Анатомия зла

Она промолчала.

– Ну да, да. Прежде я и думать не хотел о женитьбе. Ведь ты все равно была рядом. Какая разница...

– Никакой. Если не считать, что мы живем врозь и скрываем наши отношения. Но что заставило тебя вдруг изменить своим принципам?

Гроссе понимал, нужно быть предельно осторожным. А главное не перегнуть палку. Излишняя напористость только все погубит. И он счел уместным вспылить:

– Можно подумать, я принуждаю тебя насильно. Не хочешь, не надо. Оставим все как есть. Лично я не возражаю.

– Ты прекрасно знаешь, как давно я мечтаю об этом. Но я хочу понять, почему именно теперь.

– Почему? – Он лихорадочно искал ответа. – Возможно, желание сделать тебе приятное. Ты это заслужила. Возможно, приближение старости. На каком-то зигзаге жизненного пути начинаешь понимать, что одиночество не самая лучшая вещь на свете.

– Одиночество? Тебя тяготит одиночество?! – удивилась Клара. – Но ты всегда казался мне таким самодостаточным, ни в ком не нуждающимся.

– Да, черт возьми, тяготит! – с неожиданным раздражением рявкнул он. – Это проклятое, никогда не затухающее чувство оторванности, неполноценности, физического и ментального дискомфорта. Оно, как голодный подсос в кишках, выело меня изнутри. Сколько я себя помню, я всегда был один. Моя бабка – мать отца, единственный близкий мне по крови человек, до конца своих дней жила в доме отца, в Мюнхене. Но даже от соседей скрывала сам факт моего существования. Пока я был маленький, она не позволяла мне выходить со двора. А потом определила в школу-интернат, в Зальцбург, подальше от дома. Сейчас-то я понимаю, что это делалось в моих же интересах.

Но тогда меня безумно раздражало, что учителя относились ко мне как к сироте. Домой я наведывался только на каникулы... Как ни странно, – задумчиво проговорил он, обращаясь не к Кларе, а к самому себе, – легче всего я переносил отсутствие матери. Хотя очень хотелось бы на нее взглянуть... А вот про отца не забывал ни на минуту. Мысленно я и теперь постоянно разговариваю с ним. Он – мое второе Я. Мой советчик, учитель и друг... К семнадцати годам бабка оформила мне документы на имя Эриха Гроссе, она сказала, что это фамилия моей матери, и отправила учиться в Штаты. Здесь я кончал колледж, потом университет, получал ученые степени, здесь и осел на долгие годы – не хочу говорить: навсегда...

Неожиданно резко обернувшись к Кларе, он вонзил в нее шила зрачков, злясь, что она спровоцировала его открыться перед ней больше, чем ему хотелось бы.

– Кажется, меня не туда занесло, – проворчал он. – Мы ведь говорили совершенно о другом.

– Я очень благодарна тебе, Эрих, за этот "занос", – Клара мягко тронула его руку. – Ведь ты никогда не говоришь со мной о своем прошлом. Я практически ничего о тебе не знаю.

– А тебе и не обязательно знать. Ладно. Вернемся в сегодняшний день, – успокоился он. – Тебя интересовало, почему именно теперь. Отвечаю: раз уж мы все равно вместе, так почему бы нам не узаконить наши отношения. В принципе, мы останемся друг для друга тем же, чем были. Но я знаю, какое значение это имеет для тебя. И хватит копаться в мотивах. Спрашиваю в последний раз: принимаешь ты мое предложение или нет?

Клара беспомощно рассмеялась:

– Принимаю ли я твое предложение! Конечно принимаю. Разве могу я его не принять. Быть подле тебя день и ночь. Заботиться о тебе. Угадывать твои желания. Угождать тебе во всем. Быть твоей рабыней, твоим другом, возлюбленной – перед Богом и перед людьми.

– Только не надо о Боге. Сама ведь любишь повторять, что наши души проданы Дьяволу.

– Хорошо, не будем о Боге. Но я хочу иметь на тебя права. Законные, понимаешь. Я хочу быть уверена, что ты мой. Только мой. На всю жизнь.

Он поморщился. Клара не заметила эту гримасу. Ему нетерпелось перейти к главному, а она морочила голову бабскими сантиментами.

Однако осторожность взяла верх, и он решил отложить основную часть разговора на следующий день. Надо дать ей возможность проглотить и переварить наживку и только потом начать подтягивать леску.

– Итак, наш брак успокоит тебя, и все проблемы будут решены?

