Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Пока сдлали лошадь, онъ сообщилъ свои планы прикащику, и прикащикъ, какъ всегда, длалъ усилія въ угожденіе хозяину, чтобы не показать равнодушія къ этимъ планамъ. Планы вс были хороши — вывезти весь навозъ, перепахать паръ лишній разъ и принанять рабочихъ, для того чтобы убрать покосы вс не исполу, а работниками, но прикащикъ, ближе стоящій къ длу, зналъ, что въ дл хозяйства довлетъ дневи злоба его и что въ каждомъ хозяйств есть предлы возможнаго. Рабочихъ, сколько они не пытались, они не могли нанять больше 40, 37, 38, и больше нтъ и что противъ расчета работъ хозяина много будетъ еще непредвидннаго, долженствующаго измнить планы. Такіе разговоры всегда были досадны Левину, но нынче было такъ хорошо, что онъ только посмялся прикащику.

— Ну, ужъ знаю, вы все поменьше да похуже, но я ныншній годъ не дамъ вамъ по своему длать. Все буду самъ.

— Да я очень радъ.

— Такъ за березовымъ доломъ разсваютъ клеверъ, я поду посмотрю, — сказалъ онъ, садясь на своего маленькаго буланаго Колпика, и бойкой иноходью доброй застоявшейся лошадки, попрашивающей поводья, похалъ по грязи двора за ворота и въ поле.

Если ему весело было дома на скотномъ двор, то въ пол, мрно покачиваясь на иноходи добраго конька, впивая теплый съ свжестью запаха снга воздухъ, слушая жаворонковъ и глядя на пухнувшія почки деревьевъ, на бгущіе, журчащіе ручьи, на которые косился Колпикъ, и въ особенности на свои зеленя, на огромное пространство, зеленющее ровнымъ бархатнымъ ковромъ кое гд въ лощинахъ, съ блыми пятнами снга, ему стало еще веселе. Ни видъ крестьянской лошади и стригуна, топтавшихъ его зеленя (онъ веллъ согнать ихъ встртившемуся мужику), ни насмшливый ли, глупый отвтъ мужика Ипата, котораго онъ встртилъ и который на вопросъ его: «Что, Игнатъ, скоро сять?» — «Надо прежде вспахать». [874] Несмотря на это, чмъ дальше онъ халъ, тмъ ему веселе становилось. И хозяйственные планы, одинъ лучше другаго — обсадить вс поля лозинами, перерзать на 6 полей навозныхъ и 3 запасны[я], смежныя, выстроить дворъ на дальнемъ конц поля и вырыть прудъ — представлялись ему. Клеверъ сялъ солдатъ работникъ Василій весельчакъ, котораго онъ любилъ. Телга съ сменами стояла не на рубеж, и пшеничная озимь была изрыта колесами и ископана лошадью. Онъ веллъ отвести лошадь. Василий извиняясь сказалъ:

874

Так в подлиннике. Фраза не закончена.

— Ничего, сударь, затянетъ. А ужъ свъ, Константинъ Дмитричъ, первый сортъ.

— А трудно ходить?

— Страсть! по пудовику на лапт волочишь. Да ужъ я стараюсь.

Левинъ поглядлъ, какъ онъ шагаетъ съ налипшими комьями земли на каждой ног, и подумалъ, что онъ такъ шагаетъ съ утра, и постоялъ съ нимъ, чтобы разговориться. Онъ хотлъ сообщить ему свою радость о прекрасной весн, даже сообщить ему свои планы; но Василій вс его затванія разговора сводилъ на то, что онъ старается, какъ отцу родному, и что самъ не любитъ дурно сдлать — «хозяину хорошо, и намъ хорошо» и что онъ хозяевами доволенъ, и попросилъ отъ имени рабочихъ прибавки харча, такъ [какъ] работа пошла тяжеле и дни большіе. Хотя конецъ этотъ и былъ не совсмъ пріятенъ Левину, такъ [какъ] надо было отказать, но онъ все-таки, слзши съ лошади и пробовавъ самъ разсивать и убдившись, что онъ это не можетъ длать такъ хорошо, какъ Василій, и запыхавшись, онъ отъхалъ отъ него и похалъ посмотрть поле подъ пшеницу за Туркинымъ верхомъ. Лошадь кое гд взяла выше ступицы по паханному полю, кое гд былъ ледокъ, кое гд на буграхъ просыхало, и Левинъ порадовался на пахоту и ршилъ, что можно сять съ понедльника. Прозжая назадъ черезъ Кочакъ, ручей, чуть не увязла лошадь, но тутъ же поднялъ утокъ и куликовъ и подумалъ, что нынче должна быть тяга. Прозжая черезъ лсъ, лсникъ подтвердилъ, что вальдшнепы есть. И Левинъ похалъ рысью домой, чтобы успть пообдать и приготовить ружье къ вечеру.

