Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Она осторожно поднялась и сверху внимательно разглядывала его спокойное, твердое лицо, [868] и особенно выпуклые и обтянутые жилистыми вками яблоки закрытыхъ глазъ испугали ее. Эти глаза похожи были на мертвые.

— Нтъ, ужъ поздно, голубчикъ, поздно, — прошептала она, и ей весело было то, что уже было поздно, и она долго лежала неподвижно съ открытыми глазами, блескъ которыхъ, ей казалось, она сама въ темнот видла.

* № 38 (рук. № 22).

868

Зачеркнуто: безъ очковъ

Это было очень мило, но разговоръ перервался, и опять надо было затвать новое. Хозяйка занялась этимъ дломъ раздуванія огня разговора и предложила вопросъ о возможности счастливыхъ браковъ безъ страсти.

— Я думаю, — сказала [869] одна дама, — что бракъ по разсудку — самый счастливый, потому что видятъ другъ друга, какіе есть, а не какіе кажутся. [870]

— Да, это было бы такъ, если бы дйствительно любви не было, — сказалъ кто-то. — Но счастье браковъ по разсудку разлетается именно отъ того, что появляется любовь, та самая, которую не признавали.

869

Зач.: Анна

870

Зач.: — Браки по разсудку были бы самые счастливые, если бы люди не влюблялись, — сказала Анна.

— Но если это такъ, какъ скарлатина, то черезъ это надо пройти. Всякая двушка должна влюбиться, опомниться и выдти замужъ. Тогда надо выучиться прививать любовь, какъ оспу.

— Я была влюблена въ дьячка, — сказала княгиня Мягкая.

— Нтъ, я думаю безъ шутокъ, что для того, чтобы узнать любовь, надо ошибиться.

— Вотъ именно, — сказала Анна, — надо ошибиться и поправиться.

Она засмялась, перегнулась къ столу, сняла перчатку съ блой руки и взяла чашку.

— Ну, а если ошибка въ женитьб? — сказалъ хозяинъ.

— Все таки надо поправиться.

— Но какъ?

— Я не знаю какъ, — сказала она. — Никогда не поздно раскаяться.

[871] Вронской смотрлъ на Анну [872] на столько, на сколько позволяло приличіе, и лицо его сіяло счастіемъ.

* № 39 (рук. № 31).

Посл объясненія своего съ женою Алексй Александровичъ почувствовалъ себя до такой степени несчастнымъ и жалкимъ и сознаніе своей жалкости такъ оскорбляло его, что онъ съ тхъ поръ ни разу не вызывалъ жену на объясненія и избгалъ ее, что было такъ легко и естественно при той занятой и свтской жизни, которую они оба вели. Онъ съ такимъ усиліемъ началъ это унизительное объясненіе тогда и такъ пристыженъ былъ тмъ отпоромъ мнимаго непониманія, который ему дала Анна, что онъ не въ силахъ былъ начать новое. На него нашелъ столбнякъ гордости. «Не хочешь, — говорилъ онъ, мысленно обращаясь къ ней, — тмъ хуже для тебя». Онъ самъ чувствовалъ, что это отношеніе къ жен было безумно, что оно было подобно тому, что бы сказалъ человкъ, попытавшійся тщетно потушить пожаръ и который, разсердившись бы на тщету своихъ усилій, сказалъ бы: «Такъ на же теб, такъ сгоришь за это».

871

Зачеркнуто: Удашевъ

872

Зач.: мрачно. «Неужели это бездушная кокетка и только», думалъ онъ

Онъ чувствовалъ это нсколько разъ, хотлъ заговорить съ нею, но всякій разъ имъ овладвалъ столбнякъ гордости. Онъ, съ трудомъ удерживая слезы, обдумывалъ самъ съ собой, что онъ скажетъ ей; но какъ только онъ подходилъ къ ней, лицо его противъ его воли принимало холодно спокойное выраженіе, и онъ говорилъ не о томъ, что хотлъ.

