Антитело
Шрифт:
Показался поворот. Деревья обступили его, словно стражи. Казалось, будто они придвинулись к дороге, не желая выпускать людей из плена.
«Это только кажется. От нервов».
Глеб невольно подался вперед, всматриваясь в дорогу. Пикап повернул, проехал еще пару метров и остановился. Дядя заглушил двигатель.
Они сидели в молчании, окруженные шелестом и громким стрекотанием насекомых, но не слышали ничего. Впереди, поперек дороги лежала огромная сосна. Ее исполинский корень, вывороченный из земли, напоминал клубок серых змей, выползших из самого ада. Во время падения вершина дерева, словно нож, срезала ветки с молодой березы. Толстый ствол чуть возвышался над капотом.
— Можно ее распилить, — сказал, наконец, дядя. — У меня есть цепная пила.
— Можно.
Они
— Да… Дела, — протянул дядя.
— Рано мы радовались. Но, по крайней мере, мы можем пройти пешком.
— Не можем.
— Почему?
— Ира слегла. Она не сможет здесь идти.
Дядя, не отрываясь, смотрел на деревья, словно пытался раздвинуть их взглядом.
— И Аленка тоже.
В его голосе прозвучала такая тоска, такое отчаяние, что Глебу стало не по себе.
«Он поверил. Он полностью поверил в конец, и на тебе! Стало только хуже».
— Их можно распилить, — сказал дядя. — Одно за другим. Можно проделать дорогу для машины.
Глеб посмотрел на деревья.
«Слишком много. Да и…».
Он не дал себе закончить мысль.
— Вам одному не справиться.
Дядя посмотрел на Глеба и кивнул.
— Да. Мы с тобой попробуем. Поехали за инструментами. И надо предупредить Иру.
Знахарка, Анна Вениаминовна Степанова, готовила себе обед. На четырех конфорках старой газовой плиты шипело и бурлило, открытая сковорода плевалась раскаленным маслом. Анна прикрыла ее и вытерла руку фартуком. Стоя посреди кухни, окруженная паром и запахами, она чувствовала себя уютно. Ей нравились домашние хлопоты, они придавали жизни определенность.
Судьба ее складывалась непросто и тесно переплеталась с судьбою всех женщин ее рода. Никто не знал, в чем было дело и есть ли виноватые — очевидно было одно: над ними довлеет проклятье. Анна не знала, как глубоко оно уходит во тьму времен, но, по крайней мере, в трех поколениях, она видела его действие и верила в его силу. Род Степановых продолжался только женской ветвью — никогда они не рожали мальчиков. Судьба давала им лишь одного ребенка, передавая ему всю чудесную силу матерей и прабабок. Не жаловала злодейка и мужчин, волей случая оказавшихся в семье. Дедушка Анны погиб на войне, неделю спустя после своего двадцатилетия, и свою дочь бабушка воспитывала одна. Отец знахарки не погиб. Однажды, когда самой Анне исполнилось пять, он вышел из дома за продуктами и не вернулся. Ни в тот день, ни в следующий — никогда. Злые языки поговаривали, что он просто сбежал от бесноватой жены и не менее странной дочки. И правильно сделал.
В Горенино их не любили. И это уходило корнями так далеко, что ни вытравить, ни поправить. Впрочем, мать не отчаялась. Она подняла дочку одна, воспитывая ее в строгости и любви. Она умела пожалеть и приголубить, но и задать подзатыльник своей дылде-дочери тоже не стеснялась. С заработком в те времена было плохо, и жить бы им впроголодь. Но…
К ним приходили люди.
Они шли со своими проблемами, страхами, алчностью или похотью. Скрываясь от таких же добропорядочных, партийных и образованных, как и сами, они пробирались тайком к стоящему на отшибе дому и с жадностью слушали тихие слова деревенской знахарки, уносили с собой отвары, обереги и повторяли про себя заговоры. После таких посетителей мать готовила Анне мясо и пироги, а иногда покупала что-нибудь в магазине, чтобы девочка ходила красивая.
