Английский с Эдгаром По. Падение дома Ашеров / Edgar Allan Poe. The Fall of the House of Usher

The conditions of the sentience had been here, he imagined, fulfilled in the method of collocation of these stones (условия чувствительности были здесь, /как/ он представлял себе, удовлетворены = признаки этой чувствительности были, как он представлял себе, в способе соединения этих камней) – in the order of their arrangement (в порядке их расположения), as well as in that of the many fungi which overspread them (так же как в /расположении/ многих грибков, которые покрывали их; fungus; to overspread), and of the decayed trees which stood around (и сгнивших деревьев, которые стояли вокруг) – above all, in the long undisturbed endurance of this arrangement (сверх всего, в долгой, непотревоженной долговечности этого расположения), and in its reduplication in the still waters of the tarn (и в его повторении в тихих водах пруда).

The conditions of the sentience had been here, he imagined, fulfilled in the method of collocation of these stones – in the order of their arrangement, as well as in that of the many fungi which overspread them, and of the decayed trees which stood around – above all, in the long undisturbed endurance of this arrangement, and in its reduplication in the still waters of the tarn.

Its evidence – the evidence of the sentience – was to be seen, he said (ее свидетельство – свидетельство чувствительности – /должно/ было быть усмотрено, сказал он), (and I here started as he spoke,) (и я здесь вздрогнул, пока он говорил) in the gradual yet certain condensation of an atmosphere of their own about the waters and the walls (в постепенном, но верном сгущении их собственной атмосферы вокруг вод и стен; own – собственный; …of one’s own – собственный). The result was discoverable, he added, in that silent, yet importunate and terrible influence (результат был различим, добавил он, в том тихом, но неотступном и ужасном влиянии) which for centuries had moulded the destinies of his family (которое веками формировало судьбы его семьи), and which made him what I now saw him (и которое сделало его таким, каким я его теперь видел) – what he was (чем он был). Such opinions need no comment, and I will make none (подобные мнения не нуждаются ни в каких комментариях, и я никаких и не сделаю; none – никакой; ни один).

Its evidence – the evidence of the sentience – was to be seen, he said, (and I here started as he spoke,) in the gradual yet certain condensation of an atmosphere of their own about the waters and the walls. The result was discoverable, he added, in that silent, yet importunate and terrible influence which for centuries had moulded the destinies of his family, and which made him what I now saw him – what he was. Such opinions need no comment, and I will make none.

Our books – the books which, for years, had formed no small portion of the mental existence of the invalid (наши книги, книги, которые годами составляли немалую порцию умственного существования больного) – were, as might be supposed, in strict keeping with this character of phantasm (были, как может быть предположено = как можно предположить, в полном соответствии с этим характером фантазии; strict – строгий). We pored together over such works as the Ververt et Chartreuse of Gresset (мы штудировали вместе такие труды, как «Вер-вер» и «Монастырь» Грессе); the Belphegor of Machiavelli («Бельфегор» Макиавелли); the Heaven and Hell of Swedenborg («Рай и Ад» Сведенборга); the Subterranean Voyage of Nicholas Klimm by Holberg («Подземные странствия Николаса Климма» Хольберга); the Chiromancy of Robert Flud, of Jean D’Indagine, and of De la Chambre («Хиромантии» Роберта Флада, Жана Д’Эндажина и Де Ла Шамбра); the Journey into the Blue Distance of Tieck («Путешествие в голубую даль» Тика); and the City of the Sun of Campanella (и «Город Солнца» Кампанеллы).

Our books – the books which, for years, had formed no small portion of the mental existence of the invalid – were, as might be supposed, in strict keeping with this character of phantasm. We pored together over such works as the Ververt et Chartreuse of Gresset; the Belphegor of Machiavelli; the Heaven and Hell of Swedenborg; the Subterranean Voyage of Nicholas Klimm by Holberg; the Chiromancy of Robert Flud, of Jean D’Indagine, and of De la Chambre; the Journey into the Blue Distance of Tieck; and the City of the Sun of Campanella.

