Анархизм

И мечтанія о водвореніи у насъ, въ Россіи теперь-же анархистическаго строя — не только безплодная, но и вредная утопія. Чрезмрныя иллюзіи губятъ самый анархизмъ.

Вчерашній paбъ не можетъ стать сегодня анархистомъ.

Вспомнимъ, какія словословія «народу-земледльцу», не желающему «государствовать», раздавались въ рядахъ славянофиловъ. Но уже и въ мессіанистическихъ кликахъ Хомякова прорывались тревожныя ноты о привычк къ рабству «народа-богоносца». Онъ ясно отдавалъ себ отчетъ въ томъ, что «народъ порабощенный (а гд нтъ еще сейчасъ въ анархистскомъ смысл не порабощеннаго народа? А. Б.) впитываетъ въ себя много злыхъ началъ, душа падаетъ подъ тяжестью оковъ, связывающихъ тло, и не можетъ уже развивать мысли истинно человческія».

Изукрашенная русская община имла весьма мало въ себ «анapхическаго». Въ ней не было личности, слдовательно, не было и сознанія человческаго достоинства. Не вс «изгои» могли быть и были анархистами, но возможные «анархисты» были среди «изгоевъ», а не оставались въ общин.

«Всего мене эгоизма у рабовъ» — говорилъ Герценъ, разумя подъ «эгоизмомъ» — личное самосознаніе, сознаніе личнаго достоинства.

И нужно, чтобы «рабъ», «порабощенный» — возвысился до личнаго самосознанія, воспиталъ въ себ сознаніе личнаго достоинства. А это не длается ex improviso, по желанію.

Что-бы ни дали возставшему рабу, или лучше, что-бы ни завоевалъ онъ (мы разумемъ рабство не только политическое, но и психическое), завоеваніе не длаетъ еще раба свободнымъ. Это перемщеніе господъ, перемщеніе власти — быть, можетъ, справедливое, но не заключающее въ себ еще ни атома «анархизма». Разв Бурбоны, Романовы, Гогенцоллерны не были рабами? Разв не были набиты рабами — демократическіе парламенты, соціалистическіе совты и комиссіи, революціонные трибуналы и пр. [34] И какъ старая русская община не была анархической, такъ новая русская коммуна изъ «сегодняшнихъ» анархистовъ могла бы воспитать участокъ и урядниковъ. Кто далъ боле убжденные историческіе примры постыднаго крушенія коммуны, чмъ Кропоткинъ? Были, значитъ, внутреннія силы, которыя ломали ее. И силы эти были въ самыхъ людяхъ, еще не созрвшихъ для коммуны.

34

Русская революція 1917—18 гг. — въ большевистскомъ ея уклон — дала краснорчивйшія иллюстраціи подобнаго положенія вещей. Опыты «соціализаціи» сверху, со всей «удалью отсебятины» (больше всего марксисты игнорировали Маркса и марксизмъ), опирающіеся на вооруженныхъ солдать, наемную гвардію, государственный терроръ, въ разнообразныхъ формахъ его примненія, съ истинно рабскимъ потаканіемъ разнузданнымъ инстинктамъ массъ, съ преміями за невжество и пр. и пр., разумется, никакъ не могутъ служить переходомъ къ анархическому строю и уже тмъ боле быть имъ самимъ. Это — перемщеніе власти. И анархизму нечего длать въ большевизм. Послднему онъ могъ бы сказать словами Герцена: «я вижу на твоемъ чел нчто такое, что меня заставляетъ называть тебя рабомъ..» Здсь не мсто, конечно, касаться положительныхъ заслугъ «большевизма»: ликвидаціи бездарной и безсильной политики «временнаго правительства», выявленія политической и нравственной дряблости нашихъ соціалистическихъ партій и непрочности нашей «буржуазіи».

Для анархистскаго строя мало пустыхъ, нигилистическихъ отрицаній, необходимо творчество. A послднее требуетъ любви къ свобод, любви къ труду и знаній.

И въ высшей степени ошибочно думать, что проповдь немедленнаго утвержденія анархизма, независимо отъ среды и мста, несетъ въ себ облагораживающій смыслъ для усвоившихъ подобный принципъ! Наоборотъ! Нтъ ничего страшне уродливаго истолкованія свободы. Какъ будто — «моему ндраву не препятствуй» или гильотины не выросли изъ своеобразной любви къ свобод.

Такая проповдь можетъ воспитать — маленькихъ «сверхчеловковъ», самодуровъ, апашей, хулигановъ, мародеровъ всякаго рода. Но все это насъ не только не приближаетъ къ анархизму, но, наоборотъ, безконечно удаляетъ отъ него. Это — не «опрощеніе» анархизма, но безстыдное извращеніе его. Что общаго между неограниченнымъ уваженіемъ къ правамъ личности и требованіемъ равенства анархизма и той полной беззаботностью насчетъ «ближняго» и общественности, которая характеризуетъ всхъ первобытныхъ индивидуалистовъ.

Поэтому, однихъ упованій на творческія возможности анархизма — мало. Его принципы, легче, чмъ всякіе иные, могутъ быть дурно поняты, ложно истолкованы, неправильно примнены. Анархизмъ долженъ не только общать права, но и указывать на анархическій долгъ, на обязанности, вытекающія изъ анархизма.

И потому звучитъ почти обманомъ довольно обычный лозунгъ — «возьмите, берите анархизмъ»!

Брать только для того, чтобы завтра-же — изъ за неумлости или безсилія отдать и оставить все по-старому, значитъ не только понести безполезныя жертвы, но и надолго погубить самую идею въ глазахъ «дерзнувшихъ».