– Пожалуй. Но ты еще не рассказал мне о том юноше на вилле, – напомнила Клара, уверенная, что услышит историю его любовной интриги, в результате которой он похитил своего сына и скрывает его от родной матери и закона за высоким каменным забором.

– Нет. На сегодня с тебя хватит, – категорично заявил Гроссе. – Всему свое время. Я не каждый день принимаю решение жениться.

И он опрокинул Клару навзничь, живо представив себе, что овладевает Николь. Яблоко, подарок Гроэра, намеренно сбитое его локтем, упало с тумбочки и закатилось под кровать. Клара никогда еще не видела своего возлюбленного таким пылким и рьяным.

ГЛАВА 25

Гроэр возбужденно ходил из угла в угол своей спальни. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Столько всего случилось с ним за один день. Он увидел ту, о которой грезил – наяву, живьем! Он высказал Учителю все, что о нем думал. А самое главное, ему была обещана свобода! В это невозможно поверить. Ему необходимо было с кем-то поговорить, излить душу, посоветоваться. Учитель и Клара уехали, а Джимми напился так, что заснул прямо на кухне, за столом.

Вспомнив подслушанный рассказ Учителя о сокровище, которое тот столько лет прятал в своей комнате, Гроэру захотелось еще раз на него посмотреть. Уже другими глазами.

Он вышел в коридор, постоял перед дверью запретной спальни и на всякий случай толкнул ее плечом. Дверь с легким скрипом поддалась.

Чудеса да и только, – обрадовался Гроэр. – Последнее время Учитель стал удивительно рассеян.

Джимми можно было не опасаться. Да и что такое Джимми. Опекун. Слуга, приставленный к нему, чтобы ухаживать за ним, кормить, ублажать. К тому же он совсем уже взрослый. Пусть теперь Джимми трепещет перед ним, а не наоборот.

Гроэр плотно прикрыл за собой дверь и вытащил из тумбочки хрустальный череп.

– Так вот, значит, ты какой, – в раздумье проговорил он. – А я и не знал.

Хрустальный череп слабо засветился изнутри, легкие, еле заметные волны, пронизанные острыми, как иглы, радиусами-лучами, поплыли в разные стороны, быстро заполняя комнату туманным свечением. А может Гроэру это только казалось, потому что голова у него начала кружиться, глаза закрывались сами собой, приятная истома сковала тело. Он откинулся на кровать, которая оказалась вдруг не кроватью вовсе, а бездонным колодцем, мгновенно засосавшим его целиком, как шланг огромного пылесоса. Ему даже почудился свист ветра в ушах... Чудо снова состоялось. Он снова плавал в удивительных, неведомых мирах.

Сколько это продолжалось, Гроэр не знал, очнувшись, наконец, от видений и невменяемо озираясь по сторонам. Скучные, выкрашенные в невыразительный бежевый цвет стены снова окружали его. Стены, представлявшиеся всегда такими незыблемыми, такими до тошноты надежными, оказывается вовсе не защищают его от проникновения в иные миры.

– Ну, брат, и шутки у тебя. – Гроэр озадаченно покосился на бесстрастно поблескивавший череп. – Выходит, ты – сказочно волшебный. Выходит, ты все можешь.

Заложив руки за голову, он мечтательно зажмурился. Ах, если бы это хрустальное диво помогло ему проникнуть в тело Учителя, слиться с ним, стать с ним единым целым. Тогда он сел бы вместе с ним в машину и отправиться туда, где он творит свою медицину. Где он ласкает по ночам такое желанное, но, увы, принадлежащее не ему, тело черноокой Клары.

ГЛАВА 26

Пробудившись через каких-нибудь два часа с первыми лучами солнца, Гроссе повернулся на бок и, подперев голову рукой, долго всматривался в лицо Клары. И во сне оно не освобождалось от внутреннего напряжения, о чем говорила складка между бровями и плотно сжатые губы. Он нервничал от того, что не чувствует уверенности в себе, в ней, в завтрашнем дне. Зорко наблюдая за реакциями и настроением Клары, он не мог не заметить, что даже такой героический с его стороны жест, как решение жениться на ней, не возымел желаемого результата. Скорее наоборот – насторожил. Что-то в ее поведении тревожило его, внушало опасения. Это была не та Клара, ловившая как милость мимолетные небрежные ласки, случайно брошенный взгляд, каждое полудоброе слово, зачарованно смотревшая в глаза, повсюду следовавшая за ним как верная собака.