Анатомия зла

Гроссе самодовольно усмехнулся.

– Еще минуту терпения, и мы вплотную подойдем к нему... Когда в начале сороковых в секретных лабораториях Аненербе мой отец в сообществе с коллегами-генетиками начал свои первые эксперименты с клонированием, причем не лягушек или мышей, а сразу человека, они были абсолютными пионерами. Цели перед ними стояли грандиозные. С одной стороны, они собирались клонировать целую армию слуг и рабов с заранее подобранной наследсвенностью, со строго определенными физическими и умственными свойствами. А с другой – растиражировать арийскую расу, ее лучших, чистокровных представителей.

– Евгеника, – едко подсказала Клара. – Искусственное улучшение или "разведение" породы человеческой. Встав на этот скользкий путь избавления от неполноценных, с их точки зрения, людей, твои любимые нацисты начали с насильственной стерилизации 225 тысяч человек, чтобы те не могли оставлять после себя потомства, а кончили истреблением миллионов.

– Напрасно ты думаешь, что идеями сэра Гальтона – того самого, что предложил термин "евгеника", увлекались только нацисты. Я сейчас тебе кое-что процитирую, а ты попытайся угадать автора.
– Гроссе загадочно и насмешливо ухмыльнулся: – "Общество не должно позволять дегенератам производить себе подобных. Если бы фермеры увеличивали поголовье скота за счет разведения худших особей стада, их следовало бы отправить в сумасшедший дом. В один прекрасный день мы поймем, что не вправе позволять гражданам нежелательного типа оставлять после себя потомство".

Клара пожала плечами:

– Ну и кому же принадлежат эти "гениальные" слова?

– Рузвельду, моя дорогая. Теодору Рузвельду – 26-му президенту страны-защитницы прав человека. И давай не будем отклоняться от темы.

– Эрих, меня озадачивает другое. Откуда ты все это знаешь? Я имею ввиду – про твоего отца. Ведь ты его никогда даже не видел. Кто мог рассказать тебе о его опытах, о его планах?

– А не слишком ли много ты задаешь вопросов, радость моя? – Он недобро прищурился.

– Не слишком, – парировала Клара, – если учесть, что мне теперь, как будущей законной супруге, дозволено знать всё. Разве не ты сам так решил?

– Логично... – Некоторое время Гроссе как-то странно смотрел на нее – задумчиво и озадаченно, собрав лоб в глубокие продольные складки. И наконец сказал: – Я затрудняюсь дать тебе исчерпывающий ответ. Да и себе тоже. Многое, наверное, угадываю интуитивно, печенкой, так сказать. Разве ты сама никогда не пользуешься интуицией? Иногда мне кажется, что о нацистах и Аненербе я знаю больше, чем кто-либо другой. Быть может оттого, что всегда интересовался этой темой, прочитав о них все, что сумел найти.

Что же касается непосредственно опытов отца... Мне крупно повезло. Все свои дневники, все записи экспериментов он хранил у нас дома – у себя дома. Когда начался Нюрнбергский процесс, бабка надежно их спрятала. На случай обыска. Я, разумеется, ничего об этом знать не мог. Опасаясь преследований, она уничтожила все следы собственного сына – фотографии, одежду, личные вещи. Только дневники почему-то пощадила, хотя именно они могли сыграть для нас роль заложенной мины. Скорее всего, она просто про них забыла.

Я еще не окончил университет, – продолжал вспоминать Гроссе, –когда моя бабка вызвала меня перед смертью к себе. Мне пришлось срочно вылететь в Мюнхен, но я опоздал... Вернувшись после ее похорон, я перерыл весь дом в поисках хоть какой-нибудь вещи или фотографии – отца или матери. И неожиданно для себя наткнулся на бесценное сокровище! Его дневники пролежали все эти годы на чердаке, на дне старинного сундука, под полуистлевшим бабкиным тряпьем. Вот так и попали ко мне отцовские записи.

