Андрей Капица. Колумб XX века
Шрифт:
В ответ я засмеялся, потому что воспринял его шутку как комплимент. А когда он, все еще находясь в веселом расположении духа, пригласил меня в комнату, на торцевой стене которой красовались изречения-автографы знаменитых поэтов, и сказал: „Виктор, теперь ты просто обязан оставить здесь свой экспромт“, — я впервые за время встречи почувствовал не только уверенность в себе, но и свою литературную значимость.
Автографов было много, но и пустой площади хватало. В память врезались имена: Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский…
— Пиши, что хочешь, — подбодрил Андрей Петрович.
И хотя по работе на Барнаульской телестудии знал, что лучший экспромт — это хорошо подготовленный экспромт, я хотел „высечь“ на стене что-то новое, вечное.
Его мобилизующий девиз крутился в уме — не давал сосредоточиться.
Позвала Евгения Александровна, сообщила, что ужин готов. Нас ждут сухое вино, водка, виски, корейский салат, отварная спаржа с телятиной, а на десерт она что-нибудь придумает. Я обрадовался, пообещал Андрею Петровичу написать экспромт в другой раз.
В ванной, над краном, поверх зеркала висела остроумная надпись, очевидно придуманная самим хозяином дачи:
Надо очень чисто мыться, Даже если ты Капица!Мы сидели за столом, на улице неожиданно быстро потемнело. Евгения Александровна включила свет на всей территории дачи. Андрей Петрович пошел к телефону, а где-то в стороне прокричала сова. Крик совы, тишина — и внезапный оглушающий раскат грома. Андрей Петрович крикнул, что сработали разрядники громоотводов. Потом опять тишина и скрип неторопливых шагов на песке. Я оглянулся на открытую входную дверь и увидел в глубине двора пожилого человека, идущего к нам. Евгения Александровна тоже его увидела и, легко выпорхнув из-за стола, направилась к нему навстречу.
Пожилой человек был в парусиновом костюме не первой свежести, несколько мешковатом для его прямой худощавой фигуры. Я подумал, что это управляющий ЖКО. Возможно, перед грозой надо гасить электрический свет, а мы зажгли. Он вошел, и я крепко пожал ему руку (с управляющими ЖКО лучше не портить отношений, тем более когда нет уверенности, что правила противопожарной безопасности полностью соблюдены.
— Петр Леонидович, это Виктор из Барнаула, — представила меня Евгения Александровна.
— Откуда, из Барнаула? — переспросил Петр Леонидович.
— Да, папа. Я тебе о нем рассказывал, — сказал Андрей Петрович, усаживаясь за стол.
Петр Леонидович сел с ним рядом, напротив меня. Евгения Александровна подала шоколадные конфеты и чай. Съев несколько конфет, он поинтересовался, что за конфеты.
Евгения Александровна сказала, что инструкцию приготовления этих конфет, посвященных космосу, она положила под коробку. Петр Леонидович тут же вытащил ее и погрузился в чтение. По интересу, с которым он взялся за инструкцию, было понятно, что для него это в какой-то степени досуг, своеобразная забава. Впрочем, ему, как физику-экспериментатору, приходится самому придумывать приборы для своих опытов и, конечно, сочинять инструкции. Так что это не такая уж и забава, а если забава, то вполне объяснимая.
Петр Леонидович спросил о цели моего приезда в Москву.
— Сдавал экзамен во ВГИК на сценарный.
— Что требовалось?
— Требовалось сочинить рассказ. Написал на полторы странички — „Падение“. Об аресте и содержании моего героя в КПЗ. Главным было — выявить характер. А характер лучше проявляется в экстремальной ситуации.
Петр Леонидович одобрительно кивнул:
— Да, это так. И как оценили?
— Профессор Фигуровский поставил отлично, он набирал свою мастерскую, но экзаменационная комиссия встала на дыбы, мол, несу грязь в советский кинематограф.
— Некоторые крупные деятели утверждают, что если ты не член КПСС, то не можешь правильно оценить результаты научного эксперимента.
Он весело взглянул на меня из-под топорщащихся бровей. Мы все на какое-то время замолчали, потом Андрей Петрович попросил меня почитать стихи. Я читал с удовольствием, но хуже, чем обычно. Волновался. За окном ревела гроза, иногда раскаты грома были так сильны, что заглушали мой голос, и я вынужден был некоторые строфы кричать.
