Аннелиз
Шрифт:
И на секунду Анна видит мать без тени осуждения. Ее лицо светится ничем не сдерживаемой добротой.
— Хорошо, мамочка, — говорит она. — Если тебе будет легче. Хорошо.
В дневнике Анна выворачивает себя наизнанку и исследует свою внутреннюю сущность. Выплескивает ее чернилами на бумагу: порой бурно, иногда сердито, часто придирчиво, а бывает, что и притворно. Она научилась полагаться на слова, чтобы яснее увидеть себя. Свои потребности и разочарования, поводы для гнева, недостижимые идеалы и неотступные желания — все это отражения одинокой натуры, в каких она признается лишь бумаге: та вытерпит то, чего не вытерпит человек. Записи часто выглядят сумбурно: она заполняет строчку за строчкой,
И теперь оказывается, что она усердно выискивает свободные минуты в буднях, полных заботой о выживании, чтобы заново сочинить свой дневник. Теперь это не тетрадка, которой тринадцатилетний гадкий утенок поверяет свои радости и тревоги.
Теперь это книга.
К концу первой недели после обращения министра Болкенстейна Анна переписала семьдесят одну страницу на разрозненных листках тонкой бумаги — в военное время другой не достать. Оказывается, что старание, которое потребно для переписывания, отгоняет от нее страх, а она продолжает его испытывать время от времени; и кажется, будто бы и худшее из того, что творится вокруг, можно пережить.
Если уж в Голландии так ужасно, каково же им будет в далеких и варварских краях, куда их ссылают? Мы предполагаем, что большинство убивают. Английское радио говорит об отравлении газом, может быть, это самый быстрый способ умерщвления.
6. Грабители
…в доме побывала полиция, до подвижного шкафа…
Анна читает в общей комнате. В девять часов все начинают разбредаться по спальным местам, как вдруг снизу раздается какой-то шум. На который не обращают внимания, потому что общеизвестно: Петер любит мыться в кабинете Пима, так как слишком стесняется делать это где-либо еще, и, когда он таскает с собой металлический таз, бывает шумновато. Но тут появляется Петер, полностью одетый, и тихо, но настойчиво стучит в дверь общей комнаты. Анна изо всех сил готовится ему улыбаться, хотя знает: его наружность больше не производит на нее прежнего впечатления. Тем не менее она не желает осадить его или обидеть. Но к ее изумлению, он пришел не к ней, а к Пиму — просить его помочь ему в переводе с английского. Пим откладывает книгу, задумчиво встряхивает головой — и тут же уходит к двери: он не успел сказать и слова, как Анна уже насторожилась.
— Странно это, — шепчет она Марго. — С каких это пор Петер стал прилежным учеником? — И отчего он так подчеркнуто не хотел встречаться
с ней взглядом? — Вероятно, они что-то задумали украдкой ото всех, — говорит она.Но тут мама вскакивает на ноги и бледнеет: Пим возвращается с напряженным видом.
— Отто?
— Не сейчас, Эдит, прошу тебя, — возбужденно говорит он и резким шепотом собирает остальных мужчин. — Господин ван Пеле, господин Пфеффер, прошу вас.
В следующий миг, топая ногами по лестнице, все спешат вниз, в переднюю часть дома. Анна хватает мать за руку.
— Мама? Мама, что происходит? — спрашивает она, и тут в комнату семенит госпожа ван Пеле в халате и старых тапочках, явно насмерть перепуганная уходом мужчин. И тихо, но визгливо вопрошает:
— Что происходит? Что случилось?
— К нам ломятся грабители! — перепуганно шипит Анна.
— Мы этого не знаем, — отвечает Марго, но теперь и она прижалась к матери.
— Девочки, отойдите от двери и ведите себя тихо! — велит мать, собирая их в кружок в дальнем углу комнаты, однако тихо они себя вести не намерены.
— Как думаешь, что случилось? — испуганно вопрошает Марго.
— Не знаю, но успокойтесь, — говорит мама. — Я уверена, что все будет в порядке. А вы как думаете, госпожа ван Пеле? Если бы что-то случилось, мы бы уже знали.
— Я ничего не слышу, — отвечает госпожа ван Пеле. — Почему ничего не слышно?
— Может, они столкнулись с грабителями лицом к лицу? — предполагает Анна. — Может ведь так быть, да, мам?
— Анна.
— Может, они прямо сейчас дерутся с грабителями.
— Мы бы слышали, если бы они дрались, — неуверенно, но с надеждой замечает Марго. — Правда, мам? Было бы слышно?
— Девочки, это не дело. Пугать себя всякой ерундой, — объявляет мать. — Уверена, никто ни с кем не дерется. — Но голос ее не особенно тверд, и они немеют, когда снизу доносится громкий стук, за которым следует крик господина ван Пелса: «Полиция!»
Проходит несколько минут в полной тишине, если не считать тиканья часов. Наконец они бьют десять, и снизу слышатся звуки шагов по лестнице. Первым появляется Пим с нервным, напряженным лицом.
— Гасите свет, — сипло велит он. — И ведите себя как можно тише. Воры выбили доску от складской двери.
Анна сглатывает ком в горле.
— Пим, — сдавленно произносит она.
— Их спугнули, и они ушли. Но мы ждем, что скоро прибудет полиция.
Наверху, рядом с местом у кухни, где спят ван Пелсы, Марго набрасывает на прикроватную лампу свитер, и приглушенный свет заливает доски. Все молчат: лишь сердца колотятся. Туалетом пользоваться нельзя: чересчур много шума, так что тем, кто не может терпеть, приходится пользоваться мусорным ведром Петера. Стоит кислая вонь. По-прежнему никто не говорит вслух, все испуганно шепчутся. И дышат: вдох-выдох, вдох-выдох, в ожидании полиции. Полиции!
Когда снизу доносятся шаги, время останавливается. Раздается жуткий грохот: кто-то пытается отодвинуть книжный шкаф, и Анну начинает бить крупная дрожь. На мгновение она верит, что сейчас их и убьют.
— Все, нам конец, — шепчет она в воздух, в уши Богу, в пустоту.
Шкаф двигают: раз, два — и тут же стучат в дверь: бах! бах! бах!
И тут все смолкает.
Единственным звуком становятся уходящие вниз шаги, и затем воцаряется тишина. По комнате разносится ропот облегчения.
Но впоследствии самыми малодушными высказывается соображение, что, если полиция когда-либо проберется за книжный шкаф, дневник Анны превратится в бомбу, которая вот-вот взорвется. И погубит не только обитателей Заднего Дома, но и тех, кто им помогал, рискуя всем. Анна в ужасе понимает: даже Пим признает, что эти опасения небезосновательны, — и, ободряемая этим, госпожа ван Пеле объявляет, что дневник нужно уничтожить.
Сжечь.
Анна чувствует, как что-то в ней обрывается, но в то же время готова защищаться. Суровый тон ее голоса пугает даже ее саму: