Андрей Тарковский. Жизнь на кресте

— Я, выходит, объясняюсь со зрителем невнятным мычанием?! — Андрей вскочил, сжимая кулаки. Мгновение друзья испепеляли друг друга взглядами. — Никогда, слышишь, больше никогда видеть тебя не хочу! Убью гниду! — сдерживая гнев, Андрей выскочил в дверь, едва не вышибив ее плечом.

Они пробовали еще раз поговорить спокойно, под белоснежной стеной храма.

Андрей, надвинув кепку, мучил внушениями Солоницына:

— Твое дело, Толян, молчать и смотреть. Смотреть и молчать, — Андрей повернулся к Андрону:

— Бьюсь, бьюсь с каждым, избавляясь от эмоций. А они так и стараются поддать страсти. Хоть глазом, хоть коленом!

— У тебя отличные актеры. Их эмоции должны зацепить зал, — сказал Андрон с затаенной обидой.

— Да не хочу я его цеплять! Пусть люди сидят и духовность свою изуродованную выправляют. А эмоции, чувственность враждебны духовности!

— Вон куда тебя понесло! Замахиваешься на звание пророка, противопоставляющего себя сути человеческой! — не выдержал Андрон. — Ты же исключаешь всякую возможность зрительского сопереживания! Ты разрываешь непрерывность эмоции, ритма, музыки, смысла! Ты складываешь шараду для разгадывания. А разгадки нет! И зрителя, сумевшего прорваться к кладу твоего смысла, в зале к финалу этого многозначительного шедевра уже не останется!

— Андрон, — Тарковский поправил подпругу у проводимого мимо коня, — зависть, зависть — и ничего больше в твоих назиданиях я не вижу. Группа работает как одержимая, и никто не сомневается, что мы делаем гениальный фильм!

— Ну, дай тебе Бог! — резко развернувшись, Андрон ушел, решив не появляться до завершения съемок: стало очевидно, что пути их все больше расходятся и найти общий язык вряд ли удастся.

Андрей вибрировал от постоянного напряжения. И без того человек нервозный, он как бы балансировал на краю трамплина, но чувство спортсмена перед прыжком у него растянулось на месяцы: каждый день в состоянии старта, каждый день — решающий.

Уже по первому эпизоду видно, какой сложности затевался фильм. Вся съемочная группа работала с ощущением причастности к созданию чего-то огромного и принципиально нового.

Ирма Рауш играла Дурочку — персонаж, проходящий через весь фильм, выявляющий самые яркие и болезненные моменты. Ирма оказалась прекрасной актрисой, но на душе у нее скребли кошки. Андрей фонтанирует идеями и энергией, он смел, дерзок, он неожидан, прекрасен, нервен — какая-то шаровая молния, мощный разряд неведомой энергии… Причина? Увы, причина ясна. И откуда взялась эта лупоглазая, прилипчивая особа?

В роли «сводника», подсунувшего ненавистному Тарковскому смертоносное оружие под видом помощницы, оказался «Мосфильм». Лариса Кизилова носила фамилию прежнего мужа, от которого имела пятилетнюю дочь. Лариса — женщина из простых. Внешность — совершенный идеал Тарковского. На фото поражает сходство ее с Ирмой Рауш, а также с самой главной женщиной в жизни Тарковского — его матерью. Доверчивый Андрей, конечно же, не мог разглядеть в пылу любовной горячки за прямолинейной лестью Ларисы ее хищную хватку, хитрую, идущую на любые уловки тактику. Тактику завоевания режиссера Тарковского.

— Андрей Арсеньевич, вам толпу на Голгофу готовить? — деловито осведомлялась Кизилова, хотя и не думала предпринимать каких-либо усилий по организации съемок. Достаточно голубых глаз с тяжелыми от туши ресницами, мохеровой шапочки типа «чулок», под которую убраны светлые, не слишком роскошные для «свободного полета» волосы. А главное, достаточно того, что происходит у них ночами в номере Андрея. Строгое «вы» останется в их отношениях на всю жизнь, как и магическое действие секса.

