Андрей Боголюбский

На избирательном съезде во Владимире боярство отказалось от поддержки сыновей Юрия; на волю бояр оказывали давление послы рязанского князя Глеба, который, по-видимому, предъявлял свой счет за поддержку заговора. Поэтому съезд решил призвать шурьев Глеба — Мстислава и Ярополка, сыновей брата Андрея — Ростислава. Посольство застало их в Чернигове в обществе младших сыновей Юрия — Михалки и Всеволода, вместе с которыми Ростиславичи и двинулись во Владимирскую землю. Это вызвало недовольство боярства, настаивавшего на удалении сыновей Юрия. Но старший из них — Михалко все же пошел на Владимир, откуда дружина в это время «по повелению ростовец» ушла. Он без труда занял Владимир, встретив поддержку горожан; и с их помощью выдержал семинедельную осаду ростовских и муромо-рязанских полков. Только голод заставил владимирцев капитулировать и отпустить Михалку в Чернигов. В это время Мстислав Ростиславич сел в Ростове^{293}.

Владимирцы не хотели быть под властью Ростова и получили второго Ростиславича — Ярополка, допустив его в город под крестной клятвой, что он не будет мстить и не сделает никакого зла горожанам. Однако если Ярополк и не начал карать поддерживавших Михалку владимирцев, то они сразу испытали вкус хозяйничанья чужого этой земле князя, которого боярство толкало на «многое имание», и руку его «русских децких», начавших нещадное ограбление горожан. С особой яростью Ярополк ударил по Успенскому собору — символу андреевского самовластия. Собор был ограблен, драгоценности ризницы увезены в Рязань, храм лишился всех пожалованных Андреем городов и даней. Ограбление собора особенно поразило владимирцев, которые говорили: «Мы по своей воле приняли князя и крест ему целовали на всем, а эти, словно не в своей волости, как будто не думают долго здесь сидеть, грабят не только волость, но и церкви…» (перевод). Ростовские бояре, конечно, не вняли жалобам владимирцев на Ярополка и продолжали поддерживать своего ставленника. В этих условиях владимирцы вновь призвали Михалку Юрьевича^{294}.

Встречный бой с полком Ярополка не состоялся, так как противники разминулись в лесах. Суздальская дружина Мстислава в бою была разбита^{295}, и Мстислав бежал в Новгород, после чего Ярополк скрылся в Рязани. Михалко торжественно вошел во Владимир, гоня перед собой множество пленных. Он прежде всего вернул Успенскому собору его именья и принудил Глеба рязанского возвратить сокровищницу храма. Затем Михалко объехал всю землю, «сотворяя наряд» с ее городами. Старый и упрямый Ростов ограничился крестоцелованием и дарами победителю. Суздальские горожане заявили о своей непричастности к боярскому сопротивлению.

В перипетиях этой борьбы за владимирский стол мы снова видим горожан, ревниво стерегущих стольные права Владимира и связанные с ним традиции Андрея: на его братьев владимирцы возлагают судьбу столицы и княжества. Их поддержка возвращает Михалку и обеспечивает его победу. На их силу и патриотизм опирается и Всеволод, сменяющий умершего в 1177 году Михалку. Владимирцы торжественно встретили его перед Золотыми воротами Владимира и, поцеловав крест ему «и на детях его», посадили на княжение^{296}.

Если болезненному Михалке судьба не судила долго занимать престол Боголюбского и продолжать его политику, то Всеволод оказался подлинным преемником дел Андрея. Именно он упрочил непререкаемый общерусский авторитет Владимирской земли, который вскоре будет запечатлен в гиперболических хвалах «Слова о полку Игореве», что полки Всеволода могли «Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти». Позже владимирский летописец в посмертном панегирике Всеволоду напишет, повторяя характеристику Владимира Мономаха, что «сего имени токмо трепетаху вси страны, и по всей земле изыде слух его, и вся зломыслы его вда Бог под руце его, и покоряше под нозе его вся врагы его»^{297}. Имя Всеволода по праву стоит среди великих имен русского прошлого рядом с именем Боголюбского.