* № 40 (рук. № 27).

I.

Левинъ жилъ въ деревн, и стыдъ отказа, привезенный имъ изъ Москвы, все боле и боле застилался невидными, но значительными для него событіями деревенской жизни. Съ нимъ свершалось то, что онъ себ ставилъ не разъ какъ правило, для утшенія въ горестныя минуты, но что, какъ правило, никогда не утшало его, но въ дйствительности всегда оказывалось. справедливо. Въ то время, когда онъ пріхалъ изъ Москвы и вздрагивалъ и краснлъ всякій разъ, какъ вспоминалъ свой позоръ, онъ сказалъ себ: «Сколько у меня бывало такихъ горестей и стыдовъ, которые казались непереносимы, какъ, напримръ, единица за латынь, когда я думалъ, что погибъ отъ этаго; падшая любимая лошадь и другіе, и чтожъ, теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, какъ это могло огорчать меня. Тоже будетъ и съ этимъ горемъ. Пройдутъ года, и я буду удивляться, какъ это могло огорчать меня».

Но тогда это разсужденіе не успокоило его, а прошло 3 мсяца, и дйствительно онъ началъ успокаиваться, но не совсмъ. Онъ забывалъ, что, кром времени, прошедшаго посл единицы за латынь и погибели лошади, былъ уже выдержанный экзаменъ въ латыни и другія лучшія лошади, но теперь не было другой женщины, которая бы замнила ему ту, которую онъ потерялъ безвозвратно. А онъ чувствовалъ самъ, какъ чувствовала любящая его старушка тетушка и вс его окружающіе, что нехорошо человку единому быти. Онъ помнилъ, какъ онъ, разговорившись шутя, сказалъ разъ своему скотнику Николаю, наивному, милому мужику: «Что, Николай, хочу жениться», и какъ Николай поспшно отвчалъ, какъ дло, въ которомъ не можетъ быть никакого сомннія: «И давно пора, Константинъ Дмитричъ».

Но женитьба теперь стала отъ него дальше, чмъ когда либо. Мсто было занято, и, когда онъ теперь въ воображеніи ставилъ на это мсто кого-нибудь изъ тхъ двушекъ, которыхъ онъ зналъ, онъ чувствовалъ, что это было совершенно невозможно. Но время длало свое, и съ каждой недлей онъ рже и рже и съ меньшею живостью и болью вспоминалъ о Кити, и, хотя предполагалъ по времени, что теперь она уже замужемъ или выйдетъ на дняхъ, онъ ждалъ съ нетерпніемъ подтвержденія этаго предположенія, зная, что это извстіе, какъ выдергиваніе зуба, совсмъ вылечить его.

Но еще прежде чмъ онъ получилъ это извстіе, пришла весна, одна изъ тхъ рдкихъ весенъ, которыхъ и старики не запомнятъ, и эта прекрасная весна почти совсмъ успокоила его.

Не весна съ цвточками и соловьями такъ успокоительно подйствовала на него, но весна рдкая для травъ и хлбовъ. Весна долго не открывалась. Днемъ таяло на солнц, а ночью подмороживало. Настъ былъ такой, что на возахъ здили. Такъ тянулось недли три; казалось, конца не будетъ. Потомъ вдругъ понесло теплымъ втромъ, тучи полились дождемъ три дня и три ночи теплой бурей. Потомъ сталъ туманъ, и понемногу стали разбираться переломанныя льдины, вспнившіеся потоки, и вдругъ прояснло, и въ тотъ же день весь дрожащій теплый воздухъ наполнился звуками жаворонковъ, на низахъ заплакали чибисы надъ болотами, булькающими отъ проснувшейся въ нихъ жизни. Мужики откидывали навозъ отъ завалинъ и отдирали примерзшія къ плетню бороны и ладили сохи. Бабы с незагорлыми блыми ногами легко и весело, звонко болтая, шли за водой. Облзшая, вылинявшая мстами только скотина заревла на выгонахъ, пощипывая старику съ пробивавшейся зеленой травкой; заиграли кривоногіе ягнята вокругъ теряющихъ волны блеящихъ матерей, запахло землей отъ отошедшихъ полей и огородовъ, надулись почки горькой и липкой спиртовой березы, распушилась верба надъ быстро, на глазахъ тающимъ въ лсахъ снгомъ у корней, и по старымъ [1 неразобр.] слдамъ полетла выставленная, облетавшаяся пчела, и весело заблестли озими, вс гладкія, ровныя, какъ бархатъ, безъ одной плшины и вымочки.

