Андрей Боголюбский

Однако речь в Слове может идти вовсе не о Константине I. Летом 1167 года в Киев прибыл новый митрополит с тем же именем — грек Константин II. Если в Слове на 1 августа имеется в виду именно он — а это кажется более вероятным, — то получается, что сам праздник был установлен не ранее лета 1167 года. Но и не позднее 1169/70 года, когда в Константинополе скончался патриарх Лука Хрисоверг. Что же касается Нестора, то выше мы уже говорили о том, что, к сожалению, ничего не знаем о его судьбе после изгнания с ростовской кафедры в 1156/57 году [97] . Вполне вероятно, что позднее он возвращался в Ростов, и, может быть, даже не раз. Упоминание его имени в Слове о празднике 1 августа можно расценивать как свидетельство того, что между 1167 и 1169 годами это как раз и произошло. Отметим, кстати, что Нестор назван ростовским епископом, а не суздальским и тем более не владимирским. Как мы уже знаем, пребывание епископа именно в Ростове отвечало интересам князя Андрея Юрьевича, который предпочитал видеть во Владимире другого иерарха, более близкого ему по духу. Однако этот другой иерарх (а им, напомню, был Феодор, сподвижник князя) не получил признания в Константинополе, а потом и вовсе рассорился с князем — потому его имени в Слове о празднике 1 августа быть не могло.

97

По сведениям В.Н. Татищева, Нестор «умре во изгнании в Киеве» (Т. 3. С. 91, под 1169 г.). Откуда извлечено это известие и какова степень его достоверности, неизвестно.

Версия Слова об установлении праздника 1 августа совместно русским князем и византийским императором — не единственная и, очевидно, не первоначальная. В нашем распоряжении имеется ещё одно древнерусское сочинение, также посвященное этой теме. Для нас оно представляет особый, совершенно исключительный интерес, поскольку, как следует из его заглавия, написано оно было самим князем Андреем Юрьевичем. Текст его известен историкам давно, однако в своём первоначальном объёме Слово было выявлено и исследовано чуть более тридцати лет назад ярославским филологом Германом Юрьевичем Филипповским. Название этого сочинения в рукописях: «Слово великого князя Андрея Боголюбского о милости Божий». Оно также встречается в Прологах под 1 августа, но гораздо реже, чем предыдущее; наиболее ранние его списки датируются XVI веком^{220}.

Слово Андрея Боголюбского невелико по объёму. Здесь очень мало конкретики, ничего не говорится, например, о болгарском походе князя. Автор, вероятно, лишь подразумевает его, принося благодарность Господу и Его Матери, «благодатию заступающе ны от всех бед и болезни и от всех враг видимых и невидимых и победу от нея имея на враги (выделено мной. — А. К.)». Оказывается, праздник 1 августа был введён лично князем Андреем Юрьевичем; никаких имён церковных деятелей — ни константинопольского патриарха, ни русских иерархов — здесь нет. Не упоминает Андрей и об императоре Мануиле, ссылаясь лишь на пример не названных по имени византийских императоров, установивших подобное празднование в своей столице: «…якоже в Костянтине граде уставиша святии цари благовернии… тако и сий праздник уставлен бысть худым и грешьным рабом Божиим и Пречистыа Его Матере Богородица Андреем князем, сыном Георгьевым, вънуком Манамаховым именем Владимера, царя и князя всеа Руси». От себя лично обращается Андрей с благодарственной молитвой к Спасу и Богородице и в заключительной части Слова: «…Тако и мне, грешному и недостойному Андрею, приложита неизреченный милости своеа свыше посылающе». (В одном из списков Слова переписчик убрал имя князя и приспособил текст к общецерковному чтению: «…и нам, грешным, приложита неизреченныя милости своеа…»)

Мы уже говорили о том, что в общении с Высшими силами (а Слово обращено именно к ним) Андрей охотно прибегал к уничижительным самохарактеристикам. Очень похоже: «грешным рабом Твоим Андреем» — князь назвал себя и в молитвенном обращении к Богородице на пластине из владимирского Успенского собора. Но нельзя не обратить внимание на то, с какой гордостью говорит он о своих предках, и прежде всего о своём деде Владимире Мономахе, который назван здесь «царём и князем всея Руси». Следовательно, и сам Андрей, «худой и грешный раб Божий», мог претендовать на царский титул! Пройдёт совсем немного времени, и Андрей будет поименован «царём», или «цесарем», — этот титул мы встречаем в начальной части Слова о празднике 1 августа.

