Аннелиз
Шрифт:
— Если мой дневник уничтожат, я уйду отсюда.
Тишина.
И тут раздается голос мамы. Вот уж от кого не ожидаешь.
— Не волнуйся. Сейчас надо лишь поблагодарить Бога, — научает она. — Сказать ему спасибо за то, что мы целы!
7. Свобода солнечного света
Никому нет пощады. Старики, дети, младенцы, беременные женщины, больные, все, все идут вместе на смерть.
Гестапо здесь.
Пятница, четвертое августа. Теплый, душный день. Запертые комнаты пахнут гниющим деревом и спертым воздухом. Анна и Марго занимаются стенографией по подписному курсу, когда в их жизнь врывается Зеленая полиция в лице сержанта-немца и кучки его подельников из Национал-социалистической партии Нидерландов. Голландцы одеты в штатское, револьверы просто сунуты в карманы курток; но сержант, их начальник, — обер-шарфюрер СС. В темно-зеленой униформе и кожаной кепке с эмблемой «мертвая голова». «Тотенкопф». Пока он выкрикивает приказы, Анна не сводит с нее глаз — серебристый череп над скрещенными костями. Кажется, or смотрит на нее в ответ? Под кожаным козырьком у обершарфюрера — угрюмое чиновничье лицо с нахмуренными бровями. Но затем выясняется, что под всем этим скрывалась добрая душа. Узнав, что в прошлую войну Пим был лейтенантом запаса, он дает обитателям Заднего Дома на то, чтобы собрать вещи, не положенные десять минут, а целый час.
— Господи Боже. Ну почему вы не явились куда следует, когда была возможность? — Обершарфюрер озадачен. Очевидно, оловянный солдатик внутри него вытянулся по стойке «смирно» в присутствии старшего офицера. — С вами бы обошлись достойно, — не унимается он. — Отправили бы в Терезиенштадг, как многих высокопоставленных евреев.
Но Пим ему не отвечает. Да и что тут ответишь?
В памяти Анны день распадется на осколки. Вот она складывает одежду в рюкзак. Вот заворачивает в носовой платок зубную щетку и ломтик мыла. Берет щипцы для завивки, потом откладывает их обратно. Бюстгальтер, подарок Марго, целомудренно прячет под свернутыми шерстяными чулками. Вот помогает упаковывать еду и видит слезы на щеках безмолвно плачущей матери. На лицах остальных застыло чудовищное недоверие.
Но вдруг — солнечный свет. После двух лет жизни в укрытии — летнее яркое солнце. Удивительное ощущение солнечного тепла на лице. Мгновение она наслаждается свободой, даруемой солнечным светом, — а потом их сажают в темный кузов грузовика.
8. Бульвар горя
Через это место прошло тысячи людей: одетых и раздетых, старых и молодых, больных и здоровых — а мне остается жить, работать и не унывать.
Неизбежна одна лишь смерть.
После ареста в тот жаркий день первой недели августа их помещают в подвал штаб-квартиры Службы безопасности на Эвтерпестраат, а потом — в Первую следственную тюрьму на Клейне-Гартманплантсун. Здесь они проводят две ужасные ночи, вдыхая вонь канала, после чего под конвоем голландской полиции их отправляют на Центральный вокзал и погружают в грязный пассажирский поезд с задернутыми шторами и заколоченными окнами. Поезд грохочет по рельсам ветки С Государственной железной дороги — близ Хоогхалена она поворачивает и оканчивает свой путь у так называемого Judendurchgangslager, пересыльного лагеря для евреев, среди кишащих комарами болот провинции Дренте.
Это лагень Вестерборк, огороженное колючей проволокой пространство с сотней
бараков. Некогда там размещали молодых неженатых евреев, спешно покидавших Фатерлянд. Но когда началась нацистская оккупация, эсэсовцы с радостью обнаружили, что в голландских низменностях к их услугам есть подобное сооружение, и потребовалось только слегка добавить удобств (например, подвести электричество к колючей проволоке), чтобы из убежища лагерь превратился в тюрьму.В большом зале, наполненном стуком пишущих машинок, семейство Франк присоединяется к одной из длинных очередей. К этому времени они потеряли связь с ван Пелсами и Пфеффером, но им удается держаться вместе. Анна подмечает, что после столь долгого времени, проведенного без солнечного света, их кожа приобрела мучнистый цвет. Они превратились в ходячие привидения.
