротства, развода и сексуальных извращений. Он был на грани саморазрушения. Он обращался к врачам, он обращался к адвокатам, он обращался к гипнотизерам, он обращался к проституткам. Он обращался к священникам, он обращался в клиники медитации, он обращался в террористические организации, он даже обращался к своей матери.

«Он, мысль которого никогда не истощалась, писал в это время историю своей жизни. Но изобразить историю его жизни трудно, ибо не было у него ни жизни, ни истории. Он жил почти абстрактной жизнью. «У меня ум земной, – говорил он. – Зачем же хотеть понять то, что не от мира сего?» Но жил он только ради этого, и такое гордое стремление к абсолюту отнимало его у земли, на которой он ничего не любил.

Он был застенчив, беспокоен, нежен и добр, но написанные им книги жестоки и болезненны. Он видел мир, наполненный незримыми демонами, рвущими и уничтожающими беззащитного человека. Он был художником и человеком со столь чуткой совестью, что слышал даже там, где глухие ошибочно считали себя в безопасности (совесть как фоpма невpоза). Как никто другой умел он передать ледяное дыхание кризиса.

Не был он и врагом Христа, который заворожил мир красотой смерти. Впрочем, это крушение не меняет сути дела. На вопрос, что дала ему философия, он однажды ответил: "По крайней мере, готовность ко всякому повороту судьбы"».

Кроме того, женщин, с которыми он расходился, ждали неизбежные разочарования – очень скоро после расставания с ним они убеждались, что так, как думал он, не думал больше никто: он оставлял в их воображении прочно установившиеся представления, резко противоречившие всему, что могло их в дальнейшем ожидать. Он обладал редчайшим даром, который я назвала бы добротой, если бы это слово не было так затаскано, скажем лучше: истинной заботой о людях. И еще он сказал, что мы снова увидимся, только неизвестно, когда и как.

Я задумчиво побродил по комнатам, где он пережил, безусловно, один из самых тяжёлых моментов в своей жизни; потом вышел на балкон, откуда он смотрел на городской пейзаж перед тем, как, по его выражению, «выйти на финишную прямую». Естественно, мысли мои вновь и вновь возвращались к любовной страсти у людей, её чудовищной силе, её роли в генетической структуре вида.

Этот сумасшедший карнавал, на котором он веселился, эта постоянная борьба полов, эта паучья свирепость, которая сделала его любимым писателем отупелых северных недотеп…

Отмечая однажды, что снег для него является весьма важным в жизни событием, поскольку в момент снегопада у него перед глазами встают картины детства, он, в частности, писал: «В Париже даже на самый незначительный снегопад смотрят как на катастрофу. А у меня на родине слой снега иногда достигал двух метров, и никто не жаловался».

Мужчина без пещеры, где он мог бы зализать раны и перевести дух, подвержен переутомлению, стрессу и негативному воздействию окружающей среды. Поэтому он долго не живет. Чаще всего его валит инфаркт, инсульт или другая болезнь из-за нервного перенапряжения и переутомления, например, язва желудка и снижение иммунитета. В древности его съедал хищник, или он погибал от холода. Даже наказание такое практиковалось – изгнание из племени. Та же смертная казнь.

В конце концов он, в ком было больше всего жизни, стал самым печальным из людей, и едва ли всё могло завершиться как-то иначе.

Вот запись в дневнике одной женщины: «Женщины никогда не расстаются с любимыми… И нелюбимыми. Женщины не способны расставаться. Вот мой вывод. Таким вот удивительным образом устроена женщина. Она, то есть я, мы никогда не сдаем свои земли. Каждый хотя бы единожды взглянувший на нас по-мужски мужчина наш навеки, и то, что с ним потом случится в жизни, уже навсегда имеет к нам прямое отношение. Женщина – сильное и коварное создание. Красивое и жестокое. Расставаясь, мы раним. Мы вонзаем иголку так глубоко, чтобы след от нее навсегда остался в сердце. И потом, спустя годы, мы помним, куда именно был нанесен удар, и всегда храним про запас возможность воспользоваться, но… Женщина также мудра и милосердна. Она смиренно принимает противоречивую себя. И чаще всего хоронит такие мысли глубоко в душе. Никому туда входа нет. Даже собственному осознанию. Только мимолетная эмоция способна всколыхнуть эти глубины».

«Мужчины… Они совсем другие… От их тела даже в промозглую погоду исходит тепло, они сидят, раздвинув ноги, они по-другому пахнут… Они писают стоя. Их руки крепкие и надежные, ладони крупные и сильные, даже подушечки на пальцах другие, в их объятиях уютно и тепло. Они рубят дрова, разводят огонь, они смотрят футбол, разбирают моторы. Они пишут нежные стихи, создают гениальную музыку, они продвигают вперед цивилизацию. У них другой тембр голоса, у них волосы растут по всему телу, у них глаза, губы, брови и скулы совершенно другие… Их тело совсем иначе скроено, их одежда совершенно другая, они не носят 42-44. Они бесхитростные, они прямолинейные, они простые. Их дружба – это настоящая дружба, они не строят козни в борьбе за женщину, они умеют договариваться. Они совсем не такие, как мы. Они наша опора, наше дополнение, наша потерянная половинка».

