Анатомия зла

И, не обращая внимания на удивленно уставившуюся на него женщину, он прошел мимо нее в столовую.

После плотного обеда Гроссе хотелось лечь, расслабиться и ни о чем не думать. Но, бросив тоскливый взгляд на свою широченную кровать, он отказал себе в этом.

"Супружеское ложе", – усмехнулся Гроссе. Интересно, какие мысли бродят в старой голове Айрис, когда она по утрам застилает его постель – постель, на которой испытала самые лучшие и самые худшие моменты собственной жизни. Теперь Клара тоже имеет на это допотопное ложе законные права. Более того, все в этом доме принадлежит отныне им обоим. Недобрая ухмылка снова тронула его губы. Хорошо им выдрессированная, она терпеливо ждет, когда он соблаговолит пригласить ее вступить в свои права.

А не совершает ли он ошибку, заставляя ее ждать? Она ведь не хуже его понимает, что сбор вещей – всего лишь отговорка. Какие у нее вещи! Ей нечего собирать. Наверное она думает, что он никак не отважится расстаться с холостой жизнью. Не стоит злоупотреблять ее терпением, настраивать ее против себя.

Гроссе вспомнил, что ему нужно ехать к Браунам – неприятная обязанность, которой, увы, не избежать. И потом, он должен присутствовать при финальном аккорде – для собственного успокоения. Постояв в раздумье перед гардеробной, он решил не обременять себя траурным костюмом и натянул черный пуловер поверх черных джинсов. Желая проверить, достаточно ли тщательно он выбрит, Гроссе остановился перед массивным зеркалом и принялся изучать свое отражение.

Фигура еще хоть куда. Черный цвет не только выгодно оттеняет серебристые подпалины на висках, но и придает всему облику загадочную привлекательность и шарм. Лицо надменное, холодное, властное. Неужели именно это нравится в нем женщинам?

Приблизившись вплотную к зеркалу, он включил светильник – вся привлекательность разом испарилась. Брови разрослись и закудрявились. Не мешало бы их привести в порядок. Под блекло-серыми, при ярком свете почти прозрачными глазами набрякли мешки – результат ночных бдений и хронических недосыпаний. На лбу и в углах рта глубокие борозды. А если приглядеться еще внимательнее, то можно заметить коричневые пятнышки, узелки и тонкую сеть фиолетово-красных склеротических прожилок. Вот они, коварные вестники старости, вестники неумолимой деструкции.

– Врешь, коварная старуха, – процедил сквозь стиснутые зубы Гроссе, исподлобья сверля взглядом свое отражение, будто Смерть притаилась именно там – в зазеркалье. Отступив на шаг, он выбросил вперед руку и, изучая себя в полный рост, с пафосом изрек: – Я победил Время. А значит, я готов к поединку и с тобой!

Такими словами можно было бы начать триумфальную речь с кафедры или трибуны перед многотысячной аудиторией восторженно внемлющих ему слушателей. Он не сомневался, когда-нибудь так все и будет. Только вот когда? Сколько времени ему еще предстоит таиться, словно кроту, в своих подземных норах?

Однако, самосозерцание что-то слишком затянулось. Он придал лицу скорбное выражение и, стараясь его сохранить, отвернулся от зеркала. Набрал номер Браунов:

– Миссис Браун, будьте любезны... Да конечно, я в курсе. Передайте, это Эрих Гроссе.

Ждать пришлось долго. Впрочем, будь его воля, он предпочел бы не говорить с ней вовсе. Наконец в трубке послышался охрипший от слез голос.

– Долли, дорогая... – Трагическая пауза. – Я только что узнал о постигшем вас... всех нас горе.

Она всхлипнула.

– Когда это произошло?

– Сегодня утром. Мне сообщили по телефону. До сих пор не могу поверить. Ведь говорила же ему, говорила, чтобы не доверялся каким-то подозрительным людям, – запричитала Долли.

Гроссе сделал стойку:

– О ком это вы?

