Ангелофилия
Шрифт:
А вспомнил в связи с детскими сражениями с соседней улицей за право считаться лучшими и самыми что ни на есть спартанскими, так как ни они, ни мы не хотели быть какими-то там крестоносцами, которых победил Александр Невский на Чудском озере. «Если мечи обрезали, то все что ли, спартанцы?» – подначивали крестоносцы с Вокзальной. «Мы на деле покажем!» – гордо отвечали мы. «По-о-окажжжиите, только болтать умеете» – дразнили вокзальные, и драка набирала обороты. Уколы заостренными деревянными мечами оставляли синяки и ссадины. Щиты не спасали. Руки немели от ударов.
Позже стали подставлять поролон. Горящие стрелы с пробкой из-под шампанского на острие, пущенные из лука, сделанного из старых лыж, накрывали войско.
«Милиц…, менты!» – проходил шепоток. Кто смелее, кричал: «Мы же играем». В ответ: «Ну, смотрите! Через полчаса по домам! Кого найдем, заберем». «Хорошо-о-о-о» – от радости, что с нами считаются, отвечали мы.
Но заканчивалось обычно не дружно, часто слезами и почти всегда из-за вмешательства старших из хулиганской прослойки, привлеченной за одну из сторон. И это было вероломством и нарушением договоров. Бой заканчивался в пользу Ярослава Всеволодовича, приведшего Батыя против брата Юрия. Кажется так было.
Ангел тихо рос, словно никуда не спеша. Тек, как тихая лесная речка, и лишь иногда после процедур задумывался, но быстро забывал уколы, и обычно через месяц как будто не помнил своих больничных страданий и мучений, как любой ребенок, предаваясь игре. Игра смягчала острые углы его маленькой болезненной жизни. «Мы его дублеры, или он наш?» – гадал Гамлет.
В один из дней Гамлет остался без дохода. Его не обманули, просто изменились условия, ситуация на рынке, и он разорился, оставшись без оборотных средств. Дефолт. И каждый раз приходилось пускаться в новые предприятия, рассматривая их как жизненный опыт и новые впечатления, и новые испытания. Это надо же снова риск! А собраться с силами все трудней. Мотивация не та, да и груз накопленного опыта.
Багаж, который, казалось, мог пригодиться, на самом деле тянул назад и заключался в страхе перед людьми доморощенного вороватого бизнеса. Опасался коварства, тем более что рядом уже не было Андрея и все приходилось решать самому. Но волков бояться. Особенно после рождения Ангела мучительно привыкал к тяжести пребывания наедине со своим вроде как поражением, но так и не мог привыкнуть, разбавляя одиночество футболом, купанием, обществом случайных и неслучайных собутыльников, книгами, разной неденежной работой и стараясь не слышать все более крепнущих укоров жены.
«Я же копия!» – шутя успокаивал он себя, но в итоге не сдавался, убеждая, что нужно бороться. Дисциплинировался своеобразно, как когда-то дед, ложился спать после программы «Время» и вставал на рассвете, в четыре утра, когда только-только начинали ходить трамваи. Но все без толку. Не помогало. Не в этом причина. Нет во мне этого хапужничества. Этой эго настройки в свою пользу. А может я глупец? Может лентяй? Негодяй? Нет вроде, ничего подобного. Просто не интересно. А как семью кормить? Надо выкинуть эту глупость из головы, подальше. Интересно, не интересно, надо и все! Надо!
Ангел вспархивал и словно через иллюминатор вылетал, почти как тогда в Древней Спарте, когда его отняли у матери и, согласно железному правилу, хилого и болезненного несли к обрыву. А она не роняя достоинства молча молила. И когда его бросили в пропасть, он распахнув крылья, равные двум футбольным полям, взлетел. Это чудо видели все, кроме нее, и в тот миг она возненавидела мужа и царя спартанцев.
А уже позже, когда Ангел родился в холодной, заснеженной России, он даже в лютый холод, словно подтверждая суровые спартанские гены, спал на одеяле, утопая в нем, как в белом облаке, а оно лишь наполовину согревало его нежные чувствительные крылья. Лена накрывала, но он снова раскрывался, и это повторялось бесконечно,
пока она не сдавалась, оставив все, как есть.Зимой Гамлет ходил с Ангелом на каток. И в середине марта после двухнедельного перерыва шел уже со слабой надеждой, на лед. По полупустому стадиону становилось видно, что сомневающихся большинство.
