Анатомия «кремлевского дела»

Ответим на вылазки наших смертельных врагов беспощадной расправой с контрреволюционными выродками [7] .

Чудов (секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), заместитель Кирова):

Над прахом дорогого вождя, учителя и друга мы клянемся жестоко отомстить за его смерть жалким охвостьям гибнущего старого мира, предательски, из-за угла убившим нашего дорогого товарища [8] .

Каганович:

Мы еще решительнее будем расправляться с подлыми врагами, пускающими свои стрелы в самое сердце пролетарской революции [9] .

7

Там же. С. 1.

8

Там же. С. 2.

9

Там же.

Атмосферу, царившую в те дни в верхах, отлично передает напечатанное в том же номере “Правды” стихотворение Михаила Голодного “У гроба”:

…Нет, боль и горечь слов Убийцам нипочем! И я давно готов Разящим быть мечом… [10]

А также заметка пропагандиста Михаила Кольцова “Величие и низость”, заканчивавшаяся следующим пассажем:

А тебя, кровавый зверь, мы уничтожим. Мы задушим тебя, гадина! [11]

10

Там же.

11

Там же. С. 4.

Енукидзе же, по всей видимости, были чужды подобные настроения. Историк Мэтью Лено цитирует в своей книге некий документ, полученный им в РГАНИ в 1996 году (не приводя, к сожалению, архивного шифра, который, по его словам, был им безвозвратно утерян, но ссылаясь на имеющуюся у него фотокопию). Документ этот представляет собой донесение осведомителя (его Лено, на наш взгляд, ошибочно называет работником НКВД) от сентября 1936 года о разговорах, ведшихся в декабре 1934-го в кругу знакомых Енукидзе (приходится цитировать в обратном переводе с английского):

Ранее, в 1935 году, я уже доносил о том, как Енукидзе реагировал на убийство Кирова в своем ближнем кругу. С точки зрения фактов, вскрывшихся во время суда над троцкистско-зиновьевским блоком, некоторые моменты в высказываниях А. С. Енукидзе того времени приобретают новый интерес.

В декабре 1934 года, когда вся страна ждала опубликования результатов следствия по делу об убийстве Кирова, член правительства Енукидзе распространил среди своих знакомых, проживавших в 1-м доме ЦИК, в частности в семействе Ветошкиных [Михаил Кузьмич Ветошкин – многолетний ответственный секретарь бюджетной комиссии ЦИК СССР. – В. К.], контрреволюционную версию о причинах преступления Николаева.

Официальному заявлению о том, что Киров погиб “от руки классового врага”, Енукидзе противопоставил свою собственную версию, утверждая, что никакой политики в преступлении Николаева будто бы не было, что Николаев убил Кирова по личным мотивам, якобы в результате “кровной обиды”, нанесенной ему Кировым. Енукидзе утверждал, что Киров якобы “ухаживал” за женой Николаева, которая работала в аппарате Ленинградского обкома партии, и из-за этого Николаев был направлен на периферию. Николаев отказался ехать, за что его исключили из партии. По словам Енукидзе, это и послужило основанием для “личной мести” Николаева…

“Странное” поведение Енукидзе в связи с убийством Кирова нельзя объяснить одним лишь его либерализмом да обывательскими сплетнями. Имеются неоспоримые факты, косвенно указывающие на то, что “аполитичное” отношение Енукидзе к преступлению Николаева имеет более глубокие корни, что видно из нижеследующего примера: в день похорон Кирова в Москве, в декабре 1935 года [так в тексте, на самом деле 6 декабря 1934 года. – В. К.], Енукидзе открыл митинг на Красной площади вступительной речью. В этой речи… в отличие от всех без исключения других ораторов, он ни единым словом не обмолвился о том, что Киров погиб от руки классового врага. Всё содержание речи свидетельствует о том, что даже в день похорон, когда многое уже было ясно, Енукидзе не отказался от своей версии событий. Учитывая, что сам Авель Енукидзе принадлежит к кругу лиц, очень хорошо информированных, его упорство не сводится к пустой болтовне. Факты указывают, что здесь, по всей вероятности, мы наблюдаем именно его политическую позицию [12] .

12

Lenoe, Matthew E. The Kirov Murder and Soviet History. Yale University Press. New Haven and London. 2010. Документ 109. Pp. 567–568.

Не верил Авель Сафронович официальной версии убийства. И вполне понимал, что происходит. Об этом можно косвенно судить по показаниям, данным на следствии 22 февраля 1937 года его давней знакомой Александрой Петровной Лицинской. Когда следователь спросил ее, что говорил Енукидзе в связи с арестом Каменева и Зиновьева, Александра Петровна ответила:

На мой вопрос, действительно ли Каменев и Зиновьев имели отношение к убийству С. М. Кирова, Енукидзе А. С. зло махнул рукой и ответил: “Не верю я этому, давно я знаю этих людей. Здесь просто начинается расправа над противниками нынешнего руководства партии, для чего используется убийство Кирова” [13] .

