Андрей Боголюбский

В свое время закрепление в Новгороде изгнанных из Владимира Ростиславичей вызвало первый поход Всеволода (1178). Он взял Торжок, захватил новгородских купцов и сжег Волок Ламский. Мстислав Ростиславич умер в 1180 году. Другой Ростиславич, Ярополк, в том же году начал грабить Владимирское Поволжье. Поэтому в 1181 году Всеволод вновь ударил по Торжку, который стал резиденцией Ярополка. Пятинедельная осада кончилась сдачей города. Всеволод захватил раненого Ярополка, вывел в полон все население и сжег город. Это заставило новгородского князя Владимира (сына Святослава Всеволодовича черниговского) бежать к отцу на юг, и Всеволод посадил в Новгороде своего свояка, безземельного князя Ярослава Владимировича. В ходе этой борьбы маленькая Тверь, стоявшая на новгородско-владимирском порубежье, была в 1182 году сильно укреплена Всеволодом, став важным звеном в обороне его западной границы^{317}.

Ярослав был памятный в истории Новгорода князь. По-видимому, его дружина и слуги «много творяху пакости волости Новгородьскей». Поэтому с согласия Всеволода Ярослав был ненадолго заменен Мстиславом Давидовичем смоленским, но затем, в 1187 году, снова вернулся в Новгород. Внутренняя борьба в Новгороде привела все же к тому, что в 1196 году новгородцы «показали путь» Ярославу. Но он, надеясь на могучую поддержку своего патрона, засел в Торжке и стал брать дани по Мете и за Волоком, а Всеволод задерживал новгородских купцов в своей земле. На другой год Ярослав был снова торжественно возвращен на новгородский стол. Однако в 1199 году Всеволод все-таки уступил новгородцам и заменил Ярослава своим малолетним сыном Святославом. Он обеспечил его положение неслыханным нарушением новгородских обычаев, послав на место умершего владыки новгородского Мартирия своего ставленника, архиепископа Митрофана, которого в 1201 году и утвердил киевский митрополит^{318}.

Но, видимо, обстановка в Новгороде становилась все более напряженной, и в 1205 году Всеволод признал целесообразным заменить малолетнего Святослава старшим сыном Константином. Все эти перемены князей на новогородском столе обостряли борьбу партий внутри Новгорода, вели к смене посадников. Это ослабляло силу сопротивления Новгорода, так что в 1208 году Всеволод мог нарушить старое право «не казнить без вины» и предал смерти некоего Алексу Сбыславича, по-видимому, представителя враждебных владимирской политике кругов. Когда, в 1209 году Всеволод пошел на Всеволода Чермного, вызвав к себе и новгородские полки под командой своего сына Константина, новгородцы принесли ему жалобу на посадника Дмитра Мирошкинича и его братью — представителей «суздальской партии». Они, опираясь на растущую мощь Всеволода, начали усиленно обирать городское и волостное население, «повелеша на новгородьцих сребро имати а по волости куры брати, по купцем виру дикую, и повозы воити и все зло». Богатства дома Мирошкиничей чрезвычайно возросли. Всеволод отпустил новгородцев из похода, задержав при себе сына Константина, самого посадника Дмитра, чуть позднее смертельно раненного под Пронском, и семерых лучших мужей. Видимо, положение было столь острым, что Всеволод щедро одарил отпущенных новгородцев «и вда им волю всю и уставы старых князь, его же хотеху новгородьци, и рече им: «то вы добр, того любите, а злых казните»». Масштабы этой уступки властолюбивого Всеволода свидетельствуют о крайнем недовольстве, кипевшем в Новгороде: Всеволод, видимо, хотел, пожертвовав интересами посадничьего дома Мирошкиничей, спасти свой престиж. Городское восстание обрушилось на полные богатства дворы Дмитра и его отца Мирошки. Привезенного в Новгород, уже умершего от ран Дмитра не хотели даже хоронить, а собирались просто бросить с моста в Волхов, но этого не допустил владыка Митрофан. Прибывший на смену Константину князь Святослав Всеволодович принял бесчисленное множество долговых документов, взятых во дворах посадника, и выслал во Владимир в заточение сыновей покойного Дмитра. Однако уступка Всеволода лишь оживила силы, стоявшие за независимость Новгорода^{319}.

Восстание 1209 года было лишь прологом к вмешательству в новгородские дела князя Мстислава (Удатного) Торопецкого, который пленил в Торжке посадника и всех дворян Святослава Всеволодовича. В ответ Всеволод задержал новгородских купцов. Тогда новгородцы заключили на владычном дворе Святослава и его дружинников. Всеволод двинул свои полки к Торжку навстречу Мстиславу, но боя не произошло, поскольку противники сумели договориться: Всеволод отпустил захваченных купцов, а Мстислав — Святослава и его людей. С владычного престола был сведен и ставленник Всеволода — архиепископ Митрофан. В результате Новгород вышел из сферы влияния владимирских князей и в дальнейшем только и делал, что стремился ослабить их державу, покачнувшуюся после смерти Всеволода. Потерю Новгорода Владимирское княжество стремилось компенсировать усиленным продвижением на восток — к Волге, и наименование основанного преемником Всеволода города в устье Оки Нижним Новгородом свидетельствовало о сознательном противопоставлении нового мощного торгового центра его северному конкуренту^{320}.