Закрыли
дверь. Прочитал стихи „Сидел я на обочине дороги“ — о Кулунде, „Человека пытали в застенках советских“, „Комсомолу“, „Баба-яга“, „Сказка“ — в общем, те, что мы в своей среде поэтов называем честными.После чтения „Сказки“ он посоветовал отнести ее режиссеру Театра на Таганке Любимову.
— Вы там бывали? Любимов с удовольствием ставит подобные вещи.
В Театре на Таганке я никогда не был, хотя трижды пытался достать билеты, но тщетно» [250] .
23 июня 1972 года:
«…Андрей с Келдышем на Сахалине, Аня на практике, а у меня — ремонт с переносом стены и другими удовольствиями.
2 дня назад исполнилось 20 лет со дня нашей свадьбы. Андрей, как всегда, принес чудный букет белых пионов и укатил на Сахалин, оставив меня заниматься ремонтом. Надеюсь, в конце следующей недели все кончится и к 9 июля быть в Москве.
250
Слипенчук В. Т. Андрей Петрович Капица / www.slipenchuk.ru/news/kapitsa.pdf
Андрей будет в Москве 28/VI или 27/VI — сессия, а я — это сложнее и труднее. Ремонт как-то оглупляет — я совсем перестала соображать — что было, что есть и что надо сделать…»
Как раз в это время ожидался приезд во Владивосток Петра Леонидовича Капицы с Анной Алексеевной. Они собирались посмотреть город и отправиться дальше на Камчатку. Но Андрей Петрович первым делом повел отца в свой институт.
«Петр Леонидович пришел прямо к нам в лабораторию, — рассказывает Ю. П. Баденков. — Лаборатория еще только-только переехала в здание на Уборевича, совершенно неприспособленное. И только разворачивалась — еще и с идеями у нас не особо было, так, кое-что. А с Петром Леонидовичем пришли Келдыш и вице-президент Виноградов, и Марчук. Этим Андрей Петрович нашу лабораторию и меня, конечно, сильно поддержал».
Б. И. Втюрин вспоминал: «Андрей Петрович любил похолить свой институт, который только начинал работать. Говорить-то он любил! Помню, как его папа приезжал к нам во Владивосток. Андрей Петрович только начал было ему хвастаться, но Петр Леонидович его быстро осек: „Андрюша, поверь моему опыту: раньше чем через 7–8 лет никакого результата серьезного у вас не будет все равно“. И он прав оказался, конечно!»
20 февраля 1973 года:
«…Я не писала с 15 декабря — целых два месяца. Сначала мы поехали отдыхать в Шмаковку. Надя была с нами до 10/I, и я потихоньку от всех радовалась: вся осень прошла без болезней, наконец мой ребенок акклиматизировался! 14/I она заболела гриппом… и когда мы с Андреем вернулись 23/I, свалилась благородная Аня. Грипп был тяжелый, Аня сдала последний экзамен физику на 3, видно было, что ей не хотелось заниматься. Потом 5-го отправили ее в Ташкент, с этого момента Вы знаете о ней из первых рук.
Потом повалили всякие события: начался Президиум ДВНЦ, на котором Андрей делал большой доклад, потом прилетели почти одновременно космонавт Севастьянов (Виталий Иванович Севастьянов, дважды Герой Советского Союза. — Прим. авт.) и моя сестра Наташа. Севастьянов оказался удивительно приятным, огромным и сдержанным человеком (почему этому надо удивляться?), хороший рассказчик, и, вообще, он нам понравился. <…>
Я, признаться, со страхом жду этой поездки в Москву Андрея. Ведь там сейчас царит путаница ужасная в Университете (после смерти ректора МГУ Ивана Георгиевича Петровского. — Прим. авт.), все со всеми поссорились и не знают, что и как. Вдруг Андрею что-нибудь предложат в Москве? Я даже и не знаю. Возможны всякие предложения и соблазны, но Андрей считает, что приехал сюда не меньше чем на 10 лет и уже многих за собой увлек! Но эти разговоры не для передачи ему, просто я боюсь, что его будут соблазнять в Москве и предлагать всякие посты и должности; это я Вам проболталась по секрету. <…>