Андрей Боголюбский
Шрифт:
Во время Андрея Киев менее чем когда-либо до того был политическим центром Руси. Но он был центром кровавых общерусских усобиц. «Старшинство» Киева было уже фикцией, которая лишь мешала начатой Андреем объединительной работе, поэтому он и нанес свой сокрушительный удар. Все говорит о том, что современники Андрея на севере и юге прекрасно оценивали особое значение Владимира и политическое существо его демонстративно богатой обстройки. Мы видели, что сам Андрей отчетливо формулировал мысль об общерусском значении Владимира как политической и церковной столицы. Не удивительно, однако, что сила инерции была велика, и новые политические порядки ассоциировались прежде всего с личностью князя, а не с территорией его княжества и его столицей. Да и саму землю, которая уже при Андрее стала фактически «Владимирской», еще при Всеволоде продолжали по привычке называть «Суздальской». Послов с юга, из Новгорода и Смоленска посылали к Андрею и Всеволоду в Суздаль, хотя принимали их в роскошно обстроенных Владимире и Боголюбове, по сравнению с которыми
Таким образом, ясно, что Владимир действительно, наделе становился политическим центром Руси. Это отлично понимали и ощущали на своем опыте князья XII века, но в силу традиций, выгодных для их самолюбия и политических намерений, этот факт упорно замалчивался и прикрывался старой терминологией. Поэтому наследнику и брату Андрея Всеволоду III пришлось, продолжая обстройку стольного Владимира, ревниво пресекать всякую попытку возрождения Киевщины.
«Киевщина, — говорит А. Е. Пресняков, — оказалась не в состоянии сыграть роль территориальной базы и материальной основы для объединения русских земель в одной и более прочной государственной организации. Ей не было суждено сыграть роль Московского княжества Даниловичей или Иль-де-Франса Капетингов…»{271}. Если продолжить и уточнить это сравнение, то нужно вспомнить, что между Киевом и Москвой стоял Владимир Андрея, — его земля прежде всего и стала «русским Иль-де-Франсом». Москва как город созрела в лоне Владимирской земли, национальное значение которой в XIII и последующих веках так мудро предвидел Боголюбский, а Московское княжество Даниловичей было лишь продолжателем владимирских культурно-политических традиций.
Разгром Киева и изгнание Мстислава Изяславича с киевского стола делали опасным положение его сына Романа в Новгороде. Решительная схватка с Андреем не замедлила разразиться.
В 1169 году на Северную Двину отправился за данью Даньслав Лазутинич, сумевший в свое время добыть Новгороду у князя Романа. С ним было 400 новгородцев. Андрей решил захватить Даньслава и отправил на север семитысячный отряд. Столкновение произошло на Белом озере. Но Даньслав показал большое воинское искусство, обратив отряд Андрея в бегство, уничтожив якобы 1300 человек и потеряв всего 15 своих. После этого Даньслав закончил сбор дани, прихватив еще дань и с пограничных суздальских земель{272}.
Андрей решил ответить ударом по Новгороду. К владимиро-суздальским полкам присоединились смоленские, полоцкие, муромские и рязанские силы. Рать двинулась под предводительством победителя Киева, князя Мстислава Андреевича и воеводы Бориса Жидиславича. По словам летописца, было такое множество войска, что оно казалось бесчисленным. По пути войска Андрея захватывали и жгли села; мужчин убивали, а женщин, детей, скот и имущество забирали. Роман сел в осаду и упорно отбивал атаки. Четыре приступа были отбиты; в последний из них Мстислав Андреевич уже въехал в ворота города, заколов нескольких новгородцев. Но все это не дало успеха. В осаждавших войсках к тому же распространились конский падеж и эпидемия. Пришлось отступить. Многие шли пешком, так как голод заставил есть коней; войска шли по опустошенным уже ими районам, многие умирали от голода. Преследуя отступавших, новгородцы захватили такое множество пленных, что торговали ими по небывало низкой цене — по две ногаты за голову{273}.
История этой борьбы «суздальцев с новгородцами» получила особую актуальность в XV веке, когда противостояние Новгорода и Москвы вызвало к жизни воспоминания о славном новгородском прошлом. Сложившееся в это время «Сказание о битве суздальцев с новгородцами» дает несколько иную картину и борьбы за Волоком. Даньслав имел 500 дружинников — «от пяти конец по сту муж», Андрей же послал всего «тысящу ратных ратник избранных»{274}; таким образом, гиперболическое соотношение сил 400 новгородцев и 7000 суздальцев является, очевидно, патриотическим преувеличением новгородского летописца. Зато в осаде Новгорода, по словам «Сказания», якобы участвовало «всех князей семи-десят и два со многими силами»{275}.
Под пером владимирского летописца-церковника крах похода Андрея нашел благовидную мотивировку. Он говорит, что еще за три года до похода Андрея в трех новгородских церквах «плакала» икона Богородицы, моля Бога о помиловании «клятвопреступников»-новгородцев, так как они все же «крестьяне суть». За этот-то грех Бог и «навел [беду на новгородцев] и наказал [их] по достоянью рукою благоверного князя Андрея», но «милостью своею избави град их»{276}.
Но Новгороду, несмотря на, казалось, полный триумф, пришлось все же идти с повинной к Андрею: его воины опустошили новгородские деревни, хлеб вздорожал, а Андрей прервал подвоз жита с низа, и «новьгородьци… сами послаша к Андрееви по мир — на всей воли своей». «После такой неудачи, — замечает М. П. Погодин, — Андрей должен был отказаться от своего намерения, уменьшить свои требования, смягчиться.