Подъзжая домой въ самомъ счастливомъ и веселомъ расположеніи духа со стороны гумна, Левинъ услыхалъ колкольчикъ со стороны главнаго подъзда къ дому.

«Да, это съ желзной дороги, — подумалъ онъ, — самое время Московскаго позда. Кто бы это? Врно, братъ. Вотъ бы хорошо было».

Онъ тронулъ лошадь и, выхавъ за акацію, увидалъ подъзжающую ямскую тройку съ желзнодорожной станціи и господина съ бакенбардами.

«Братъ, онъ», подумалъ Левинъ и радостно поднялъ руки кверху, но тутъ же увидалъ, что это не братъ, а кто то, кого онъ не узналъ.

«Чортъ его дери, — проговорилъ онъ, — какой нибудь дуракъ изъ Москвы», подумалъ онъ, вспоминая, что онъ многимъ своимъ такъ называемымъ пріятелямъ въ Москв хвастался своими мстами на вальдшнеповъ и звалъ на тягу.

— Аа! — сказалъ онъ, узнавъ Облонскаго, и не безъ удовольствія. Изъ всхъ Московскихъ дураковъ этотъ былъ все-таки пріятне всхъ — одно, что онъ напоминалъ это дло съ Кити, но и это къ лучшему. «Узнаю врно, вышла ли или когда выходитъ замужъ».

И въ этотъ прекрасный весенній день Левинъ почувствовалъ, что воспоминанье о ней совсмъ даже не больно ему.

— Что, не ждалъ? — сказалъ Степанъ Аркадьичъ съ комкомъ грязи на щек, половин носа и на глаз и брови, сіяя весельемъ и здоровьемъ и блестя глазками. — Пріхалъ тебя видть, разъ, — сказалъ онъ, обнимая и цлуя его, — на тяг постоять и лсъ въ Ергушов продать.

— И прекрасно! Какова весна? Пойдемъ въ домъ. Ты тетушку знаешь?

— Знаю, какъ же.

Элегантныя вещи — ремни, чемоданъ, мшокъ, ружье — были внесены въ комнату для прізжихъ; и вымытый, слегка спрыснутый духами, расчесанный, онъ сіяя вышелъ въ гостиную, побесдовалъ съ тетушкой и взялся за закуску. Несмотря на старанія тетушки и повара, обдъ былъ совсмъ не такой, какой привыкъ кушать Степанъ Аркадьичъ; вина никакого другаго не было, кром домашняго травнику и благо крымскаго, но онъ и травникъ нашелъ необыкновеннымъ и выпилъ 3 рюмки, и обдъ — супъ съ клецками и курицу подъ соусомъ — нашелъ необыкновенными, и вино блое, онъ сказалъ, что, право, очень, очень недурно, и выпилъ цлую бутылку.

За обдомъ шелъ общій оживленный разговоръ. Левинъ замтилъ и то, что Степанъ Аркадьичъ какъ бы умышленно избгалъ разговора о Щербацкихъ, и то, какъ онъ умлъ быть простъ, добродушенъ и милъ, безъ всякаго старанія.

Чопорная старушка тетушка, сама того не замчая, была втянута въ пріятный для себя разговоръ о старыхъ родныхъ и знакомыхъ, и кто кому племянникъ, и жены родня, и какъ и кто на комъ женатъ.

