Антология современной польской драматургии

 Подходит неприметный, худенький мальчишка, немного испуганный. Останавливается перед КЕРМИТОМ, не зная, что делать.

КЕРМИТ(показывает). Повернись! (Задирает рубаху на спине Утюга.)

Лучи фонариков направлены на его спину. ФОНАРЬ с явным неудовольствием смотрит на красные шрамы в форме утюга. Их несколько, явно видны следы ожогов, еще не совсем заживших. ФОНАРЬ садится на кровать.

ФОНАРЬ. Бля, это что такое?

КЕРМИТ. Видишь, Черный может все. Так что ты поаккуратнее.

НАЦИСТ. Спроси Мелкого, он тебе еще кое-что расскажет.

ФОНАРЬ. А мне насрать!

НАЦИСТ. О’кей. Только чтоб потом не было…

 ФОНАРЬ садится на свободную кровать. Рядом кровать МЕЛКОГО — худенького восьмилетнего мальчика. Тот мгновенно срывается с места и подбегает к ФОНАРЮ.

МЕЛКИЙ. Ты, друг, пошел отсюда.

ФОНАРЬ. Почему?

МЕЛКИЙ. По кочану! Там твоя шконка! (Показывает на кровать у окна, рядом дверь в туалет.)

НАЦИСТ. Ты что? Глухой?

 ФОНАРЬ нехотя встает. Видит вокруг злые лица. Садится на кровать у окна. Окно открыто, на нем нет решеток. Рядом на кровати сидит КЕРМИТ. Долгое время царит молчание. Когда все отворачиваются, ФОНАРЬ спрашивает.

ФОНАРЬ(шепотом). А кто этот ваш Черный?

КЕРМИТ(шепотом). Тихо, потом узнаешь.

 Гаснут фонарики, зажигается свет. ФОНАРЬ оглядывается, замечает открытое окно.

ФОНАРЬ. Во, блин, прикол!

НАЦИСТ. Что?

ФОНАРЬ. Вид классный, а где решетка?

КЕРМИТ. Если хочешь, можешь свалить прямо сейчас… (Подходит к окну, открывает его как можно шире.)

 Все подходят и окружают их. Смотрят на ФОНАРЯ, как бы ожидая его реакции. ФОНАРЬ смотрит то на окно, то на ребят вокруг, оценивает ситуацию. Они подходят ближе, как бы намереваясь вытолкнуть его в окно. ФОНАРЬ начинает нервно вертеться на месте.

ФОНАРЬ. Ну… нет… Вы чего, парни, расслабьтесь. Вы мне нравитесь.

НАЦИСТ. Нравимся…

КЕРМИТ. Пиздит.

МЕЛКИЙ. Посмотрим, понравится ли он Черному.

 Все расходятся, комментируя.

УТЮГ. Пусть только попробует, Арнольд ему ноги из жопы повырывает.

МЕЛКИЙ. Да, он бы его точно…

КАБЕЛЬ. По-любому поймает и ноги переломает…

УТЮГ. А как же иначе… за побег…

МЕЛКИЙ. Или, бля, так отмочит, что тот не встанет.

КАБЕЛЬ(Мелкому, шепотом). Знаешь, что Пахан придумал? Только тихо, ша…

МЕЛКИЙ. Ну…

КАБЕЛЬ. Помнишь, решетка из железных прутьев пропала…

МЕЛКИЙ. Кто-то ее спиздил на металлолом…

КАБЕЛЬ. На металлолом? Будешь проходить мимо окна, раскрой глаза… В кустах под самым окном…

МЕЛКИЙ. Врешь!

КАБЕЛЬ. Он закопал… Не полностью, немного торчит, но ни фига не видно…

МЕЛКИЙ. Чего ты гонишь… а этот хотел свалить…

КАБЕЛЬ. Новенький — это новенький, а ты никогда не прыгай из этого окна, если не хочешь откинуть копыта.

МЕЛКИЙ. С чего бы это?

КАБЕЛЬ. Не дошло? Прыгаешь вниз — и все твои кишки остаются на решетке.

МЕЛКИЙ. Гонишь…

КАБЕЛЬ. Не веришь, прыгай.

МЕЛКИЙ. Отвали!

 ФОНАРЬ делает вид, что увлечен кубиком Рубика. Он лежит на свободной кровати и собирает кубик. Возможно, КАБЕЛЬ говорит это специально, чтобы ФОНАРЬ услышал.

Сцена 3

 БРАТ ФЕЛИКС ведет занятие по религии. Он читает отрывки из раскрытой книги и комментирует их. За партами сидят подростки из Центра перевоспитания. Создается впечатление, что они слушают, но главное для них — достать новенького. Кто-то заплетает ему косички, кто-то дергает его за волосы, стреляет в него из резинки и т. д.

БРАТ ФЕЛИКС(проникновенно). Если бы не было темноты, человек не понимал бы своей испорченности, а если бы не было света, не было бы и надежды на выздоровление.

 Пауза.

МЕЛКИЙ. Можно сказать?

БРАТ ФЕЛИКС. Что случилось?

МЕЛКИЙ. Ужасно режет глаза!

 Взрыв хохота.

БРАТ ФЕЛИКС. Пустяки! Сосредоточьтесь на том, что действительно важно! Если не сумеете отличать важные вещи от глупостей, вы пропали!

НАЦИСТ. Мы и так пропали.

БРАТ ФЕЛИКС. А вот здесь ты ошибаешься! Знаешь, почему?

 НАЦИСТ качает головой.

БРАТ ФЕЛИКС. Потому что Бог любит каждого из вас. (Снова открывает книгу и читает.) Вот почему не только верно, но и полезно для нас, что Бог частично скрыт, а частично открыт: для человека одинаково небезопасно как познание Бога без осознания собственного убожества, так и осознание собственного убожества без познания Бога. (Закрывает книгу и всматривается в лица сидящих за партами учеников.)