Нет! Смирились новгородцы, несмотря на свой успех… Так верно были рассчитаны действия суздальского князя, что ему неудача не причинила никакого вреда, и сила его не ослабла…»{277}. В довершение всего Мстислав киевский умер, и Роману пришлось покинуть Новгород. Его ненадолго сменил посланный Андреем Рюрик Ростиславич{278}.Появление на киевском столе Владимира Мстиславича «не любо бяше» Андрею, и он посылал к нему, требуя уступить престол Роману Ростиславичу. Смерть Владимира разрешила конфликт. Андрей послал к Ростиславичам сказать: «вы меня нарекли своим отцом, и я хочу вам добра и даю брату вашему Роману Киев». Роман был торжественно встречен киевлянами, братьями, митрополитом, печерским игуменом и прочим духовенством. Брат Романа Рюрик вышел из Новгорода, а новгородцы приняли от Андрея его сына Георгия{279}.
Казалось бы, достигнуто было то, к чему стремился Андрей. В его руках были важнейшие столы — в Киеве и Новгороде. Ростиславичи смоленские послушно исполняли его волю, из своего Владимира на Клязьме он направлял жизнь на Днепре и Волхове, не считаясь с старшинством князей и постепенно взламывая традиции старого княжого права. Впрочем, в глазах союзных ему Ростиславичей он продолжал оставаться названным «отцом».
Не знаем, что послужило толчком к разрыву Андрея с Ростиславичами. Предполагают, что Ростиславичи были недовольны появлением в Новгороде Георгия Андреевича. Может быть, Андрей теперь хотел занять и киевский стол своими братьями и стать «самовластцем» не только на севере, но и «в Руси», или он поддался на чью-то клевету. Так или иначе, но он обвинил Ростиславичей в насильственной смерти на киевском столе брата Глеба и потребовал выдачи подозреваемых в этом людей. Ростиславичи не оправдывались, но и не исполнили приказания. Тогда последовал суровый ответ: Андрей велел Роману оставить киевский стол, а Давиду и Мстиславу уйти из Вышгорода и Белгорода и удалиться в Смоленск. На киевский стол должен был перейти брат Андрея Михалко, сидевший в Торческе. Но осмотрительный и изворотливый Михалко послал в Киев младшего брата Всеволода и своего племянника Ярополка Ростиславича. Изгнанные Ростиславичи сложили крестное целование Андрею, но он ответил на это молчанием. Тогда Ростиславичи вошли в Клев, захватили Всеволода и Ярополка и их людей и посадили в Киеве Рюрика. Затем они осадили в Торческе Михалку, и он пошел на мир с ними, получив к Торческу Переяславль. Так Михалка «лишися Андрея, брата своего… а к Ростиславичем приступи»{280}.
Узнав о ссоре Андрея с Ростиславичами, черниговские Олеговичи стали подстрекать его к вооруженной борьбе, предлагая в его распоряжение свои полки. Гнев Андрея на ослушников его воли все нарастал. Он послал к Ростиславичам своего мечника Михна, приказав им передать: «если вы не ходите в моей воле, то ты, Рюрик, иди из Киева в Смоленск к брату в свою отчину, а Давиду скажи — ты иди в Берладь, не велю тебе оставаться в Русской земле, а Мстиславу скажи — ты зачинщик всему, и тебе не велю быть в Русской земле». Но Мстислав, по словам летописи, был не пуглив с юных лет и боялся только Бога. Он приказал схватить Михна, обстричь ему голову и бороду и передать Андрею такой ответ: «мы тебя до сих пор имели по любви как отца, а ты с такими речами прислал не как к князю, но как к подручнику и простому человеку. Делай, что задумал, — Бог все видит».
Этот знаменитый «обмен нотами» вскрывает всю глубину разницы в политических взглядах Андрея и Ростиславичей, устами которых говорила старая Русь. Андрей был правильно понят, может быть, даже точнее и правильнее, чем он сам оценивал свои дела. «Надеяся плотной силе и множеством вой огородився», Андрей «исполнился высокоумья и разгордевься велми» — так оценивает летописец его ультиматум Ростиславичам. Он считал себя теперь «королем», верховным сюзереном Руси, а остальных князей своими вассалами, или, по-русски, — подручниками. Так князья могли относиться к своим «простым людям», но это было недопустимо в отношениях старшего князя к младшему, которые еще облекались в ветхий покров семейно-родовой морали. Андрей знал цену этой морали и пользовался ею, когда считал нужным, но шел, попирая ее, прямым путем к единодержавной власти, способной подчинить бунтующую феодальную стихию. Но она не хотела уступать без боя{281}.
Андрей, увидев своего опозоренного, остриженного посла и услыхав принесенный им ответ Ростиславичей, изменился в лице «и бысть образ лица его попуснел, — говорит летописец, — и вьзострися на рать, и бысть готов». Андрей немедленно собрал ростовские, суздальские, владимирские, переяславские и белоозерские полки, присоединил к ним войска рязанские и муромские и приведенных сыном Георгием новгородцев. Во главе с Георгием и воеводой Борисом Жидиславичем он двинул их на Ростиславичей, приказав теперь изгнать Рюрика и Давида даже и из их смоленской отчины, а Мстислава привести живым на свой суд. На юге северное войско Андрея, насчитывавшее 50 тысяч воинов, должно было соединиться с силами Святослава Всеволодовича черниговского. По пути движения к нему поневоле («нужею») присоединил отряд своих смолян Роман, вынужденный идти на родных братьев. По приказу Андрея присоединялись полки полоцких, туровских, пинских и городенских князей.