Антитело
Шрифт:
«Вот так вот все это возвращается»
Она провела рукой по щеке. Там, где палец коснулся кожи, осталась белая полоса. Несколько секунд Анна смотрела, как та медленно тает, а потом мотнула головой, запрещая себе «уходить». Скрытый механизм в ее мозгу опять пришел в действие. Но время еще не пришло. Предстояло много сделать, чтобы подготовиться к приезду Федора. Нужно было собрать все доступную информацию. Поговорить с Настей.
Она прошла к себе в комнату и стала одеваться.
Холодный ветер проносился по пустынным улицам поселка, петляя в тисках
«Он видел ферму», — думала знахарка. — «Был там. И только он знает, что там происходит».
Она глубже засунула руки в карманы и опустила голову, пряча лицо от мелкой пыли.
Анна отдавала себе отчет, что, придя к Насте домой, может скомпрометировать девушку. Она надеялась на удачу. Можно было позвонить, но телефон не давал возможности почувствовать собеседника, заглянуть ему в глаза, увидеть. Анна должна была видеть ее лицо. В определенном смысле, это могло дать ей гораздо больше, чем слова.
Непогода выгнала людей с улицы, и в этом знахарка углядела перст судьбы. Она беспрепятственно добралась до места, не встретив по дороге ни единой живой души. Калитка оказалась незапертой. Анна прикрыла ее за собой и пошла вглубь участка к дому. Из-за стены выбежала небольшая собачонка и остановилась, глядя на пришельца блестящими черными глазами. Знахарка поймала ее взгляд и застыла. Жулик наклонил голову, тихо тявкнул и потрусил обратно под крыльцо, всем своим видом демонстрируя, что не обнаружил в гостье ничего интересного.
Настя открыла после первого же звонка. Она стояла на пороге, в потертых спортивных штанах и водолазке с выцветшим яблоком на груди, и смотрела на Анну сонными покрасневшими глазами.
— Здравствуй. Мне можно войти?
— Да, конечно. Проходите.
Девушка посторонилась, пропуская знахарку в дом.
Атмосфера жилища подействовала на Анну успокаивающе. Воздух наполнял покой. Уютная комната, приглушенный мягкий свет лампы на потолке, сухое тепло — приятно контрастировали с сыростью и холодом улицы.
— Хотите чая?
— Да, спасибо.
— Садитесь. Я сейчас принесу.
Настя ушла в кухню. Знахарка опустилась на стул, размышляя над тем, как повести разговор. Она понимала, что дела на ферме плохи — об этом говорил вид девушки, ее глаза. Бессильное отчаяние, скрывающееся за ними.
«Она на развилке. И чаша ее вот-вот переполнится»
Настя вернулась, держа в руках поднос с чашками и печеньем. Они вместе переставили их на стол и уселись по разные стороны. Девушка вопросительно посмотрела на свою гостью.
— Как дела у Глеба? — спросила знахарка.
— Не очень. Там все болеют, только он один еще держится.
— Он рассказывает, что там происходит? Кроме болезни.
— Да.
Настя пересказала знахарке последний разговор с Глебом. Тоска и ужас, немного отпустившие ее, вновь вернулись, подступили к глазам, выдавливая наружу слезы. Она рассеянно промокала их салфеткой и продолжала говорить. Знахарка слушала молча. Пустота — безвольная, пугающая пустота сидела перед ней, будто что-то вырезали, забрали у этой девушки, и ей нечем было себя наполнить. Анне это чувство было знакомо. Она жалела девушку и одновременно
радовалась. Пусть Настя мучается, пусть переживает, но здесь она в безопасности. И боль разлуки, и беспомощность — лишь отголоски той настоящей опасности, которая угрожает ей на ферме.Чай остыл. Никто так и не притронулся к нему. Настя посмотрела на знахарку.
— Становится хуже?
— Да.
— Я чувствую себя отвратительно! Как будто я предала его.
Анна накрыла ее ладонь своей.
— Нет. Ты не предала. Ты делаешь то, что можешь сделать. Глеб прав — он хочет, чтобы ты была в безопасности. Так ему спокойнее. Ты должна ему в этом помочь.
— Да. Должна. Только вот чувство такое — гадкое.
— Я хочу кое-что тебе рассказать.
— О нем?
— Не совсем.
Настя слушала историю, добытую Федором, как слушают в программе новостей репортаж о Гвинее Бисау. Наверное, она так до конца и не восприняла сказанное — сработали внутренние фильтры. Ей понадобиться время, чтобы осознать и принять новую информацию. Понадобятся силы.
Вторая часть рассказа взволновала девушку гораздо больше. Узнав, что журналист приедет, что он решительно настроен бороться с напастью, настроен что-то делать — она оживилась. Слова знахарки вторили ее собственным ощущениям, говорившим ей — не все еще потеряно, еще можно бороться. Есть еще время.
— Надо рассказать ему! Я сейчас позвоню!
— Конечно.
Настя сходила за телефоном и, остановившись посередине комнаты, нажала кнопку набора номера. Анна наблюдала, как девушка приложила трубку в уху, как участилось ее дыхание, а свободная рука стала теребить прядь волос.
«Она сильно переживает, бедняжка»
Настя переступила с ноги на ногу и нахмурилась. Отняла трубку от уха и снова нажала кнопку.
— Что-то не так?
— Связи нет. Аппарат выключен или находится вне зоны действия сети. Вот опять! Черт!
— Что это значит?
— Не знаю. Может, батарейки сели.
— А он может позвонить тебе сам?
— Да. Он звонил.
— Ну что ж — тогда будем ждать.
Настя села на стул и обхватила руками голову. Знахарка погладила ее по волосам.
— Федор приедет завтра утром. Приходи.
Девушка кивнула.
— Позвони мне, если что-то случится. Я буду дома.
— Да.
Знахарка ушла, а Настя еще долго сидела за столом, глядя на чашки с остывшим чаем и промокая салфеткой слезы. За окном раскатисто прогрохотало. Она думала о надежде. О том, что настоящее предательство по отношению к Глебу — это потерять надежду. Она уже сделала это один раз, но больше такого не будет. Теперь она не одна. Вместе они что-нибудь придумают. Непременно. Обязательно.
Глеб вошел в дом и закрыл за собой дверь. Его трясло от холода, зубы клацали, не попадая один на другой. Он ругал себя последними словами за слабость. Не хватало теперь и ему заболеть. Да еще так глупо. Растирая побелевшие руки, он направился на кухню.
«Нужно выпить чего-нибудь горячего. Чаю».
В проеме двери, ведущей к комнатам первого этажа, маячил темный силуэт дяди. Тот сидел на полу у входа в комнату дочери. Услыхав шаги, он обернулся.
— Глеб! Подойди…