— Ну, теперь не пора ли? — сказалъ онъ за кофеемъ.

И они пошли одваться на тягу.

Степанъ Аркадьичъ досталъ свои сапоги, и Кузьма, уже чуявшій большую наводку, не отходилъ отъ Степана Аркадьича и надвалъ ему и чулки и сапоги, что Степанъ Аркадьичъ охотно предоставлялъ ему длать.

— Ты прикажи, Костя, если прідетъ Рябининъ купецъ, я ему веллъ нынче пріхать, принять и подождать.

— А ты разв Рябинину продаешь?

— А что?

— Плутъ страшный, окончательный и положительный.

Степанъ Аркадьичъ засмялся.

— Да, онъ удивительно смшно говоритъ.

Старая сука, сетеръ Ласка, какъ съумашедшая, вилась около хозяина, когда оба охотника съ ружьями вышли на крыльцо.

— Я веллъ заложить, хотя недалеко, а то пшкомъ пройдемъ.

— Нтъ, лучше подемъ.

Степанъ Аркадьичъ обвернулъ себ сапоги тигровымъ пледомъ, и они похали.

— Ну, что, какъ ты поживаешь? началъ Степанъ Аркадьичъ, какъ бы сбираясь на большой и важный разговоръ. Но Левину не хотлось говорить теперь, до охоты. И онъ отвлекъ разговоръ, переведя его на Облонскаго.

— Меня спрашивать нечего. Твои дла какъ, т. е. сердечныя?

— О! mon cher! [875] — Глаза Степана Аркадьича засвтились, сжавшись. — Ты вдь не признаешь любви посл брака — это все дурно, по твоему. А я не признаю жизни безъ любви, но, mon cher, бываютъ тяжелыя минуты. Бываютъ женщины, которыя мучаютъ тебя. Да ты не повришь, я въ какомъ положеніи теперь...

И Степанъ Аркадьичъ, которому подъ вліяніемъ выпитаго вина хотлось поговорить о своей любви, разсказалъ Левину цлый романъ, въ которомъ онъ игралъ роль de l’amant de coeur [876] женщины, находящейся на содержаніи. Левинъ слушалъ, удивлялся и не зналъ, что говорить; но Степану Аркадьичу и не нужно было, чтобы онъ говорилъ, онъ только самъ хотлъ высказать свою исторію.

875

[мой милый!]

876

[друга сердца]

* № 41 (рук. № 31).

— Какова весна, Василій! А? — сказалъ онъ.

— Что говорить, Божья благодать, — отвчалъ Василій. — Богъ даетъ, и людямъ стараться надо. Я, Константинъ Дмитричъ, кажется, какъ отцу родному стараюсь. Я и самъ не люблю дурно сдлать и другимъ не велю. Я хозяевами доволенъ. Одно — рабочіе обижаются. Работа пошла тяжеле и дни большіе, а харчи все зимніе. Я говорю — власть хозяина. Нанялся — продался.

Недовольство рабочихъ на харчи была старая, уже давно знакомая тема для Левина. Было время, когда онъ заводилъ особенную кухню, самъ ходилъ въ нее, пробовалъ ду, давалъ по фунту мяса, молоко и завелъ скатерти и требовалъ чистоту, и тогда почти вс рабочіе разбжались, а жалобамъ на кухарку, на прикащика не было конца. Потомъ Левинъ [877] разсердился, поручилъ все прикащику. Онъ сталъ давать имъ сала въ щи, какъ онъ выражался, когда есть кинуть сальца, когда нтъ — молочка снятого, и вс совершенно были довольны. Теперь же послднее время Левинъ завелъ артель и выдавалъ харчи по условію.

877

Зачеркнуто: завелъ артель. Это держалось одно время, но потомъ явились новые рабочіе, и артель распалась. Тогда, ужъ года 3 тому назадъ, Левинъ завелъ условія, въ которыхъ ясно было обозначено, какіе харчи.

<И теперь было такъ.>

— Вдь харчи по условію, — отвчаетъ онъ.

— Извстно, по условію, кондрактъ, да голодно, Константинъ Дмитричъ.

Левинъ ничего не отвтилъ.