13

РГАНИ. Ф. 6. Оп. 13. Д. 25. Л. 119.

Из всего сказанного, однако же, ни в коем случае не вытекает, что Енукидзе был какой-то белой вороной среди большевистских вождей. Он, например, с 1924 года в течение 10 лет состоял сначала членом, а потом и членом президиума Центральной контрольной комиссии ВКП(б) (по сути, партийной инквизиции). Его подпись стоит под постановлением ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года об упрощенном порядке ведения дел о подготовке и совершении терактов. Просто он по натуре был достаточно миролюбивым человеком, ценившим жизненные блага, комфорт и спокойствие. Находясь бессменно на своем высоком посту в течение долгого времени, Авель Сафронович сумел, казалось бы, всё это себе обеспечить. Однако убийство Кирова враз положило конец безмятежной жизни Енукидзе.

В 1934 году вышло третье издание воспоминаний Енукидзе, озаглавленных “Большевистские нелегальные типографии”. А в конце года, 29 декабря, “Правда” опубликовала материалы о бакинской забастовке 1904 года, после чего разразился скандал. 4 января 1935 года главред “Правды” Лев Мехлис направил Сталину записку, где признал, что газета при публикации этих материалов допустила ошибки “исторически-фактического” характера, но вместо слезных оправданий вдруг сообщил, что редакция “попыталась выяснить первоисточники этих ошибок” [14] . Скорее всего, этому письму предшествовала личная беседа Сталина с Мехлисом 31 декабря 1934 года [15] , и Мехлису было приказано ошибки исправить (после бессонной новогодней ночи он опубликовал исправления в “Правде” 1 января 1935 года) и дано время для подготовки атаки на Енукидзе. Смысл записки Мехлиса сводился к тому, что Енукидзе сильно преувеличил свои заслуги в революционном движении начала века за счет умаления заслуг других, а воспоминания Енукидзе в том виде, в каком они до сих пор выходили в свет, издавать более нельзя.

14

Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов (Россия. XX век. Документы). Под общ. ред. акад. А. Н. Яковлева; сост. Л. В. Максименков. М.: МФД, Материк, 2005. с. 351–355.

15

На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным (1924–1953 гг.). Справочник. М.: Новый хронограф, 2008, с. 148.

Шестого января Сталин разослал эту записку членам и кандидатам Политбюро, секретарю ЦК Жданову и самому Енукидзе. Енукидзе тут же сочинил ответ, который дошел до Сталина 8 января и был разослан аналогичным образом. В тот же день от Мехлиса Сталину поступила та самая брошюра о бакинских типографиях с отмеченными “сомнительными” местами. Сталин внимательно просмотрел ее и оставил свои замечания. Например, над пассажем “Сравнительно недавно на историческом фронте обнаружилось, как люди извращают историю нашей партии. Даже такие события, которые у всех еще в памяти… некоторые “историки” пытаются извратить…” – Сталин саркастически выводит: “Именно!” Или рядом с описанием встречи Енукидзе с “молодым тогда членом партии – товарищем Сталиным, Кобой или Сосо, как он тогда назывался”, – Сталин пишет на полях: “А сам был немолодой член партии?” [16] Вождь и не думал скрывать своего раздражения по поводу писаний Енукидзе, и тот понял, что нужно срочно оправдываться (Енукидзе в то время приходилось параллельно работать над проектом постановления VII съезда Советов, посвященного внесению в Конституцию СССР поправок, касающихся изменения системы порядка выборов органов власти; проект был направлен Сталину 10 января). Шестнадцатого января в “Правде” появляется пространная статья Енукидзе с очередным исправлением ошибок. Но по зловещему стечению обстоятельств в этом же номере главного партийного органа напечатаны сообщения об открывшемся 15 января 1935 года в Ленинграде процессе “Московского центра” (который 16 января и закончился) и о приговорах к различным тюремным срокам и ссылке, вынесенных Особым совещанием НКВД семидесяти восьми сторонникам Зиновьева. И все же казалось, наверное, Авелю Сафроновичу, что досадное недоразумение ликвидировано и вопрос закрыт.

16

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 728. Л. 67–107.

Но для Енукидзе это было лишь началом большого пути – вниз.

