Андрей Капица. Колумб XX века

И хорошо помню, как я хожу, а Аня и Надя бегают за мной — им нравится, что я весь такой! А у Андрея Петровича было редкое качество — он умел читать мысли. Так он и говорит: „Он больше радуется не тому, что книжка у него вышла, а какой у него красивый морской костюм!“ Ну, посмеялись мы вместе. Я к ним тогда пришел со своей первой книгой прозы „Освещенный минутой“. В ней было напечатано посвящение „Моим друзьям Е. А. и А. П.“, и я ее тогда как раз подарил Евгении Александровне и Андрею Петровичу.

В обычной-то жизни я ходил, знаете, как в те времена — свитер, брюки, и все. И помню, как-то раз иду с чемоданом, и встретился с Евгенией Александровной недалеко от Колхозной, а это ведь самый центр! И крайком партии, при котором были курсы первых помощников, тоже недалеко. А она и говорит: „Виктор, там, наверное, у тебя одежда — ты надень что-нибудь!“ Намек такой, надень что-нибудь поприличней! Я думаю, елки… и говорю: „Да нет здесь“. Открываю чемодан, а у меня там книги! Полный чемодан книг! И я почувствовал, как это ее перевернуло просто! Отношение ко мне после этого стало исключительным! Я же тогда как жил? Ел от случая к случаю. А они меня приглашали к себе и подкармливали. Евгения Александровна меня обо всем расспрашивала… А я, значит, уплетаю „блдм-блдм“ — вот в таком духе. Мне тогда было 30.

Андрей Петрович тогда мне про Антарктиду, про Африку рассказывал. Что есть карта древняя, если мне память не изменяет: во время Второй мировой войны американские или английские офицеры пришли в какую-то из библиотек в Египте, а там — карта Антарктиды без ледника! Пожалуйста — вот она! А это была карта какого-то древнего капитана. Он ее рисовал от места, где находился. А в этой точке отсчета как раз теперь в Антарктиде американская база. И большое озеро указано, где сейчас станция Восток.

Он не особо настойчиво об этом говорил — может быть, не хотел, чтобы подумали, что он пользуется какими-то не очень научными сведениями. Андрей Петрович и вся его семья мыслили в отличие от нас по-научному. Я еще этого не написал, но где-то должен вставить обязательно. Он мне показался весьма смелым и противоречивым. Например, с одной стороны, говорит о лесе, как надо к нему подходить, как надо его понимать, беречь и восполнять. А с другой стороны, когда я ему сказал: „Земля-то живая!“ Ну, я-то имею другое понятие. А он мне: „Если она живая, то пусть сама себя и воспроизводит!“ Представляете? Все-таки он предпочитал язык физиков, а не лириков. И вот он говорил, что на каких-то древних картах это озеро под антарктической станцией Восток есть!

А как быстро он читал! Я удивлялся. Просто проглядывал страницы одну за другой — фьюить, фьюить! И все помнил! Я однажды о чем-то спросил — он все знал!

А еще Андрей Петрович и вся его семья очень любили Высоцкого. Помню, дети его часто напевали: „Раз-два, три-четыре“, вот эту песенку „Бег на месте общеукрепляющий!“ Потом им нравилось „Переживают, что съели Кука!“, особенно: „Ошибка вышла — вот о чем молчит наука: хотели кока, а съели Кука!“ И еще Капицам нравилась песня Высоцкого, где он играет в шахматы с Фишером — „c Шифером“, особенно Ане и Наде. И я понимаю почему. Потому что изменение слов — они это очень понимают, дети, и им смешно.

А их владивостокская квартира показалась мне похожей на московскую и количеством комнат, и их расположением, в которой я побывал еще в 1970 году».

В своем очерке Виктор Трифонович описал весь быт Андрея Петровича: «Квартира Андрея Петровича Капицы находится в левой профессорской башне МГУ (если смотреть на главное здание с восточной стороны. — Прим. авт.). Мы вошли в нее вдвоем. Андрей Петрович сразу же взялся за чтение газет. Их было много — несколько больших кип, занимавших весь журнальный столик. Со стороны казалось, что он их просматривает. Нет — он владел беглым чтением. Откладывая очередную газету в сторону и разворачивая другую, сказал, чтобы я прогулялся по квартире — осмотрелся. Я насчитал не менее семи комнат. По моим сегодняшним понятиям, это была квартира олигарха науки.

В просторной прихожей и кабинете — стеллажи книг в основном по географии. Труды английских и американских авторов на языке оригинала… В переводе на русский — монографии французских, польских, чешских ученых. На стеллажах открытых, как бы парящих вдоль стен, стояли статуэтки всевозможных божков из Африки. Очевидно, из мест, где побывал Андрей Петрович. В других комнатах непосредственно на стенах висели: лук и колчан, наполненный стрелами; острые сверкающие наконечники для копий; шкура зебры и неведомые мне музыкальные инструменты.

Изобилием и яркостью красок привлекали маски и картины африканских художников. Особенно картины, в которых нарушение перспективы казалось просто ужасным. Волны вблизи маленькие, а вдали, у берега, огромные — больше хаотично разбросанных хижин.

Позже, находясь на ремонте судна в Сингапуре, понял, что виной всему не художники, а экваториальное солнце. В полдень, когда оно стоит прямо над головой, тень, словно изнывая от жары, прячется под подошвами, и предметы вокруг кажутся маленькими. А на расстоянии угол зрения меняется, тени словно выползают наружу и предметы как бы увеличиваются в объеме.

Никакой лишней мебели не заметил. И в то же время ничего музейного — жилая квартира. Думаю, в обустройстве интерьера, размещении черных одноруких божков, кричащих африканских масок, то есть трофеев путешественника, роль Евгении Александровны, как специалиста по дизайну, была главной.

Спустя час мы уже были на восемнадцатом этаже МГУ, в его рабочем кабинете. Массивные кресла, обтянутые кожей и зачехленные белой парусиной. Стол, сейф, шкаф — все из той, сталинской эпохи. Мы сели в кресла…

Вошла секретарша:

— Андрей Петрович, вас соединять со всеми звонками? Что у вас сегодня?

— Сегодня разговор с Алексеем Николаевичем Косыгиным и Келдышем. И еще, будьте добры, позвоните в театр на Таганке Любимову.

Дачу Андрей Петрович построил… сам. Высокая, просторная; отовсюду можно было пройти в центральный круговой зал, в котором не было потолка — лишь четыре скрещивающихся бруса — далеко вверху обозначалась крыша. Стараясь обходиться без восклицаний, в рифму заметил:

Крыша настолько высоко и далеко, Что можно устанавливать маятник Фуко.

Андрей Петрович, усмехнувшись, возразил:

— Для повторения опыта Фуко нужны высота 67 метров и гиря в 28 килограммов. Кстати, все, кто литераторы по складу ума, предлагают мне установить маятник Фуко.

Он весело заявил, что вскоре приступит к опытам, будет приглашать в зал молодых литераторов и по их реакции на потолок определять — они настоящие или, не имея никаких данных, только мнят себя таковыми.