Родившийся около 1154 года, незадолго до смерти отца Юрия Долгорукого от его второй жены-«грекини», Всеволод вступил на владимирский престол молодым, полным сил и энергии 23-летним человеком. Но до этого он успел повидать и пережить немало. Восьмилетним ребенком изгнанный вместе с матерью и братом из Русской земли, он попал в Византию, видел Царьград и двор императора Мануи-ла. Вскоре он снова возвращается на Русь, побывав по пути при дворах западноевропейских государей — чешского короля Владислава и германского императора Фридриха Барбароссы. Юношей-подростком он участвовал в разгроме Киева в 1169 году, в карательной экспедиции против Ростиславичей и в неудачной осаде Вышгорода. Короткое время он сидел в Переяславле-Южном и даже пять недель занимал киевский престол, откуда был удален Ростиславичами. Словом, он вкусил всех тех впечатлений, которые сделали его решительным сторонником политики погибшего брата. Он углубил и развил ее сообразно новым условиям последней четверти XII века и особенностям личного характера, непохожего на характер Андрея. Если в Боголюбском наследственные черты деда сказались в его воинском таланте и смелости, то Всеволод унаследовал от Мономаха другие стороны его натуры: тонкий ум дипломата и политика, спокойную властность всегда обдуманных и взвешенных действий. Политическую игру он предпочитал войне, часто пользуясь оружием скорее для психологического воздействия на противника, нежели для его военного разгрома. Но, когда было нужно, он умел наносить и сокрушительные удары. И не случайно цитированный выше некролог Всеволода почти дословно повторяет ряд мест из летописного некролога Мономаха^{298}.

Древние источники молчат об отношении Всеволода к организаторам заговора 1174 года и прямым убийцам Боголюбского. После 1174 года имена, например, Кучковичей ни разу не всплывают в течение летописного рассказа. Только поздний источник, «Книга степенная царского родословия», — создание книжников XVI века — сообщает, сплетая действительность с легендой, что сначала Михалко «отмьсти кровь брата своего Андрея», а затем Всеволод «злодеев, дерзнувших пролияти неповинную кровь брата его, великаго князя Андрея, и сих всех изыска и сугубой казни предаде и всех обещников их. Самех же безумных Кучькович ухващая и в коробы пошивая, в езере истопити повеле». Легенда о Пловучем озере в сосновом Георгиевском бору под Владимиром и плавающих в нем обросших мохом «коробах» убийц Боголюбского дожила до наших дней. Эта легенда о черной смерти убийц Боголюбского, носящая черты народного сказания, позволяет видеть в ней оценку народной памятью деятельности самого князя Андрея, — она была положительной и сочувственной, подобно тому, как образ царя Ивана IV Грозного был с любовью закреплен в народной поэзии. «У народа свое мнение о деятельности Людовика XII, Ивана Грозного, и это мнение резко различно с оценками истории, написанной специалистами, которые не очень интересовались вопросом о том, что именно вносила в жизнь трудового народа борьба монархов с феодалами» (М. Горький). Возможно, что отсутствие сведений о казни Кучковичей в старом владимирском летописании было связано с работой Всеволодова летописца, который, как увидим, имел особое отношение к убийству Боголюбского^{299}.

Можно думать, что именно расправа Всеволода с заговорщиками показала с полной ясностью, что дело Андрея будет жить и что ростово-суздальской боярской крамольной знати не приходится ожидать ничего хорошего от его молодого и энергичного брата. Поэтому вступление Всеволода на владимирский стол встретилось с яростным сопротивлением ростовского боярства. Призванный боярами из Новгорода Мстислав Ростиславич повел на Всеволода большую ростовскую рать, в которой участвовали «ростовцы и боляре, гридьба и пасынки, и вся дружина». Всеволод двинул навстречу противнику свою личную дружину, городское ополчение и силы стоявшего на стороне Юрьевичей боярства. Уже будучи за Суздалем, Всеволод предлагал Мстиславу мир на условиях, свидетельствующих о том, что молодой князь прекрасно оценивал сложившуюся политическую обстановку. Он подчеркивал, что Мстислава привели ростовские бояре, а он, Всеволод, приведен владимирцами, переяславцами и Богом. Всеволод предлагал оставить Мстиславу Ростов, себе брал Владимир, а судьбу Суздаля предоставлял решить самим суздальцам — «да кого восхотят, то им буди князь». Правда, в симпатиях суздальцев Всеволод не сомневался, как не сомневались и советники Мстислава — ростовские бояре Добрыня Долгий и Матеяш Бутович. Они понимали, что Мстислав оказался бы в Ростове перед лицом владимиро-суздальского единства, поддерживавшего Всеволода. Поэтому мир был отвергнут. Ростовские бояре сказали Мстиславу: «Аще ты мир даси ему, но мы ему не дамы»; между боярством и усиливавшейся княжеской властью не могло быть согласия — либо та, либо другая сторона должна была подавить другую силой. Битва на Юрьевом поле (1177) решила судьбу ростовского боярства. «Бысть сеча зла, ака же не бывала николи же в Ростовской земле», — замечает об этом сражении летописец. Ополчение Мстислава было разгромлено, в бою пали виднейшие бояре — Добрыня Долгий и Иванко Степанович, остальные попали в плен и оковы, «а села боярьская взяша, и кони, и скот»^{300}.