Как справедливо отмечает Г.Ю. Филипповский, Слово о милости Божий Андрея Боголюбского и Слово о празднике Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице — это два самостоятельных произведения, посвященных установлению нового для Руси праздника. Первое из них, принадлежащее перу самого князя, предшествует по времени второму и — как некое «программное установление» — «выступает в качестве основного документа, санкции на введение праздника»^{221}. Второе же Слово можно рассматривать как дальнейшее развитие темы. Личные мотивы, присутствующие в первом произведении, здесь устранены, и всё сочинение приспособлено для общецерковного использования. Очевидно, что оно представляет собой своего рода «узаконение» (или, точнее, попытку «узаконения») праздника на общецерковном уровне. Заключительная молитва к Спасу и Божией Матери звучит здесь от имени не одних только суздальцев (и тем более не от имени князя Андрея), но от имени всей Русской земли и всех русских людей:

«И ныне тако покрый, Владыко, Руския земля, люди твоя вся, уповающая на Тя. Тем вси припадем Ти, глаголюще: “Господи Исусе Христе, что Ти въздамы о всех, яже въздасть нам. Велий бо еси и чюдна дела Твоя…”»; и т. д. Примечательно, что автор Слова о празднике вспоминает строки 79-го псалма: «Господи, призри с небеси и вижь и посети винограда Своего, и сверши, еже насади десница святая Твоя» (Пс. 79: 15–16). Это те самые слова, с которыми некогда обращался к Богородице князь Владимир, Креститель Руси, по завершении строительства киевской Десятинной церкви. Мы уже говорили о том, что именно Владимира Святого избрал для себя образцом, примером для подражания князь Андрей Боголюбский. А потому можно думать, что в Слове на праздник цитируется не только Псалтирь царя Давида, но и молитва князя Владимира Святославича^{222}.

«Византийская» составляющая Слова, очевидно, была связана с желанием Андрея и его окружения добиться признания нового праздника Греческой церковью. Отсюда и ссылки на «установления» императора Мануила и константинопольского патриарха. Обращение к авторитету греческого царя присутствует и в заключительной части Слова на праздник 1 августа. «Аз же написах Ти се повелениемь цесаря Мануила и всего причта церковьнаго, — объясняет неизвестный нам автор, — да празднуемь вси обыце месяца августа 1 день в славу Святыа Троица» [98] .

98

Эта фраза («Аз же написах ти се повелениемь цесаря Мануила…») вызывает особое внимание исследователей. В ней видели фрагмент некой не известной нам грамоты князю или митрополиту из Царьграда (Сергий (Спасский), архиеп. Полный месяцеслов Востока. Т. 3. С. 296), свидетельство сокращения самого Слова о празднике или же вообще описку, «которая переносилась из списка в список и составила большое преткновение для правильного разумения всего текста…» (Забелин И.Е. Следы литературного труда Андрея Боголюбского. С. 44–45). Прежде всего, обращают внимание на явную несогласованность указанной фразы (с обращением «ти») с началом статьи, где идёт обращение к «возлюбленной братии» («Ведети есть о сем нам, възлюбленая братиа…»). Соответственно, данную приписку признают либо «сознательным фальсификатом, призванным подтвердить авторитетом всё изложенное в тексте», либо «случайно попавшим в текст проложной статьи фрагментом» некоего другого текста (Конявская Е.Л. История сложения цикла… С. 27–28). «Не противореча предыдущему тексту проложной статьи по своему содержанию, — пишет Е.Л. Конявская в другом месте, — она (эта фраза. — А. К.) не коррелирует с ним по форме» (она же. К истории сложения проложной статьи на 1 августа. С. 8). Я бы обратил внимание на принципиально иную возможность объяснения данной фразы. Слово «ти», по всей вероятности, относится не к предполагаемому адресату грамоты, а к Господу, к которому и обращена читающаяся выше молитва («…Тем вси припадем Ти, глаголюще…»; и т. д.). Таким образом, формальное противоречие может быть снято: автор лишь сообщает, что он составил молитву «повелениемь цесаря Мануила» — так же, как Мануил, вместе с Андреем, «уставил» данное празднование, о чём говорилось выше. В принципе, это тоже своего рода фальсификат, но не выходящий за рамки концепции автора Слова.