[873] Левинъ надлъ большіе сапоги и одну суконную поддевку и пошелъ по хозяйству. Коровы были выпущены на варокъ и, сіяя перелинявшей гладкой шерстью, грлись на солнц. Онъ веллъ выгнать ихъ на выгонъ. «Ничего, пусть загрязнятся, обчистятся. А телятъ выпустить на варокъ». Приплодъ ныншняго года былъ хорошъ. Даже полукровные были хороши. Ранніе были съ мужицкую корову. Но Павина дочь выдавалась изъ всхъ. Полюбовавшись скотиной, онъ сдлалъ распоряженія о водопо, такъ какъ вода въ пруд была грязна, и замтилъ, что на неупотреблявшемся зимой варк ршетки были кмъ то поломаны. Онъ послалъ за плотникомъ. Плотникъ ладилъ сохи, которыя должны были быть налажены еще до масляницы. Это было досадно, но это была привычная досада. Какъ ни бился Левинъ въ хозяйств, въ томъ, чтобы длать все впередъ, а не тогда, когда нужно употреблять, и чтобы сдланное разъ было спрятано, это повторялось всегда и во всемъ, сколько ни бился онъ. Общій порядокъ бралъ свое. Ршетки не нужны были зимой на варк, ихъ снесли въ конюшню и переломали, теперь надо длать новыя. Сохи велно чинить зимой, и нарочно взято 3 плотника, но всмъ имъ нашлись дла всю зиму, и сохи ладили и въ его экономіи, какъ и вс мужики, тогда, когда пахать надо было.

873

Зачеркнуто: Въ начал этой весны Левинъ вышелъ посл чаю въ большихъ сапогахъ

— Позовите Василія едоровича (прикащика).

Василій едоровичъ, сіяя также, какъ и вс и все въ этотъ день, въ обшитомъ мерлушкой тулупчик, пришелъ, шагая черезъ грязь, и доказалъ, что иначе нельзя было. Но въ такой день нельзя было сердиться.

— Ну что, сять можно?

— За Туркинымъ верхомъ съ понедльника можно.

— Ну, а клеверъ?

— Послалъ-съ, разсваютъ. Не знаю только пролзутъ ли, тонко.

— На сколько десятинъ?

— На три.

— Отчего?

— Телгъ еще не собрали.

— Ахъ, какъ вамъ не стыдно.

— Да не безпокойтесь, все сдлаемъ во времени.

Опять это была одна изъ старыхъ досадъ Левина. Клеверъ надо было сять чмъ раньше, тмъ лучше; но это вводилъ Левинъ, и ему не врили, и всякій разъ надо было бороться.

— Игнатъ, — крикнулъ онъ кучеру, съ засученными рукавами у колодца обмывавшему коляску — Осдлай мн.

— Кого прикажете?

— Ну, хоть Копчика.

— Слушаюсь.

Весна — время плановъ и предположеній. Левинъ всегда чувствовалъ это, и, какъ дерево, не знающее еще, куда и какъ разрастутся эти молодые побги и втви, заключенные въ налитыхъ почкахъ, онъ придумывалъ и предполагалъ, что онъ сдлаетъ новаго въ любимомъ имъ хозяйств.