Ангелы тоже люди

близких. Отец, буля и Данил сидели рядом с ее кроватью и не знали, какие еще доводы ей

нужны, чтобы понять - есть один реальный шанс выжить, и это - операция, и как можно

быстрее. Врачи дали на подготовку всего неделю, втечение которой ей проводили

дополнительную терапию, но это вряд ли могло что-то изменить. До операции оставались

считанные сутки, а согласия пациентки так еще и не было получено. Теперь головные

боли мучали ее ежедневно, но от чего точно, она не знала - то ли от растущей у нее в

голове опухоли, то ли от постоянных нервов и слез.

– Послушай, - опять начал Данил, - я обещаю, мы постараемся, ты вылечишься, и у нас еще

будут дети, много детей, если захочешь.

– Возможно, мне нельзя будет вообще больше иметь детей...

– Это только возможно. Но так остается надежда. А без операции шансов выжить

практически нет ни у тебя, ни у ребенка. Ты еще родишь другого.

– Я хочу этого! Он уже живет во мне, бьется! Как я могу убить его, подписав какую-то

глупую бумажку. И если есть хоть один шанс из ста, я его использую!

– Как я жалею, что ты уже совершеннолетняя!
– не выдержав, взорвался Станислав

Васильевич.
– Я бы сам подписал бумажку за тебя, сам все решил! А теперь вот сиди и

смотри, как собственный ребенок обрекает себя на медленную, мучительную смерть. И

ему наплевать, как это переживут его родные!
– он выскочил из палаты, хлопнув за собой

дверью.

Вероника упрямо повторила: «Я не дам убить своего ребенка!», - из ее глаз медленно

покатились крупные слезы.

– Вероника, успокойся. Никто ничего насильно с тобой не сделает.
– Данил взял ее за руку.

– Но ты уже большая девочка и должна все взвесить. Подумай, как будет нам всем, если с

тобой что-то случится.

Не дождавшись ответа, он встал.

– Ладно, дорогая, до завтра. Надеюсь все же на твое благоразумие. С утра буду у тебя, а

сейчас пойду, постараюсь успокоить Тасика.

Бабушка сидела молча. Когда звуки шагов в коридоре умолкли, внучка спросила:

– Буль, а ты почему не идешь домой, ты ведь, наверное, здорово устала?

– Я останусь с тобой до утра. Смотри, здесь есть вторая кровать, мне будет удобно. Вот

посижу, пока ты заснешь, и сама прилягу.

– Зачем? Не надо! Это уже тяжело в твоем-то возрасте!

– Спасибо, конечно, за напоминание о моем возрасте, я о нем не забываю. Но вот что я

хочу тебе сказать. В моем возрасте гораздо тяжелее другое - впрочем, как и в любом. Это -

терять близких. Родители мои умерли, когда я была совсем маленькой. Они были людьми

зажиточными, и их расстреляли коммунисты во время революции, а меня, дочь врагов

народа, рискуя собственной жизнью, чудом спасли и воспитали соседи. Много лет назад я

потеряла самого близкого мне человека, которого, как мне казалось, я любила больше

жизни, это был твой дед. Он не вернулся с войны и так и не узнал, что подарил мне

единственное оставшееся счастье в моей жизни - Олечку, твою мать. Потом она родила

тебя, и боль утраты постепенно стала утихать. Несколько лет назад я потеряла и этого

родного мне человека, тогда единственным моим утешением стала ты. Не знаю, зачем мне

дан такой удел - провожать своих близких в последний путь. Я не могу тебя просить ни о

чем. Я не знаю, как поступила бы сама на твоем месте. Но я так хотела бы прервать эту

глупую, бесконечную цепь утрат. Мне недолго уже осталось, а единственный близкий

человек на этом свете - это ты. Помни, я тебя люблю, что бы ни случилось, всегда буду

любить.

Больше буля с внучкой в эту ночь не разговаривала. Вероника металась на кровати - ей

было трудно заснуть: опять мучила голова, было страшно и тоскливо. Однако, перед тем

как упасть в пропасть сна, она почувствовала в полубреду прохладную ладонь були у себя

на лбу, как будто та хотела взять всю ее боль и все проблемы на себя...

Вероника медленно брела по направлению к белым воротам кладбища. Не то, чтобы она

хотела видеть Лейлу, она вообще сейчас никого не хотела видеть. Но ей надо было где-то

укрыться, укрыться от самой себя. Люди на улочках показались ей уже знакомыми, но ей

не было до них никакого дела, да и они на этот раз проявили к ней гораздо меньше

интереса: как будто рядом с ними и не было одинокой девушки в белой больничной

ночной сорочке уныло бредущей по странной, мощенной грубым камнем дороге.

В этот раз девочку искать не пришлось. Лейла накинулась на нее прямо около ворот:

– Ну где же ты пропадала, я чуть с ума не сошла, дожидаясь тебя!

– Не кричи, тише... Уже назначили операцию. Соглашусь - они убьют ребенка, откажусь -

скорее всего погибну сама, шансов почти нет.

– Я все знаю! Но шансы есть! Думаешь, я зря время тут теряла?!! Я все разведала. Мы их

обхитрим!

– Кого «их»?
– недоверчиво прервала сбивчивую речь подруги Вероника.

– Как тебе объяснить? Я и сама не знаю, как их называют. Может, ангелы смерти, может,

стражи границы... Не знаю....

– И как мы их найдем? И вообще, зачем их дурить надо?

– Помнишь, я тебе рассказывала, что видела, как через кладбище в темную сторону

проходят люди, вернее, души? Мы с Дарсиком ходили туда на разведку и выяснили, что

там находится как бы «прихожая» для тех, кто умер. Души заходят туда и ждут, когда за

ними придет очередной ангел смерти, чтобы провести на суд. Это как бы своеобразный

«зал ожидания», как на вокзале. При входе там стоят стражники, абсолютно жуткие. Я

слышала, как души их называли некромонтами. Мертвым уже все равно, а вот живой бы в

жизни не подошел к эдакой страшной морде. Вернее, морды у них нет. На этой сущности