– Ах, Эрих, не сейчас. У меня голова идет кругом. И ком в горле... Мы ждем... С минуты на минуту должны привезти Эдмонда... Вернее то, что от него осталось. – Она разразилась рыданиями.

Он положил трубку. Снова покосился на зеркало – лицо еще сохраняло участливое выражение. Надо попытаться его запомнить, – подумалось Гроссе.

Впрочем, участие его было почти искренним. Разве он не сочувствует Долли? Разве не жаль ему старину Эдмонда? Разве он виноват, что тот, по собственной глупости, угодил в его логово? Трагическое и нелепое стечение обстоятельств. Его вынудили защищаться. И потом, дни Брауна все равно были сочтены. Фактически он избавил его от медленного мучительного умирания. Не виноват он и в том, что один из его клиентов, легкомысленно пренебрегши договором, распустил язык. И не он надоумил домашнего врача Браунов, которого и в глаза-то никогда не видел, ввязаться в эту историю. А маклера – превысить свои полномочия, пренебречь основным пунктом инструкции: безопасность и осторожность превыше всего.

Он не маньяк, не убийца. Разве когда-нибудь кого-нибудь лишал он жизни без веской на то причины? Вот и сейчас. Его вынудили. Ему не оставили выбора. Он просто не мог поступить иначе...

То не были угрызения совести или хотя бы сожаления. Гроссе просто рассуждал сам с собой, с немецкой педантичностью, со скрупулезностью ученого расставляя все по полочкам, анализируя создавшуюся ситуацию.

Жертвы, приносимые им на алтарь науки – дело другое. Любые научные изыскания должны подтверждаться экспериментально – так завещал ему отец. А для эксперимента, известное дело, требуется объект. Медицина служит человеку. Следовательно и научный поиск должен вестись на базе человека, а не крыс и прочих четвероногих тварей.

Гроссе не сомневался, настанет время, когда наука в чистом виде восторжествует над костностью полуграмотного обывателя. Сознание обще-ства, отбросив лжегуманные предрассудки, возвысится до его собственного. Нужно только продержаться, набраться терпения. Нужно дожить до того времени любой ценой. Даже если понадобится ждать сто... двести лет. И тогда он с гордостью сможет заявить миру о своих достижениях.

Именно с гордостью, с высоко поднятой головой. Как признанный ученый-гений, а не как государственный преступник, каковым предстал в глазах общественности его отец, осужденный на унизительную казнь лишь за то, что для опытов использовал приговоренных к смерти военнопленных.

До сих пор Гроссе приходилось лишать жизни посторонних ему людей, ничем с ним не связанных. История с Брауном пробила первую брешь. Теперь на очереди Клара, Гроэр и Джимми – самые близкие... единственно близкие и преданные ему люди. Лишившись их, он останется совсем один. Но без плоти Гроэра ему не выиграть время, не обмануть старость. А довериться Кларе и Джимми, которые слишком много о нем знают, слишком к нему приблизились, значит подвергнуть себя и свое дело риску, на что он, как ученый, не имеет права.

Он готовится к долгой, плодотворной жизни, которая, как гигантский мост, перекинется через несколько поколений. Что такое Клара или Джимми на этом мосту? Джимми получил свое сполна, прожив двадцать благополучных лет в полном достатке. Вот с Кларой все значительно сложнее. Он даже не представляет сейчас, как будет обходиться без своей верной помощницы и соучастницы. Что же касается Клары-женщины... Да, он привык к ней, как привыкают к старому, пусть даже не очень удобному дивану. Однако и привычный диван может порядком наскучить, тем более если учесть, что сам он собирается молодеть, а ее ждет тривиальная, запрограммированная старость. Но Клара не мебель. Ее не выставишь на garage sale. В том-то и проблема, что никого из доверенных сотрудников он не может просто взять и уволить. И в первую очередь это относится к Кларе. Стоит ей почувствовать, что она больше не нужна ему, как женщина, и ее неистовая любовь тотчас переродится в не менее неистовую ненависть. Вместо друга и сообщника она станет опасным врагом. Самым опасным врагом!