Мстислав бежал в Новгород, а оттуда в Рязань. По его наущению Глеб рязанский ударил на Москву и сжег ее укрепления. Эта исконная и неукротимая ненависть Рязани к Владимиру заставила Всеволода ответить сокрушительным ударом. В битве на Прусовой горе (1177) рязанские силы были разгромлены. Захваченные в плен Глеб рязанский, его сын Роман, Мстислав Ростиславич, Глебовы бояре — изменивший Андрею Борис Жидиславич, Дедилец, Олстин и другие — вошли во Владимир, закованные в цепи, и были посажены в поруб вместе с выданным Всеволоду Ярополком Ростиславичем^{301}.

Торжество владимирцев было неполным: они ждали расправы со своими давними врагами, а Всеволод медлил. На третий день после возращения из похода «бысть мятежь велик в граде Володимери: всташа бояре и купцы». Они требовали казни или ослепления пленных рязанцев: «се вороги твои и наши суздальцы и ростовцы», — кричали горожане Всеволоду. Вскоре «всташа опять люди вси и бояре и придоша на княжь двор многое множество, с оружием, рекуще: «Чего их до держати. Хочем слепити их…»». Всеволод колебался, так как о помиловании пленных хлопотали князь Святослав черниговский через своего посла епископа Порфирия и жена Глеба рязанского. Положение Всеволода было трудное: он, как и покойный Андрей, не хотел обагрить карающий меч княжеской кровью, хотя, может быть, внутренне прекрасно понимал глубокую правду требований горожан. Мы не знаем точно, чем кончился этот крупный конфликт князя и горожан, так как летописи разноречат в его освещении, а главный источник — Лаврентьевский список летописи — не доводит своего рассказа до конца, оставляя большой, едва ли не сознательный пропуск. По-видимому, следует верить версии, что Всеволод не смог справиться с восставшими, и они, разметав накат земляной тюрьмы-поруба, убили Глеба рязанского, Мстислава и Ярополка ослепили, «а Романа сына его одва выстояша». Однако «ослепленные» Ростиславичи, дойдя до Смоленска, «чудом» прозрели в церкви Бориса и Глеба на Смядыни, были приглашены новгородцами и сели в Новгороде и Торжке — может быть, как думают некоторые историки, «ослепление» было фиктивным^{302}.

Разгром на Юрьевом поле и Прусовой горе значительно ослабил ростовскую знать и союзное ей Рязанское княжество, упрочив положение и авторитет Всеволода на северо-востоке. Однако ему пришлось еще не раз напоминать о себе рязанским князьям. Таков поход 1180 года на Романа Глебовича, сдавшего город и вынужденного к миру. Всеволод очень умело использовал борьбу старших и младших сыновей Глеба; в новом походе на Рязань в 1187 году вместе с владимирской и муромской ратью участвует младший сын Глеба Всеволод коломенский. Подчинение Рязани нашло образное отражение в «Слове о полку Игореве», где сказано, что Всеволод мог «стрелять как живыми стрелами удалыми князьями Глебовичами». Борьба Всеволода с Рязанью не только усиливала значение Владимирского княжества, но и облегчала борьбу с половцами, на которых Всеволод совершил поход в 1199 году^{303}.