— Мама, — говорит Марго. — Ты дрожишь.
Так и есть. Марго и Пим пытаются ее утешить, но Эдит делает шаг назад.
— Не надо, прошу, — только и может она выдавить сквозь сжатые губы: трясясь, она обхватывает себя руками, впиваясь взглядом в пустоту. Но когда Пим обнимает ее, она не сопротивляется, и Анну обуревает чувство вины. Видеть, как мать отталкивает обеих дочерей. Она не может не чувствовать вины. Сколько раз мама пыталась сблизиться с ней и сколько раз Анна отталкивала ее?
Их прикрепительные карты чисты. Всех восьмерых поместили в один из бараков, окруженных по периметру колючей проволокой: все скрывавшиеся евреи заключались в «лагерь в лагере», так называемый блок S.S означал Straffе. Строгий барак. Барак для тех, кто наказан. Чье преступление заключалось в попытке спрятаться, спасая свою жизнь. Поскольку в глазах Великого германского рейха скрываться для еврея — преступление. Провинившиеся носили красный лоскут, нашитый на робу, и тяжелые деревянные сабо вместо нормальной обуви. Их заставляли выполнять самую грязную работу. Мужчинам обривали головы и отправляли их рыть отхожие ямы, а женщин посылали в Сектор XII утилизировать разряженные аккумуляторы, раскалывая их при помощи молотка и зубила. Смола от аккумуляторов налипала на кожу Анны. Руки побурели. От химической пыли всех мучает кашель — он не утихает все время работы. Но, по крайней мере, есть с кем поговорить и можно шутить. Ветер разносит песок, от него негде укрыться. Он скрипит на зубах, от комариных укусов остаются следы размером с монету, но воздух свеж, а солнечный свет — в неограниченном количестве. Жить можно.
Если бы не вторники.
Лагерь Вестерборк разделяет длинная мощеная дорога — единственная среди плоской равнины. Евреи прозвали ее Бульвар горя — оттого, что рядом проходит полотно железной дороги. Каждую субботу, между восемью и одиннадцатью часами утра, в лагерь въезжает грузовой состав и, испуская пар, останавливается на путях, где и ждет до утра вторника, чтобы принять человеческий груз. Все проясняется при взгляде на металлические таблички, привинченные сбоку к вагонам:
Внутри огороженного колючей проволокой пространства Вестерборка евреи сами ведут дела. И сами себя сторожат. Евреи, обязанные следить за порядком, называются ОД, от слова Ordnungsdienst — Служба порядка. Они часто очень жестоки, но их начальник в блоке S имеет репутацию порядочного человека, и Анна думает, что это добрый знак. Может быть, Бог их еще не оставил.
Ночуют мужчины отдельно от женщин. Женщины семьи Франк делят трехъярусную койку с грязными мешками, набитыми соломой, которые служат матрасами. Мама почти все время молчит. Она точно оцепенела; хотя когда какой-то ублюдок в картузе и с магендовидом на запястье украл ее обручальное кольцо, она плакала. Это было больно — лишиться кольца, тем больнее, что вор — тоже еврей!
Однажды ночью после отбоя Анне привиделся кошмар, хотя она еще не спала. Рискуя навлечь на себя гнев старосты барака, она соскальзывает с нижней койки и прижимается подбородком к средней, где спит сестра. Сквозь прохудившиеся ставни просачивается слабый свет лагерных фонарей.
— Марго, — шепчет она. И чувствует, как колют загривок иголочки страха. Если ее застанут не на койке, будут большие неприятности. — Марго, проснись! — Анна тычет пальцем сестру.
Марго не двигается. Она просыпается без страха или удивления: глаза просто отражают влажный свет.