Таковы общие контуры военной и дипломатической деятельности Всеволода в ее главнейших направлениях — по отношению к Рязани, Болгарской державе, Киевской Руси и Новгороду. Он, как видим, продолжал дело Андрея по укреплению престижа северной столицы — Владимира и подчинению власти владимирского князя остальных феодальных земель. Деятельность Всеволода развивалась на почве, глубоко вспаханной энергичной политикой Андрея. Но чем дальше шла борьба с силами феодального дробления и чем она была успешнее, тем острее и упорнее сопротивлялись эти силы.

Владычество владимирских князей на первый взгляд, казалось, с неизбежностью влекло за собой разряды прорывавшегося протеста: смерть Юрия и восстание в Киеве в 1157 году, убийство Андрея и восстание в 1174 году, покушение на сына Всеволода Ярослава в Рязани в 1208 году, наконец события 1209–1210 годов в Новгороде. За всеми особенностями каждого из этих событий — сложной династической борьбой за Киев, не прекращавшейся фрондой старого боярства в Суздальщине, борьбой рязанского княжого дома с державной политикой владимирских князей, сопротивлением новгородского боярства попыткам подорвать его вольности — за всеми этими локальными чертами стоит и нечто общее. «Суздальцы» в Киеве проявили такую же алчность, как и чиновники Андрея в своей земле; в Новгороде, как и в Рязани, насилие олицетворялось в «посадниках» и дворянах сидевших там Всеволодовичей. Властвование владимирских князей не только разрушало местные порядки, но, по-видимому, выражалось и в усиленной эксплуатации населения, усугублявшейся произволом княжих агентов. Но и Андрей и Всеволод, пользовавшиеся поддержкой и любовью горожан и понимавшие ей цену, еще не проявляли внимания к ограждению интересов своих союзников и, по-видимому, рассматривали их лишь как естественный и неисчерпаемый источник экономических и военных средств своей власти.

Продолжая энергичную внешнюю политику Андрея, Всеволод, разумеется, уделял внимание и упрочению своей власти во Владимирской земле, учтя угрожающий опыт Андрея. В этом отношении он достиг, по-видимому, немалых успехов. Если в «Повести» о смерти Андрея ее автор пытался смягчить столь ярко изображенную им самим силу народной ненависти к княжим немилостивым людям ссылкой на то, что «иде же закон, ту и обид много», а сентенция о княжом мече и богоустановленности власти звучала как теоретическое положение, фактически опрокинутое убийством Андрея, то в некрологе Всеволода мы находим нечто иное. Там говорится, что он был «украшен всеми добрыми нравы — злыя казня, а добромысленыя милуя: князь бо не туне мечь носить… Судя суд истинен и нелицемерен, не обинуяся лиц сильных своих бояр, обидящих менших и работящих сироты…» Это совсем иная картина и едва ли значительное преувеличение летописца. Княжее правосудие снизошло до быта «менших» — «мизинных» людей, и, может быть, это сыграло свою роль в успокоении земли, поднявшейся в июне 1174 года. Ни о чем подобном мы не слышим в княжение Всеволода. Благодаря случайному упоминанию летописи мы узнаем, что в 1190 и 1201 годах он сам ходил в «полюдье» в Переяславль и Ростов. Это был, видимо, не только поход за данью, но и поездка с судом и властным «назиранием» своей земли^{321}.

Была успокоена и старобоярская знать. После сокрушительных ударов, обрушившихся на ее голову на полях сражений 1177 года, она была сильно обескровлена. Но, видимо, Всеволод достигал ее покорности и другими средствами: его походы на болгар, мордву и в соседние русские земли обогащали и участвовавшее в них боярство. Примечательно, что в летописании времени Всеволода меняется и отношение к заговору 1174 года: мрачный колорит проклятия, тяготеющий над убийцами Кучковичами и Анбалом в «Повести» о смерти Андрея, в ее передаче летописью отсутствует. Интересным фактом в этом отношении является посвящение церкви на воротах Владимирского детинца (1194–1196) Иоакиму и Анне, напоминающее о Кучковиче Якиме. Всеволод стремился к укреплению гражданского мира в своей земле^{322}.