Изучив их досконально, я сумел не только повторить его опыты, завершить то, чего не успел завершить он, но и пойти дальше. Его записи стали основой, стартовой площадкой для моих собственных изысканий. Но, что самое главное, в них были подробнейшие разработки техники клониро-вания, с поэтапным описанием проводимых им опытов. – Гроссе тяжко вздохнул. – Если бы эти ублюдки не лишили его жизни, он наверняка довел бы начатое до конца.

– Не переживай так. Твой отец оставил после себя не только записи, но и достойного преемника. Ты добился невероятных результатов. И в области трансплантации... Один твой "Виварий" чего стоит. – При упоминании о Виварии Клару передернуло. – И в области генетики... Эрих! Получается, что ты первый ученый в мире, осуществивший на практике клонирование человека! Да ты же войдешь в историю...

– Как бы не так, – хмыкнул Гроссе. – В Штатах клонирование гомо сапиенс запрещено законом. Пронюхай кто-нибудь о существовании Гроэра, и меня объявят не героем, а преступником рода человеческого. – При последних словах он снова сделал свой характерный жест – повел шеей, будто что-то мешало ему. – И потом, в мои планы вовсе не входило его кому-либо показывать... Кроме тебя.

Клара молча ждала продолжения.

– У меня на него другие виды. Иначе я не стал бы вкладывать в него столько времени, сил и труда. Ты даже представить себе не можешь, через что я прошел. Ведь передо мной стоял целый ряд сложнейших задач: создать свою генетическую копию, вырастив плод исключительно лабораторным путем – без женского организма – от первого клеточного деления до полного "внутриутробного" созревания.

Гроссе умолк ненадолго, мысленно просматривая и переживая трудности тех лет. Выражение сосредоточенной озабоченности появилось на его лице, на сей раз прорезав лоб двумя вертикальными складками. Он вполне мог бы обойтись без всех этих подробностей. Для той роли, что отводилась Кларе, ей совсем необязательно было знать их. Но он не смог отказать себе в удовольствии поведать хоть одной живой душе о своем триумфе. Скрывать от всех то, что на века обессмертило бы его имя, было сущей пыткой для него. К тому же ему крайне важно было убедить Клару в искусственном, нечеловеческом происхождении Гроэра.

– И я это осуществил. Без посторонней помощи, заметь. В одиночку! Я сотворил своего аутентичного двойника.

– Гениально, Эрих! Какая жалость, что его нельзя показать миру. У меня так и стоят перед глазами броские заголовки газет и журналов, break news на телевидении и ваше изображение, ваши портреты повсюду. Это была бы сенсация века. Ведь он действительно твоя абсолютная копия. Одно лицо, одна фигура – рост, комплекция... ну, с поправкой на возраст, конечно. Одинаковые манеры, жесты, мимика. Тембр голоса... – Устыдившись своей несдержанности, Клара оборвала поток выплеснувшихся эмоций, став снова слушательницей: – Извини, я кажется тебя перебила. Итак, тебе удалось каким-то чудом вырастить эмбрион в "колбе". Что было потом, когда ему пришло время "появиться на свет"?

– Первые месяцы я растил его сам, не мог никому доверить. Малейшая оплошность, малейшее упущение могли стать роковыми. Для меня в ту пору не существовало ничего, кроме этого крошечного кусочка живого мяса. Я был ученым-экспериментатором, медсестрой, его нянькой и матерью – в одном лице.

– Могу представить себе, как это было трудно. И как он дорог тебе. Дороже родного сына, – опрометчиво высказалась Клара. – Он должно быть очень любит тебя.

На свое счастье Клара смотрела в иллюминатор, иначе взгляд возлюбленного испепелил бы ее на месте. Но Гроссе умел держать себя в руках.

– Лишь когда он начал произносить первые слова и сделал первые самостоятельные шаги, – ровным голосом продолжил он, – я окончательно уверовал в то, что сотворил нормальное полноценное существо, и позволил себе немного расслабиться. Я купил виллу на безлюдной, дикой скале над океаном, вдали от дорог и жилищ – ту самую, где ты только что побывала, и поселил там своего клона с доверенным, безраздельно преданным мне человеком. Этот малый был ему и нянькой, и кухаркой, и воспитателем.

– Почему же все заботы ты возложил на одного человека? Ведь штат прислуги для тебя не проблема.