«Дело в том, что у них – теплые ладони, а у нас – холодные пальчики. Они сильные и могут поднять нас. Однажды они обязательно поймут (хотя бы на минуту), что лучше нас – нет. У них есть принципы. Иногда они моют посуду. Они нас выше и могут достать книжку с верхней полки. Они отдают нам свои самые клевые майки. Когда они говорят: "Я тебя люблю", кажется, что так и есть. Они умеют инсталлировать Windows. Они знают и даже могут объяснить, что когда человек один, он – человек. Они прощают нам наш феминизм, хотя мы им вообще ничего не прощаем. Они целуют нас в лоб, когда не могут остаться. Они думают, что есть вещи, которые мы никогда не поймем, и только поэтому мы все понимаем. Они кладут руки нам на коленки. Они с маниакальной настойчивостью желают платить за наш кофе, хотя и сами уже давно не понимают, почему. У них из глаз текут слезы, только когда дует сильный ветер. Они хотят иметь наши фотографии. Они помнят о нас совсем не то, что мы – о себе. Они молчат, когда мы говорим глупости. Хотя, когда мы говорим что-нибудь умное, они тоже молчат. Они любят наши голоса. Им неважно, что мы говорим. Они лучше нас знают: может быть, через сто лет, может, с каких-то других планет, но они позвонят. Они пойдут на войну, если будет война. Они делают вид, что их не достал праздник 8 марта. Они могут изменить нашу жизнь. Они никогда так и не научатся толком расстегивать лифчики. Они думают не только о любви. Они не хотят быть похожими на нас, а мы на них – хотим. В глубине души они умеют пришивать пуговицы. Они запросто могут признаться себе в том, что цель у них в жизни одна – спать с нами. Они вытаскивают нас из чужих гостей, увозят домой и накрывают одеялом. Они просто иногда накрывают нас одеялом. Они всегда провожают нас в аэропорт, но не всегда встречают. Они покупают нам сигареты и платья. Они думают, что наши сумки бывают тяжелыми, только когда они рядом. Они смотрят, когда мы говорим: "Посмотри". Они молчат, когда мы кричим. Они не хотят нас ломать, а мы их – хотим. Когда мы думаем о нашей прошлой жизни, мы думаем о них. Их можно посчитать. Они умеют драться. Они считают быстрее нас. Они дают свои фамилии нашим детям. Они делают вещи, которыми мы гордимся. Они ездят с нами отдыхать. Они смешные».

Глава 50. Время последствий

В тот день она ощущает себя неожиданно лишённым причины следствием. Чудовищность утраты делает оную непостижимой. Рассудок, оголённый этой утратой, съёживается и увеличивает её значительность ещё больше.

Тому, кто по-настоящему любит, смерть любимого существа кажется непостижимой, как непостижимой кажется собственная смерть. Иногда, любящий человек наделяет того, кого он любит, своими достоинствами, которых сам в себе не ценит. Скорее всего, существует один экземпляр. И тогда, как вечность переживается любовь.

Темна причина, но прозрачна бутыль пустая и петля. И, как на скатерти змея, весть замкнута и однозначна… Как суть вещей, то будет страсть преступна, жизнь – девственна, а смерть общедоступна. И как странно ты впоследствии смотришь.

Нет ничего плохого в том, что человек плачет, проливает слёзы и печалится об умершем. Нельзя только говорить лишнее. Запрещается громко плакать, срывать одежду, рвать на себе волосы, убиваться, кричать, причитать, закатывать истерики и т.д. Всё это означает несогласие с Божественным предопределением. Мусульмане несут тело умершего брата на кладбище задумчивые и огорчённые. Предают его земле. Молятся за него, просят милости.

Посетить могилу друга, закатить безобразную сцену (так нельзя… а-а-ах, так нельзя), сосчитать любови, из которых выросла, – хорошего мало, но… Где-то есть корабли у священной земли и горячие губы твои. Катастрофически тебя не хватает мне, жгу электричество, но не попадаю я, воздух толчками и пульс на три счета-та-та, бьет в переносицу: я знаю всё знаю, но… как будто никто конкретно не умирает, – немыслимо… Что толку пререкаться, вникать в случившееся. Всё кончается скукой, а не горечью. Или, напротив, поскольку мы никогда не знаем, что делать у могилы, мы начинаем сажать цветы. Все-таки какое-то занятие для почему-то ничем не занятых живых, стоящих рядом с усопшим.