Творческое завоеваніе должно исключать возможность возвращенія къ старому; надо не только умть взять, но и умть удержать, укрпить за собой разъ отобранное. Поэтому, лозунгъ — только «взять» безъ всякихъ дальнйшихъ помышленій вовсе даже и не анархическій лозунгъ.

Для анархизма требуется двойная подготовка.

1) Для утвержденія анархизма необходимо осуществленіе нкоторыхъ реальныхъ предпосылокъ. Необходимо предварительно устранить т техническія препятствія, которыя мшаютъ соединенію людей и ихъ свободному коллективному творчеству.

Анархизмъ — невозможенъ въ такомъ обществ, которое неспособно обезпечить всмъ своимъ членамъ полное удовлетвореніе ихъ потребностей. Анархизмъ предполагаетъ многогранную личность съ многочисленными и разнообразными запросами. И техническая культура должна быть достаточно высокой, чтобы покрыть эти запросы.

При этомъ ничто такъ не враждебно духу подлиннаго анархизма, какъ «опрощеніе». Послднее предполагаетъ искусственный отборъ потребностей, съ весьма произвольнымъ дленіемъ ихъ на боле, мене важныя, безполезныя и т. д. Анархизмъ стремится обезпечить каждой личности maximum культурнаго развитія, а потому онъ долженъ идти не черезъ отказъ отъ культуры, а черезъ преодолніе культуры. Первое искусственно суживаетъ творческіе горизонты личности, второе сообщаетъ ей предльную полноту бытія въ двойномъ процесс разрушенія и созиданія.

Такимъ-образомъ, анархизмъ для осуществленія своего прежде всего требуетъ нкоторой реальной обстановки.

«Этическая система не создается философской мыслью изъ себя самой» — пишетъ Б. А. Кистяковскій въ своемъ изслдованіи: «Соціальныя науки и право» — и слова его могутъ быть всецло отнесены и къ анархизму, какъ извстной совокупности соціально-моральныхъ утвержденій. «Какъ бы ни былъ геніаленъ тотъ философъ, который поставилъ бы себ такую задачу, онъ не смогъ бы ее выполнить. Ибо этическая система, подобно наук, творится всмъ человчествомъ въ его историческомъ развитіи..., она творится не только индивидуальными этическими дйствіями, но и путемъ созданія культурной общественности. Въ качеств предпосылки этической системы необходима сложная экономическая жизнь съ вполн развитой промышленной техникой, правильная соціальная организація съ соотвтственной соціальной техникой» и т. д. и т. д.

2) Во-вторыхъ, утвержденіе анархизма необходимо предполагаетъ соотвтствующую подготовку и самого человка.

Человкъ, какъ мы его знаемъ въ исторіи и знаемъ сейчасъ, реальный, живой человкъ, со всми взлетами его и паденіями, соединяющій въ своемъ характере — цломудріе и жажду наслажденій, гордость и самоотреченіе, страсть къ господству и похоть пресмыкательства — далекъ подлинной анархической свобод.

Напомнимъ, не утратившую еще и сейчасъ значенія, характеристику «человка», принадлежащую Бакунину: «Созерцаемое съ точки зрнія земного, т.-е. реальнаго, а не фиктивнаго существованія, огромное большинство людей представляетъ зрлище такого униженія, такой бдности подвиговъ воли и ума, что надо обладать дйствительно большой способностью къ самообману, чтобы отыскать въ нихъ безсмертную душу и проблескъ свободной воли. Они являютъ себя намъ существами, всецло и фатально обусловленными: обусловленными прежде всего вншней природой, характеромъ почвы и всми матеріальными условіями своего существованія, обусловленными безчисленными отношеніями политическими, религіозными и соціальными, обусловленными обычаями, привычками, законами, цлымъ міромъ предразсудковъ и мыслей, медленно скопленныхъ предыдущими вками, и которые они получаютъ, рождаясь среди общества, коего они никогда не являются творцами, но, напротивъ того, сперва произведеніями, а потомъ инструментами. На тысячу людей можно найти разв одного, о которомъ можно бы сказать, съ точки зрнія относительной, а не абсолютной, что онъ желаетъ и думаетъ самъ отъ себя. Огромное существо человческихъ индивидуумовъ, не только среди невжественныхъ массъ, но и среди цивилизованныхъ и привиллегированныхъ классовъ, желаютъ и думаютъ только то, что свтъ вокругъ нихъ желаетъ и думаетъ; они полагаютъ, конечно, что желаютъ и мыслятъ сами по себ, но дйствительно они лишь рабски, рутинерски, съ совершенно незначущими и ничтожными измненіями, повторяютъ мысли и желанія другихъ. Это рабство, эта рутина, неисчерпаемые источники общихъ мстъ, это отсутствіе бунта въ вол и это отсутствіе иниціативы въ мысли индивидуумовъ являются главными причинами приводящей въ отчаяніе медленности историческаго развитія человчества». («Богъ и государство»).

Не будемъ говорить о тхъ, кто не понимаетъ вообще, что свобода и связанныя съ нею творческія потенціи и чувство моральнаго долга — имманентны человческой природ.

Оставимъ въ сторон всхъ, отстаивающихъ «дурную» свободу, т.-е. свободу только для себя съ беззастнчивымъ попираніемъ правъ другихъ.

Но въ самой совершенной человческой природ современности бьютъ еще глубокіе родники пресмыкательства.

Да! Современный человкъ — эгоистъ, скептикъ, бунтарь. Онъ громитъ авторитеты, низвергаетъ кумиры, опрокидываетъ власть. Вс эти разнородные и разнокачественные элементы свободолюбія живутъ въ немъ, какъ жили и раньше. Свидтельство — его сложная и пестрая исторія.