Но ведь Византийская церковь, повторюсь ещё раз, этого праздника не знала! Так что же, получается, что Андрей и люди из его ближайшего окружения решились прибегнуть к прямой фальсификации? Да ещё к такой, которая легко могла быть раскрыта не только в Константинополе, но и в Киеве и даже в Ростове, в окружении епископа-грека?! Разумеется, нет. Такого попросту быть не могло.

Ссылка Андрея на «установления» «святых благоверных царей», а авторов Слова — уже непосредственно на императора Мануила имела в виду церковный праздник, действительно существовавший в Константинополе и действительно отмечавшийся 1 августа. Только смысл этого праздника был иным.

Ещё в конце XIX века выдающийся историк Русской церкви архиепископ Сергий (Спасский) в своём монументальном труде «Полный месяцеслов Востока» разъяснил, что русский по своему происхождению праздник Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице имеет своим истоком греческий праздник Происхождения честного и животворящего Креста Господня, известный в Константинополе по крайней мере с IX века. Праздник этот заключался в ежегодном изнесении креста «на дороги и улицы» Константинополя «для освящения мест и в отвращение болезней» и был тесно связан с императорским дворцом. Накануне, 31 июля, крест выносили из царской сокровищницы и полагали на алтаре «Великой церкви», то есть Константинопольской Софии. «С настоящего дня и далее до Успения Богородицы (15 августа. — А. К.), творя литии по всему городу, предлагали его потом народу для поклонения». 14 августа, накануне Успения, крест возвращали в царские палаты. «Этот обычай в соединении с другим обычаем Константинополя освящать в придворной константинопольской церкви воду первого числа каждого месяца (исключая январь, когда освящение совершается 6-го числа, и сентябрь, когда оно совершалось 14-го) и послужил основанием праздника в честь святого и животворящего креста и торжественного освящения воды на источниках, которое совершается 1 августа», — цитирует архиепископ Сергий греческий часослов 1897 года. Это был местный праздник Константинопольской Софии, не отмечавшийся в других константинопольских церквах и монастырях и тем более в других областях Империи. А потому он и не был показан в большинстве ранних греческих месяцесловов. И только с XII–XIII веков, с распространением Иерусалимского устава, это местное празднество делается общим, достигнув к концу XIV века и русских земель^{223}.

Андрей, несомненно, знал об этом царьградском празднике и об обычае изнесения креста. Этот праздник был сопряжён с царской властью и царским достоинством — ведь крест износился из царской сокровищницы и по истечении двух недель возвращался в неё же. Свой — княжеский — крест сопровождал Андрея во время похода на болгар: он защитил князя от болгарских стрел и, главное, даровал русским победу. Крест был изображён на оборотной стороне Владимирской иконы. А потому, устанавливая новый праздник на Руси — в честь Спаса и Богородицы, Андрей мог с полным основанием (или, лучше сказать, в полном соответствии с собственными представлениями о власти) сослаться на пример византийских правителей: «…якоже в Костянтине граде уставиша святии цари благовернии» — так и он, Андрей, установил «сий праздник» в своей земле. Очевидно, что это и есть первоначальная версия возникновения праздника. Ссылка же на императора Мануила и на его победу день в день с Андреевой появилась, скорее всего, позднее — как своего рода развитие темы, осмысление каких-то иных событий византийской истории, о которых с запозданием узнавали на Руси и смысл которых не может быть с точностью разгадан нами сегодня. «Византийская составляющая» темы играет здесь приблизительно ту же роль, что и византийский сюжет в Житии епископа Леонтия, тоже ростовском по происхождению. Это некая модификация праздника, чуть-чуть подправленная для придания ему большего веса и большего значения.

* * * 

Судьба русского празднования 1 августа складывалась не просто. Прежде всего потому, что в тот же день, 1 августа, в соответствии с церковным календарём, начинался двухнедельный Успенский пост, предшествующий празднику Успения Божией Матери. И не было никакой ясности, как следует соотносить начало поста — день усиленной молитвы и отказа от всех жизненных радостей — с празднованием Спасуй Его Матери — предполагающим радость по случаю победы, одержанной с их помощью над врагом. А ведь мы помним, что именно споры о соблюдении поста в отдельные, праздничные дни вызвали жесточайший кризис в Русской церкви и кризис этот достиг своего апогея как раз в 60-е годы XII столетия.