Аннелиз
Шрифт:
— Что такое? — шипит она на Анну.
— Марго, я боюсь, что мама и Пим умрут, — выдыхает Анна.
Зрачки Марго расширяются: ясно, что она сама, возможно, гнала от себя подобные мысли.
— Анна… — шепчет она.
— Обещай, что ты останешься со мной, Марго, — просит Анна. — Обещай: что бы ни случилось, ты не бросишь меня. Я не вынесу одиночества! Я умру.
— Обещаю, — говорит Марго, выпростав руку из-под грязного одеяла и пожимая ладонь сестры. — Я обещаю, что всегда буду с тобой, Анна. Всегда буду с тобой.
В эту секунду Анна чувствует всеобъемлющую любовь к Марго. Такую, какой не испытывала прежде. Может, оттого-то было так тяжело услышать
На Бульвар горя опускается утро. Евреи из ОД в бурых плащах грубоваты, но не проявляют особой жестокости, постольку поскольку герр комендант любит порядок. Никакой паники. Никакого насилия. Гуманный герр комендант. И на вид хорош. А вежливый! В безупречной, ладно скроенной эсэсовской униформе, тщательно причесанный, он расхаживает вдоль путей, дабы лично убедиться, что все идет хорошо. Помогает пожилым. Придерживает ребенка для матери. Машет детям. Анна видит их маленькие личики, детей из лагерной школы, построенных учителями. Их погружают в вагоны, послушных и бесстрашных, какими и подобает быть хорошим мальчикам и девочкам.
Когда наступает их очередь, двое мужчин из ОД поднимают Анну, точно она ничего не весит, и перед тем как, спотыкаясь, зайти в вагон, она на мгновение ощущает эту невесомость. Вслед за нею очередь Марго, потом мамы, потом Пима, их тут же проталкивают в гущу людей, а потом двери вагона закрываются, и Анна слышит тяжелый, неумолимый щелчок замка.
Внутри они с Марго прижимаются друг к другу, крепко держась за руки. Их окружает темнота, нарушаемая лишь узенькими сполохами света. Еще день назад они ели жидкий, но съедобный бульон и кусок хлеба с жесткой коркой. Гуляли на открытом воздухе и впитывали солнечный свет. Драгоценные лучи. А теперь их затолкали в непролазную темень. Товарные вагоны так забиты людьми, что, казалось, все дышат в унисон, и хором бурчат пустые животы. Мама и Пим пытаются укрыть сестер от напора тел, хотя мама хнычет и даже Пим не в силах ее утешить. Слышится тяжелый грохот. Металлический лязг. Вагон дергается вперед — Анна чувствует его толчок где-то внутри живота. Ее точно подцепило на крючок — она оказывается в когтях всепоглощающего, беспомощного ужаса. С визгливым, траурным воем паровоз трогается, и состав покидает пределы лагеря.
Это будет ужасная поездка. Теснота: нет воздуха, нет еды, негде сходить в туалет. Плач. Запах рвоты и экскрементов. Всхлипы и стоны. Набитый евреями состав мчится в кошмарную неизвестность. Но как бы страшно ей ни было, Анна бережно сохранит в памяти этот путь. Последний раз, когда семья в сборе. Пим, мама, Марго и Анна. Последние из Франков.
Через три дня вагоны с грузом прибывают в пункт назначения: бывшую кавалерийскую базу в болотистой местности на юге Польши близ деревушки, которую немцы зовут Аушвиц.
9. Молитва
Иногда, когда я стою в каком-нибудь углу лагеря, попирая ногами Твою землю и подняв глаза в Твои Небеса, по лицу моему текут слезы, рожденные глубоким чувством, слезы благодарности. И ночью, когда я лежу в постели и мысли мои с Тобой, о Господи, слезы благодарности струятся по моим щекам. Вот моя молитва. Аминь.
— Мама! — Сестра обезумела. — Мама, мы здесь умрем! Я знаю это!
— Заткнись, Марго! — огрызается Анна, дрожа и прижимаясь к матери. — Так нельзя говорить!
— Можно, потому что это правда! — кричит в ответ Марго, не сдерживая бушующего в ней гнева; лицо ее похоже на скомканный лист бумаги.
— Тише, девочки, тише, — велит мать. Все трое ютятся вместе с еще семерыми на нижнем этаже нар, которые служат им «кроватью»; солома, на которой они лежат, воняет испражнениями: ведь моче и дерьму деться некуда. Они безумно оголодали и замерзли, но в этом кошмаре мама, кажется, обрела свою истинную природу. Анна потрясена ее преображением. И стыдится той неприязни, что некогда разделяла их, и бесконечно благодарна даже за такую тонкую защитную броню. В разлуке с Пимом мать стала другим человеком: каждое слово и каждый ее поступок отражает единственную цель — сделать все, чтобы выжили дочери. И пусть ее тело превратилось в сморщенную желтую перчатку, натянутую на кости, она обещает им: «Мы выдержим это. Да».
— Но, мама, — выдыхает Марго, не утратившая здравого смысла. — Как ты можешь такое обещать? Мы тут хуже вшей! — говорит она.
— Мама, заставь ее замолчать! — восклицает Анна, бросая на сестру самый свирепый взгляд, на какой способна. — Ты слышала, что сказала мама? Она нас защитит!
— От холода, Анна? От дизентерии? Думаешь, кто-то нас от этого защитит? Не будь идиоткой!
— А ты не будь сукой!
— Анна! — одергивает ее мать.
— Но она сука, мам! Глупая сука.
И вдруг руки матери обнимают ее, ласково и сильно, и Анна слышит, как мать бормочет ей в ухо:
— Все хорошо, моя девочка. Деточка моя. Все хорошо. — Медленно и ласково баюкает, утешая: — Моя маленькая, моя доченька. Я знаю, ты зла, очень зла. И тебе страшно, очень страшно. Но мы здесь, мы вместе, мы живы. Обе мои девочки со мной, и они живы. — Подавшись вперед, она заключает в объятья обеих своих дочерей. — Вы обе со мной, и мы живы, — повторяет она. — И за это я благодарю Господа. И прошу Его защитить вас от холода, когда я не смогу. От болезни, когда я не смогу. И указать нам путь через это испытание. Я так вами горжусь. Моей красавицей Марго и моей красавицей Анной. Вы такие сильные. Очень сильные. И я знаю: Бог вас видит. И Он благословит вас и оборонит.
Анна чувствует холод в глазах, это слезы; она крепко сжимает руку матери:
— Аминь, мамочка, — плачет она. — Аминь.
— Аминь, — рыдает Марго.
— Аминь, — шепчет мать.
Молитва среди польских болот.
В холодном бараке блока номер двадцать девять.
В женском лагере В-1а.
В Аушвице II.
В Биркенау.
10. Надежда
…надежда рождает жизнь, она возвращает нам мужество, она возвращает нам силу.