Иначе складывались отношения с горожанами, которые образовали теперь особые дружины — владимирские, переяславские и другие. Мы видели, какой гордостью наполнилось их сознание в итоге бурных событий междукняжия 1175–1176 годов. В колоритном и живом рассказе об этом времени, внесенном в свод 1177 года, «гражаны» владимирские выступают как крупная общественная сила, ясно понимающая свои цели и значение. Они «водная князя прияли к собе»; они смогли устоять в смутное время испытаний: «не вложи бо им Бог страх и не убояшася князя два имуще во власти сей, и их прещенья нивочтоже положиша, за 7 недель безо князя будуще в Володимери граде». Их «правда», за которую они стоят, отлична от старой боярской «правды» Ростова, основанной на подавлении волей старого города его пригородов и Владимира в особенности. Владимирский летописец очень язвительно отмечает, что древность Ростова, его историческое «старшинство», не является ныне основанием для политического господства («не разумеша правды Божия исправити Ростовцы и Суздальци: давнии творящеся старейший…»). Бояре «не хотяху сотворите правды Божья, но «како нам любо, рекоша, такоже створим, Володимерь есть пригород наш…». Это стремление торгово-ремесленного стольного города к политической независимости от Ростова отнюдь не угрожало единству земли. Никаких сепаратистских тенденций мы не чувствуем в выступлениях горожан. Они дорожат целостью и силой Владимирского княжества, но основой этого единства и силы является не господство боярской олигархии, а сильная княжеская власть, поддерживаемая горожанами. Граждане молодого стольного города считают себя находящимися под защитой небесных сил: «Се бо Володимерци прославлени Богомь по всей земьли за их правду, Богови им помагающю». Всеволодов летописец не раз обращается к мысли о том, что даже в тяжких испытаниях не следует предаваться унынию. В связи с этим он повторяет патетическую тираду «Начального свода»: «Да никто же дерзнет рещи, яко ненавидими Богомь есмы. Да не будет. Кого тако любить, яко же ны возлюбил есть и възнесл есть? Никого же…»^{323}.

Этот рост политического веса и самосознания горожан и в особенности столичного посада Владимира приходил в противоречие с возрастающей силой княжеской власти, и мы можем наблюдать симптомы этого противоречия, трещину в союзе князя и города.

Мы видели недовольство владимирцев после разгрома рязанцев в 1177 году, когда они, в отличие от князя, были сторонниками крутых мер и искоренения самих инициаторов войны. На следующий год в походе Всеволода на Торжок владимирская дружина вновь проявила эти же настроения. Всеволод не хотел брать город, назначив крупный откуп, но новгородцы не дали его. Тогда дружина сказала князю: «Мы не целовать их приехали; они, княже, Богови лжють и тобе», и с этими словами ударили по Торжку, подвергли его беспощадному разграблению^{324}. Затем мы имеем смутное известие, что в связи с большим пожаром 1185 года во Владимире произошло какое-то волнение. Это было, по признанию летописца, «пристраннее и страшнее», чем самый пожар^{325}. Как этот пожар, так и второй большой пожар 1193 года начались, по-видимому, из княжеско-епископской части: горел Успенский собор, а княжеский дворец едва отстояли. Можно думать, что это были не случайные бедствия, так как в 1194–1196 годах Всеволод и епископ Иоанн воздвигают стену каменного детинца, наглухо закрывающую княжеско-епископские дворы около соборов от остальной городской территории. С этого времени входом в княжеско-епископскую резиденцию служат единственные ворота. После этого производится вторая серьезная операция, даты которой мы точно не знаем: беспокойный владимирский торг переводится со свободной клязьменской пристани за Волжскими воротами под горой Вознесенского монастыря внутрь среднего города, под непосредственный контроль Всеволодова детинца.

Есть основания думать, что в упрочении своей личной власти Всеволод пошел по стопам Боголюбского, удалив из Владимирской земли его сына Георгия Андреевича и освободив себя от возможных политических осложнений и интриг.

Уже упоминавшийся Абул-Асан, рекомендовавший Георгия в мужья царицы Тамары, говорил, «он, лишившись отца в юном возрасте, был изгнан дядей своим, называемым Савалт, и, бежав от него, находится теперь в городе кипчакского царя Сунджа». Есть предположение, что Георгий после убийства Андрея появился во Владимире, где, в противовес Михалке, его поддерживали «местные бояре». В этой связи Всеволод и счел за благо избавиться от опасного соперника. Георгий — правнук половецкого хана Аепы по матери Андрея — естественно нашел приют у кипчакского хана и провел 1176–1185 годы в Сундже на Северном Кавказе (в районе современного Грозного). Он был мужем Тамары с 1185 по 1188 год. Видимо, унаследовав воинский талант отца, Георгий совершил ряд удачных походов против сельджуков и взял город Двин. В надписи монастыря Санаин он назван «царем Георгием победителем». Изгнанный в результате дворцовых интриг из Грузии, он дважды пытался вернуть престол. Умер Георгий около 1192 года и был погребен, по-видимому, в Тбилиси, в церкви, посвященной в честь Андрея Боголюбского Андрею Первозванному и имевшей второй престол — Георгия^{326}.