3

Историк Юрий Жуков, получивший широкую известность благодаря апологитической концепции “иного Сталина”, связывает начало “кремлевского дела” с доносом “о существовании заговора с целью отстранения от власти узкого руководства, к которому якобы были причастны Енукидзе и Петерсон”; об этом Сталину будто бы по-родственному сообщил его шурин Александр Сванидзе в первых числах января 1935 года [17] . Жуков, впрочем, точных ссылок на источник этих знаний не приводит, ограничиваясь туманной формулой “ЦА ФСБ”. Ввиду серьезных сомнений в добросовестности этого историка, верить ему на слово нет никаких оснований. Поэтому зададимся вопросом: что именно могло побудить А. С. Сванидзе (в то время заместителя председателя правления Внешторгбанка) донести на Енукидзе? Пожалуй, единственным поводом для написания доноса могли стать сведения, полученные Александром Семеновичем от сестры, Маро (Марии) Сванидзе, сотрудницы Секретариата Президиума ЦИК, трудившейся под началом Енукидзе (по воспоминаниям Ирины Гогуа, Маро “работала секретарем у Енукидзе по линии Грузии” [18] , однако официально числилась переводчицей с 10 ноября 1928 года). Теоретически М. С. Сванидзе как секретарь-переводчица могла каким-то образом увидеть донесения осведомителя комендатуры Кремля о слухах, распространяемых кремлевскими уборщицами, и сообщить брату о том, что Енукидзе не желает принимать мер для пресечения сплетен. Однако от сплетен уборщиц до “заговора с целью отстранения от власти” путь длинный, и проделать его в одиночку А. С. Сванидзе вряд ли бы дерзнул. Но если бы был иной повод, то и чекисты должны были бы реагировать иначе – начинать следственные действия не с арестов и допросов уборщиц, а с работы по другим “фигурантам”, которые могли быть указаны в доносе Сванидзе. Впрочем, насколько мы знаем, никто из современников публично не упоминал о том, что поводом к созданию “кремлевского дела” стал донос Сванидзе; например, Ежов в ходе многочисленных докладов о следствии по “кремлевскому делу”, говоря о его истоках, использовал нейтральные фразы вроде “стало известно”, “было обнаружено” и т. п. В любом случае в архиве Ежова никаких данных о доносе Сванидзе не имеется. Неужели факт существования доноса чекисты держали в тайне от Ежова? В это трудно поверить – ведь Ежову (чья карьера после февральского пленума 1935 года продолжала стремительный взлет к постам секретаря ЦК и председателя КПК ВКП(б)) дублировали все важнейшие документы по “кремлевскому делу”, направляемые Сталину. К тому же Ежов и сам был в приятельских отношениях с А. С. Сванидзе. Арестованный много позже по делу самого Ежова его племянник А. Н. Бабулин (который постоянно жил у Ежова с 1925 по 1935 год) рассказывал на допросе 18 апреля 1939 года:

17

Жуков Ю. Н. Иной Сталин. М.: Вагриус, 2005, с. 175–176.

18

Червакова И. Песочные часы: История жизни Ирины Гогуа в восьми кассетах, письмах и комментариях. Дружба народов, 1997, № 4, с. 59–104; № 5, с. 75–119. Электронное издание, https://vgulage.name/books/gogua-i-k-pesochnye-chasy-avtor-chervakova-i/, с. 21.

У Ежова и его жены Евгении Соломоновны был обширный круг знакомых, с которыми они находились в приятельских отношениях и запросто их принимали в своем доме. Наиболее частыми гостями в доме Ежова были: Пятаков; быв. директор Госбанка СССР – Марьясин; быв. зав. иностранным отделом Госбанка – Сванидзе, быв. торгпред в Англии – Богомолов, редактор “Крестьянской газеты” – Урицкий Семен; Кольцов Михаил; Косарев А. В.; Рыжов с женой; Зинаида Гликина и Зинаида Кориман [19] .

19

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 375. Л. 63–64.

Судя по всему, “кремлевское дело” родилось на свет примерно в то время, когда большая статья Енукидзе с признанием ошибок была напечатана “Правдой”. Тогда же, видимо, до Сталина через НКВД дошли сведения о вялой реакции Енукидзе на антисоветские высказывания, прозвучавшие на подведомственной ему территории (особую ярость вождя, наверное, вызвали слова уборщицы Авдеевой о том, что он якобы убил свою жену). Видимо, совпадение по времени этих двух событий значительно усилило раздражение Сталина. 19 января Енукидзе и комендант Кремля Петерсон побывали в кабинете у вождя, встретившись там с Ягодой и Паукером (начальником Оперативного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД). Тогда и последовало, по-видимому, распоряжение Сталина шефу тайной полиции разобраться, кто же является источником подлых сплетен и не стоит ли за клеветой нечто большее (о том, что первопричиной возникновения “кремлевского дела” было именно недовольство Сталина сплетнями о его персоне, свидетельствует не прекращавшийся на протяжении всего следствия интерес чекистов к “клевете” на вождей, а также упорная и подробная фиксация этих “наветов” в протоколах допросов). Так началось следствие по делу под кодовым названием “клубок” (такие названия чекисты обычно давали агентурным делам, разработка которых предшествовала аресту лиц, по этим делам проходящих; в настоящее время неизвестно, когда именно это агентурное дело было заведено и какой круг лиц оно охватывало). Само кодовое название стало известно благодаря публикации протокола допроса Ягоды от 26 мая 1937 года, хотя уже на июньском (1935 г.) пленуме ЦК член политбюро С. В. Косиор в своем выступлении в прениях на заседании, посвященном “кремлевскому делу”, подчеркнул: