Аннелиз
Шрифт:
— Что? Какой нелепый вопрос!
— Не думаю. Я хочу сказать: ты бы влюбилась в маму, будь ты мужчиной?
— Немудрено, — шипит Марго. — Немудрено, что порой ты кажешься невыносимой, Анна. Ты можешь такое отколоть…
Но Анна лишь пожимает плечами:
— Не думаю, что, будь я мужчиной, смогла бы. Она вечно всеми недовольна.
— Я сплю, Анна. И тебе бы не мешало, пока ты не наговорила чего-нибудь вовсе непростительного.
Это привлекает внимание Анны. Этого она всегда и боялась — и в то же самое время любопытствовала: неужто так можно? Можно ли проникнуть за пределы простительного? Мама говорит, Бог прощает все, но Анна сомневается. Прощает ли Бог нацистов?
Вот и утро двенадцатого июня — Анне тринадцать лет, — и яркое солнце занимается над голландскими крышами из доброй черепицы. Анна не спит с шести утра, но еще три четверти часа до того времени, когда можно будет разбудить родителей. Так что пока Марго дрыхнет, Анна предвкушает, проживает этот день у себя в голове. В гостиной будут подарки. А потом она возьмет с собой в школу печенье, приготовленное с помощью мамы, и угостит одноклассников на перемене. Она это любит. Быть щедрой. Ведь от этого так легко оказаться в центре всеобщего внимания.
Праздник намечен на субботу, ожидается куча гостей. Будут игры и песни под руководством Пима. Пирожные, печенье и леденцы на фарфоровых блюдах с куколками из салфеток, сделанные мамой. Лимонад в чаше для пунша и кофе для взрослых из серебряного сервиза. Для каждого из детей — маленькие подарочки, завернутые в цветную бумагу. И как всегда, сюрприз. В этом году Пим взял напрокат проектор и фильм — приключения собаки по имени Рин-Тин-Тин. Ее личный деньрожденный киносеанс. И если вы думаете, что на день рождения Иланы Риманн или Гизелы Цайглер бывает точно так же — подумайте еще раз. Как всем известно и всем должно стать понятно, Анна Франк — особенная.
Утро в разгаре. Первым она разворачивает тот подарок, что выбрала сама, пусть и знает, что это, а на кофейном столике ее ждут букеты роз и пионов — прекрасный цветок; настольная игра «Вариете»; бутылка сладкого виноградного сока — когда пьешь, можно представить, что это вино; мамин особенный клубничный пирог. Но это подождет.
Она развязывает голубую шелковую ленточку и осторожно разворачивает сверток — вот он, наконец, ее дневник в обложке в красную шотландскую клетку. Улыбаясь, Анна открывает его и гладит странички веленевой бумаги цвета сливок. Ее наперсница. Вот кем она сделает эту тетрадку. И не будет ничего от нее утаивать. Перед тем как идти в школу, она усаживается в своей комнате за мамин французский секретер и снимает колпачок с любимой ручки. Ласково проводит рукой по чистой страничке и смотрит, как бумага впитывает чернила первой записи в дневнике:
Надеюсь, я смогу тебе все доверить, как не доверяла еще никому, и надеюсь, что ты будешь для меня большой поддержкой.
3. Залечь на дно
Где мы спрячемся? В городе, в деревне, в каком-нибудь доме, в хижине — когда, как, где?..
Однажды в четверг перед ужином — Марго готовится к экзамену у кого-то из подруг — Анна с матерью, оставшись одни, деловито лущат горох в кастрюльку, и тут папа возвращается из конторы пораньше. Вместо того чтобы повесить шляпу на вешалку, он приглашает Анну на прогулку.
— Но… —
посмотрев на мать, — я помогаю маме.— Вижу, но небольшая прогулка полезна, правда, Эдит?
Мать нервно хмурится:
— Иди. Делай, что велит отец.
Почти всю неделю лил дождь, но сегодня сухо: день теплый, воздух напоен ароматами, и дворники, пользуясь случаем, подстригли траву. Когда они доходят до лужайки в центре Мерри, Анна вдыхает и говорит:
— Как же я люблю запах свежескошенной травы! — ожидая, что отец с нею согласится, но его лицо остается серьезным.
— Анна, — говорит он. — Ты должна знать, что скоро мы уезжаем.
У Анны защемило в животе. Уезжаем?
— Через несколько недель, — начинает Пим, но, чтобы продолжить, ему приходится сделать глубокий вдох. — Недавно мы начали отдавать самые ценные вещи на хранение друзьям. Серебро твоей матери, к примеру — помнишь, ты спрашивала? А делается это затем, чтобы они не попали в лапы врагу. А теперь, — добавляет он, — нам самим нужно делать все, чтобы этого избежать.
Анна останавливается и смотрит прямо в лицо отцу.
— Мы не будем ждать, пока нацисты до нас доберутся, — заявляет отец. — Уходим в укрытие.
Анна моргает. Если честно, она поражена тем, какое веселье испытала. И тут же засыпает его вопросами. Куда мы поедем? В деревню? К фермеру, курочкам и свежим яйцам? На потайное пастбище, где коровы отдыхают у реки и скрипят мельничные колеса и где не ступала нога мофа? А может, баржа — и по рекам и каналам к свободе? Но Пим не уточняет. Он так мрачен, что радостное волнение Анны начинает понемногу улетучиваться, уступая место страху.
— Марго знает?
— Да. Но больше никому об этом говорить нельзя, — наставляет отец. — Ни одной живой душе. Даже лучшей подруге. Обещай мне, Аннеке.
— Обещаю, Пим. Обещаю. Скоро это будет?
— Достаточно скоро. Папа обо всем позаботится.
Вдруг она обнимает отца. То, что ее посвятили в планы, придает ей чувство тайной гордости. После этого ей ничего не остается, как любить Пима еще сильнее.
— А пока улыбайся, — он гладит ее по затылку, — и постарайся не тревожиться. Наслаждайся беззаботной жизнью насколько это возможно.
Тем вечером Анна сидит за узеньким туалетным столиком и прихорашивается на ночь. Накидывает на плечи полушалок, в которой обычно расчесывает волосы. Накидку из бежевого атласа с рисунком из роз и бахромой. Но щетку для волос достает — просто смотрится в зеркало. Вот оно — лицо человека, который скоро заляжет на дно. И пытается храбриться. Весь ужин она улыбалась и благовоспитанно помогала убирать посуду. Может, она и правда умеет быть смелой? Значит, они будут скрываться? Ну и что? Иные евреи и не такое повидали. Согнанные в гетто Йоденбурта за колючую проволоку. Угнанные в Германию, как рабы, арестованные и отправленные в ужасный лагерь. Она будет благодарной и храброй. Если подумать — это ведь приключение? Даже подвиг. Она тихо берет щетку и начинает расчесывать волосы, но тут появляется Марго в ночной рубашке и забирает щетку из ее рук.
— Позволь мне тебя расчесать, — говорит она.
Анна не сопротивляется.
— Пим мне сказал, — шепчет она.
— Да, — вот и все, что отвечает Марго. Щетка движется вверх-вниз, пока она смотрит в овал зеркальца. Это так успокаивает. Кажется, Марго может вычесать все ее страхи, тревоги, все мировые проблемы, которые тяжело стучатся в дверь. Рука сестры с мягкой щеткой проводит по всей длине ее волос. Внезапно она чувствует любовь к Марго. Не просто отвлеченной, а от всего своего доброго и великодушного сердца.