Собственное проклятье настигло Анну в двадцать один год, и явилось, по-видимому, апофеозом всех страданий знахарского рода. Проклятье нагрянуло в лице молодого местного парня — весельчака, красавца, прекрасной и несбыточной мечты. Ради него Анна пошла на все: она врала матери, встречалась с ним по заброшенным местам и в лесу, потеряла голову и девичью честь. Они любили друг друга без устали, жадно, как в последний раз, отчаянно не желая видеть ничего вокруг, кроме
самих себя. С начала их встреч минуло полгода, когда Анна почувствовала, что больше не одна. Почти одновременно с ней это почувствовала и ее мать. Между ней и дочерью произошел длинный разговор, неоднократно прерываемый слезами и криками. Под конец они сидели молча, потом обнялись, а потом мать рассказала ей все, что должна знать девушка.Анна объявила своему избраннику о ребенке в конце осени. Он обнял ее, поцеловал, сказал, что она — лучшая, и исчез, решив, что это именно та остановка, на которой пора выходить. Он и по сей день живет в Горенино. Он и Анна иногда даже здороваются, чаще — нет. Просто проходят мимо.
Судьба отняла у Анны мужчину, как делала это всегда, но, по каким-то причинам, на этом решила не останавливаться. Прошла зима, и в цветении весны, проклятье семьи Степановых поставило последнюю точку в их непростой летописи. Анна носила девочку, она это знала безо всяких врачей и даже придумала ей имя — Алена. И все шло хорошо — день за днем, неделя за неделей, а потом пошла кровь и вместе с ней тело ее исторгло ребенка прочь, раз и навсегда лишив ее возможности стать матерью, а знахарский род — продолжения.
С тех пор в душе Анны не все было в порядке. После выкидыша ее дар развился до такой степени, что подчас даже она сама не могла с ним совладать. Знахарку начали преследовать странные сны, где она видела людей и места, в которых никогда не бывала — странных людей и странные места. Порой, погружаясь в человека, она с трудом отыскивала дорогу обратно, а иногда такие уходы случались с ней спонтанно. Мать помогала Анне справляться с этим, учила ее осторожности, смотрела за ней, как за ребенком и только так им удалось обуздать ее опасный дар.
Оставшись одна, Анна замкнулась, посвятив все свои заботы дому и саду. Особенно саду, в котором, как нигде еще она чувствовала себя хорошо и спокойно. Бесконечные хозяйственные хлопоты помогли ей пережить потерю матери, помогли справиться с собой и были отличным средством расслабиться и обуздать непокорный талант. Знахарка мало контактировала с жителями деревни, и это всех устраивало.
Приход Насти и Глеба выбил ее из привычной колеи. Они, словно вестники бури, первые приметы окончательного опустошения, ворвались в ее жизнь, вытащив ее из старой безопасной скорлупы, заставив задуматься. Заставив раз за разом крутить так и этак в голове их рассказ. Он не давал Анне покоя. Еще не понимая, с чем имеет дело, она отчетливо ощущала опасность, исходящую от фермы в лесу. Что-то там было не так, и следы этого «не так» знахарка отчетливо читала в Глебе, и они ей совсем не нравились.
Как и все в Горенино, Анна знала, что на месте фермы раньше было село Кокошино, и что оно опустело много лет назад, а Глеб рассказал о крестах, вкопанных в землю и образующих большой круг.
«Что там произошло? Здесь может быть ответ».
Идея пришла в голову совершенно неожиданно. Анна поднялась из-за стола и подошла к телефону.
Федор! Если кто-то и может разузнать — это он.
Федор Быков — журналист одной из московских газет, пишущих о паранормальных явлениях, был молод, умен и чудовищно любопытен. Пару лет назад он приезжал в Горенино, работая над статьей о магах и экстрасенсах, и встречался с Анной. Она крепко его запомнила: человек с больными легкими и хорошей энергетикой. Их разговор начался, как интервью, а закончился в постели. На следующий день он уехал, оставив номер своего телефона и пачку сигарет «Лаки Страйк» в спальне на тумбочке.
Анна набрала номер, отыскав его в толстой ученической тетради, и несколько раз глубоко вздохнула.
— Алло?
— Это Федор?
— Федор — да. А кто спрашивает?
— Аня. Из Горенино. Помнишь?
— Привет! Да, отлично помню! Даже вспоминаю.
— Я не отрываю?
— Что ты! Я весь внимание.
Знахарка перевела дух. Ей не хотелось рассказывать ему о своих страхах; казалось, будто это все равно, что кричать о них на улице. Но это был Федор. Тот самый Федор, который, целуя ее мягкое плечо, говорил, что не заставит ее жалеть. Ни о чем.