One favourite volume was a small octavo edition of the Directorium Inquisitorum, by the Dominican Eymeric de Gironne (одним /из наших/ любимых томов было маленькое издание in octavo /книги/ «Директориум инквизиторум» монаха-доминиканца Эймерика Жиронского); and there were passages in Pomponius Mela, about the old African Satyrs and AEgipans, over which Usher would sit dreaming for hours (и были пассажи у Помпония Мелы, про старых африканских сатиров и эгипанов, над которыми Ашер сидел, мечтая, часами). His chief delight, however, was found (его главная радость, однако, находилась = он находил главную радость; to find – найти) in the perusal of an exceedingly rare and curious book in quarto Gothic (в изучении чрезвычайно редкой и любопытной книги в формате ин-кварто) – the manual of a forgotten church (устав позабытой церкви) – the Vigilae Mortuorum secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae (Бдения по усопшим согласно хору магунтинской церкви).

One favourite volume was a small octavo edition of the Directorium Inquisitorum, by the Dominican Eymeric de Gironne; and there were passages in Pomponius Mela, about the old African Satyrs and AEgipans, over which Usher would sit dreaming for hours. His chief delight, however, was found in the perusal of an exceedingly rare and curious book in quarto Gothic – the manual of a forgotten church – the Vigilae Mortuorum secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae.

I could not help thinking of the wild ritual of this work (я не мог не думать о безумном ритуале этих трудов; to help – помогать; cannot help doing something – не мочь не делать чего-либо), and of its probable influence upon the hypochondriac (и о его возможном влиянии на ипохондрика), when, one evening, having informed me abruptly that the lady Madeline was no more (когда одним = однажды вечером, сообщив мне коротко, что леди Маделин больше не: «что она не была больше»), he stated his intention of preserving her corpse for a fortnight, (previously to its final interment,) in one of the numerous vaults within the main walls of the building (он заявил о своем намерении хранить ее труп в течение двух недель, перед его окончательным погребением, в одной из многочисленных подземелий в главных стенах здания; fortnight – две недели). The worldly reason, however, assigned for this singular proceeding (практическая причина, однако, приведенная для этой необычной процедуры), was one which I did not feel at liberty to dispute (была такая, которую я не чувствовал себя вольным оспаривать; liberty – свобода; at liberty – свободный).

I could not help thinking of the wild ritual of this work, and of its probable influence upon the hypochondriac, when, one evening, having informed me abruptly that the lady Madeline was no more, he stated his intention of preserving her corpse for a fortnight, (previously to its final interment,) in one of the numerous vaults within the main walls of the building. The worldly reason, however, assigned for this singular proceeding, was one which I did not feel at liberty to dispute.

The brother had been led to his resolution (so he told me) by consideration of the unusual character of the malady of the deceased (брат был подведен к своему решению, так он сказал мне, соображением о необычном характере болезни покойной; to lead – вести), of certain obtrusive and eager inquiries on the part of her medical men (о некоторых назойливых и энергичных расспросах со стороны ее врачей: «медицинских людей»), and of the remote and exposed situation of the burial-ground of the family (и о далеком и открытом всем ветрам положении семейного кладбища; to expose – выставлять; burial – погребение; ground – земля; burial-ground – кладбище).

The brother had been led to his resolution (so he told me) by consideration of the unusual character of the malady of the deceased, of certain obtrusive and eager inquiries on the part of her medical men, and of the remote and exposed situation of the burial-ground of the family.

I will not deny that when I called to mind the sinister countenance of the person whom I met upon the staircase (я не стану отрицать, что когда я припомнил: «призвал на ум» зловещий вид особы, которую я встретил на лестнице), on the day of my arrival at the house (в день моего прибытия в дом), I had no desire to oppose what I regarded as at best but a harmless, and by no means an unnatural, precaution (я не имел никакого желания возражать против того, что я рассматривал как, в лучшем случае, лишь безвредную и никоим образом не неестественную предосторожность; to regard – рассматривать, расценивать; at best – в лучшем /случае/; means – средство, метод; by no means – никоим образом).