Крупная голубоглазая блондинка деревенского сложения и зажигательного русского темперамента в смысле «выпить — погулять — сплясать», Лариса обожала праздники и умела их устраивать. Ее цель — окончательное завоевание Тарковского, изоляция его от жены и друзей, имевших на него хоть какое-то влияние и напоминавших о прошлой жизни. Методы просты — постель, в которой она была многоопытна, льстивые речи, превозносящие гениальность Андрея в виде обязательных тостов во время застолий и в обыденном общении с членами группы.

Во владимирской гостинице, где живут члены съемочной группы, Лариса мгновенно занимает командное положение. Типичная «генеральша» по размаху влияния на «подчиненных», она везде найдет входы и выходы, сумеет организовать «праздник», наврать с три короба, оговорить нежелательного человека из окружения Андрея. Она, с пафосом превозносившая исключительную гениальность каждого шага Тарковского, внушала съемочной группе чувство причастности к великому событию и осознание собственной значимости.

Вместе с ней в комнате живет Оля Суркова — прибывшая из Москвы практикантка, дочка известного критика, возглавлявшего в те годы сценарно-редакционную коллегию Комитета по кинематографии. Именно она станет доверенным лицом и соавтором Андрея. Она напишет после его смерти книгу, рассказывающую о долгих годах содружества с Тарковскими, о преклонении перед маэстро и постигшем ее разочаровании.

Тогда, на съемках «Рублева», Лариса приблизила к себе Ольгу, превратив доверчивую девушку в союзницу своей борьбы за Тарковского.

Лариса Павловна передала Ольге часть своей работы по организации массовок и питания маэстро на площадке — подачу ему бутербродов, приготовленных собственноручно. Сама же в это время успевала сбегать на базар и закупить продукты. А потом, на незаконно пронесенной в номер плитке, готовила ароматные борщи и пышные котлеты. Администрация гостиницы, подкупленная Ларисой, закрывала глаза на недозволенные пиршества и позволяла ей создавать для Андрея особые условия. В то время, когда после съемок на февральских морозах вся съемочная группа вынуждена была идти в гостиничный ресторан, Андрей, Толя Солоницын и Оля Суркова направлялись в номер, где их ждал щедро накрытый Ларисой стол. Эта женщина виртуозно устраивала и поддерживала градус застолья — ели, пили и говорили на подъеме настроения чуть ли не до утра. Возвышенные тосты, чтение стихов. В обязательную программу входили проникновенные высказывания Ларисы о счастье работы с великим режиссером Тарковским. Андрей, вдохновленный выпитым и обществом возлюбленной, непременно читал стихи отца и особенно часто пастернаковское «Свидание», вкладывая в каждое слово свое отношение к Ларисе:

Засыплет снег дороги, Завалит скаты крыш. Пойду размять я ноги: За дверью ты стоишь. Деревья и ограды Уходят вдаль во мглу, Одна средь снегопада Стоишь ты на углу. Как будто бы нарезом, Обмокнутым в сурьму, Тебя вели нарезом По сердцу моему.

…Беспомощный в быту и в деловых вопросах, он полагал, что обрел в лице Ларисы самоотверженную русскую женщину — помощницу и заступницу. А Ирма, как ежедневно он слышал от Ларисы, совершенно не любила мужа и отличалась всеми оскорбляющими его чистоту и достоинство женскими недостатками. Вердикт не подлежал обсуждению: Ирму с ее сынишкой Арсением надо убрать подальше.

Когда на съемки приехала Ирма, ужины из номера Ларисы перенеслись в ресторан. Навив и рассыпав по плечам жидкие блондинистые волосы, громко хохоча и ощущая себя королевой бала, Лариса выходила в ресторан, окруженная свитой мужчин из съемочной группы. Там сидел с женой Андрей. Вся ресторанная обслуга, знавшая Ларису, приветствовала ее появление. Начинал греметь оркестр, и она выходила отплясывать — всегда одна в центре круга под восторженные хлопки окружающих.

«Буря смешала землю с небом…» — повторялся для Ларисы Павловны ее любимый шлягер.