Для Ангела это лучше, так как никто, не потревожит его нечеловеческую хрупкость. А Гамлет радовался и называл красавчиком и прирожденным спортсменом. Сравнивал с собой, сотни и тысячи раз желая выздоровления, и чувствовал, что добрые пожелания хоть и медленно, но делают свое дело, достигая цели.
Пока играл в хоккей, намотал ни много ни мало, 5 км. Лицо раскраснелось. Стало заметно, что устал, но все не уведешь. Все таки держа за руку, уговариваю и увожу, а то еще немного и заснет. Навстречу попадаются разные люди – красивые, ухоженные, свежие. Совсем не хочется уезжать из центра в свою дымную низину. Наконец-то закончилась зима, впереди весна, а там и солнце и надежды.
Ничего не боюсь, вот только за малыша, а за себя почти нет, и надо рисковать, но пока не рискую, чего то жду. Знака свыше что ли. Едем по городу. Ангел спрашивает: «Папа, а в этом здании занимаются теннисом?» – «Не знаю, сынок». – «Мне почему-то теннис неинтересен! Мой одноклассник Саша Пирожков занимается, ему стол по грудь, а мне тогда как» – и он чиркнул ладошкой по горлу. «Ну почему же? Теннис это хорошо…» – «Пап, я в футбол хочу! А когда ты меня отдашь на футбол?» – «На следующий год подрастешь, тогда.» – «Ну-у-у.» – «Тебе надо окрепнуть – там толкаются и все такое.» – «Пап, а футболисты много зарабатывают?» – «Самые лучшие много». – «А ты, когда играл, много зарабатывал?» – «Вообще ничего». – «Ничего?» – «Ничего. Тогда профессионально не играли, раньше любители были». Ангел замолчал.
Уже дома он расспрашивал о депутатах и их заработке. Когда услышал, что они много зарабатывают, сразу спросил, почему я не стал депутатом.
Ответил, что миллионы людей тоже не стали. Зная, что вот, кроме Андрея, и нет друзей, вернее, он считал, что они есть, но тогда и Андрей и бизнес, а сейчас нет бизнеса и нет друзей, а только Ленка и Ангел. Не могу никому быть полезным, вот и исчезли други, вроде как переменили сим- карты или еще что, заняты.
Ангел играется, делает опыты с водой, что-то выдумывает, как и я, 25 лет назад, экспериментируя с китайским фарфором, который хоть и легкий, но хрупкий. Тонкий, и прозрачный, как будто день просвечивает сквозь штору. Так же при прикосновении оживали статуэтки – и фарфоровый конь, треснувший по левому заднему бедру. Белый конь скакал, уточка крякала, женщина с полной корзинкой слив на плече стояла в ожидании. Золоченые фужеры, покорно молчали.
И я молчал и смотрел. Молчание считалось одним из условий успеха эксперимента, и как только что-то шептал, замечал, как звук разрушал невидимую ткань иллюзий.
В другой раз уже играл с содержимым дедовского ящика из-под инструментов. Глаза разбегались, руки отыскивали неизвестное и становились темными от припоя. Затем в руках застывал орден «Знак почета», трудовая с вкладышем, подробная запись премий и благодарностей! – за сорок пять лет, передовик коммунистического труда, орден «Дружба народов» .
В серванте за книгами в лакированной сумочке бабушкины облигации – красивые, большие, как царские деньги. Брал их и по примеру фокусников не своим низким голосом объявлял: «Государственные казначейские билеты достоинством 10 и 25 рублей». И это звучало сильно – билеты!
Дальше в ход шли шахматы, но не как тысячелетняя игра, а, скорее, как инструмент инсталляции, как черно-белое, но в реальности из-за выцветшего и потемневшего от времени лака цвета охры искусственного поля, подмостки, возвышение, полигон, крепость, объект нападения и защиты противоборствующих сил, а вовсе не игра подишахов.