Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Далее Антуан развивал мысли, которые он уже выразил в «Военном летчике», а теперь определенно применил к непримиримости конкурирующих фракций и ущербу, который подобная непримиримость нанесла Франции. «Старина, ты – один из редких здоровых типов людей, встреченных мной в стране. По крайней мере, среди тех, кто умеет думать. Поскольку существует сонм крепких ребят, которых надо только найти на тех уровнях, где механизм сыска не деформировал инстинкты. Трудность состоит в том, чтобы спасти инстинкты, когда кто-то сыплет резонами. Отдельная часть французской буржуазии ужасна, но чистые доктринеры марксизма – также плохи. (Почитай «Полночь века» моего российского друга Сержа.) Что касается интеллектуалов из парижского университета времен приговора Жанне д'Арк, то они были даже хуже. Почитай их бредни!.. Торговец скобяными изделиями теряет свои силы, когда становится геометром. Если позор приговора Жанне (один из величайших документов, которые я знаю) вел к очистке всей Сорбонны того времени, это означало расчистку почвы для Декарта, Паскаля или Бернулли, подобно звеньям одной цепи, это было предварительное условие их появления. Человек, посвящающий свою жизнь алгебраическим уравнениям, не понимает ничего в культивировании простого лука-порея, ведь это само по себе процесс не менее сложный. Тот, кто посвящает себя выращиванию лука-порея, слабо подготовлен к исследованиям тайн астрономической туманности. Противоположность ошибке – не есть правда, и, прежде всего, противоположность правде – не ошибка. И пока человек не стал Богом, правда на его языке выражается через противоречия. И каждый идет от ошибки к ошибке по пути к истине».

Это он написал ранее, под воздействием Мюнхенского сговора, не говоря уже о его реакции на жестокие догмы испанской гражданской войны. И любопытно обратить внимание на то, что никто, похоже, не разглядел: до какой степени в этом отношении Сент-Экзюпери оказывался гегельянцем. Марксистская претензия быть окончательной, неизменной и неоспоримой правдой неприемлема для него. Независимо от ее фактического содержания. Но несомненно, это был не первый случай (и, вероятно, не последний), когда Гегель пользовался им, чтобы опровергнуть Маркса, не говоря уже о Де Голле.

«У меня есть глубокие причины, – продолжает Сент-Экзюпери, – для ненависти к мифу о чистке… Ликвидация класса, или касты, или группы хоронит зло, что и говорить, но также и добро, не всегда видимое добро, хранителями которого они являются. Мы говорили вчера о французском владельце магазина времен Луи-Филиппа. Возможно, следует обратиться в глубь времен. Растворившись в массах, эволюционируя на английский манер, аристократия XVIII столетия внедрила бы в массы идею величия, хранителем которого она является. Как с ее церемониалом. Расточительство стало бы великодушием в подрастающем малыше. Но вся аристократия была вырезана одним махом за свои пороки, а с этим часть французского национального наследия была потеряна.

Франция нуждается в общем знаменателе, позволяющем ей собрать ее серьезные качества вокруг некоторого превосходного образа. Ее раздирают концепции. Эту проблему едва ли можно изложить без рассмотрения концептуального различия между Сознанием и Духом. Дух предписывает направление, духовную точку зрения… Сознание, управляемое, но не информируемое этим компасом, ищет в своем наборе средств согласно доводам рассудка, но такой довод может быть ошибочен. Почти всегда ошибочен, поскольку никакая вытекающая из логических построений истина не абсолютна ни по месту, ни по времени, это только мгновение… Лейтенант С. и я боремся за одно и то же величие Франции. И этого достаточно, чтобы породить у меня братские чувства к нему, даже если он оппозиционно настроен в отношении меня в выборе средств. Он из тех, кто обозначил спасение Франции как выживание ее двухлетних детей, даже если это требует компромиссов по некоторым пунктам, но я не могу считать его духовным врагом человека, который провозгласил спасение Франции через чистоту принципов и, от имени этой абсолютной истины, настаивает на ликвидации всех детей. Истина противоречива, две частицы одной правды должны быть спасены. Область видения человека крошечна, и каждый рассматривает только свою собственную часть. Действие требует упрощения. Это скрыто в самой природе человека.

Но как только по ту сторону сцены эта проблема приобретает значение, как только Франция будет спасена как душой, так и телом, я начну делить людей не согласно выбранной концепции, не согласно их доводам, не согласно функции, которую они принимали на себя среди необходимых функций, а единственно по звезде, направляющей их. Не те мои братья, кто рассуждал подобно мне, а те, кто любил подобно мне. Рассуждая таким образом, «любить» в своем первородном значении становится «руководствоваться духом».

Для любого мыслящего подобными категориями воздух Алжира был душен, если не сказать – «зловонен» и «наполнен миазмами». Голос Сент-Экса был обречен стать голосом вопиющего в пустыне. Терпимость, которую он проповедовал, не могла растопить лед новых инквизиторов, которые, объявив себя априори «Защитниками Истины» и «Хранителями Священного Писания», критиковали и бичевали всех менее справедливых, чем они, с неистовой жесткостью пророков Ветхого Завета.

Лионель Шассен, заходивший к Антуану почти каждый вечер поиграть в шахматы, часто находил его поглощенным какой-нибудь новой математической или физической загадкой, которую он только что выдумал как вызов своему беспокойному мозгу. Добавляя глицерин к мылу, он вспенивал теплую воду в бассейне и мог надувать огромные пузыри, достаточно крепкие, чтобы их можно было выпускать на улицу, подобно воздушным шарам, а куря сигарету, обычным способом или через мундштук, он мог даже заполнять пузыри серым дымом, к восхищенному изумлению мальчишек-пострелят на улице.

Но своими экспериментами Антуан не просто развлекал соседских ребятишек, и Шассен утверждает, что заставал его не раз за необычными гидродинамическими испытаниями, предусматривающими использование игральных карт в ванне, заполненной водой. На следующий день Сент-Экс записывал результаты в алгебраические уравнения, которые вовсе не напоминали дилетантскую «гимнастику ума». Если верить Шассену, «за беспечным внешним видом скрывался упорный трудяга, необыкновенно упорный». Что касается математических шарад Антуана, они столь впечатлили профессора из университета Алжира, что он как-то сказал Шассену: «Ваш друг – математический гений. Вам следует попросить его доказать теорему Ферма. Этого никто не сумел начиная с XVII столетия. Но в нем есть нечто такое, что позволит ему это сделать».

Но эти занятия отвлекали и избавляли Сент-Экса от тяжелых дум, успокаивали, сглаживали беспокойство максимум на несколько часов в день, но недели медленно перетекали в месяцы, и подавленное настроение Антуана стало влиять на состояние его здоровья. Друзья забеспокоились. Анри Конт, приехавший с визитом в трясущийся от холода Алжир (в январе 1944 года город как раз засыпал снежный буран), нашел Сент-Экса низведенным до интриг с власть предержащими голлистами, глубоко в душе им презираемыми. Едва ли хоть день проходил без его звонка Этьену Бюрэн де Розьеру – влиятельному сотруднику общественного секретариата Де Голля, который каждый раз сообщал Антуану, что никакого нового решения по его кандидатуре не принималось. Все более и более встревоженный кровавой чисткой «коллаборационистов» и «предателей», которую он предвидел как следствие освобождения, Сент-Экзюпери сказал Конту, что планирует десантироваться с парашютом во Франции с целью оградить лидеров Сопротивления от развязывающегося кровопролития.

Идея такого гигантского прыжка в темноту, кажется, появилась у Сент-Экса как следствие последних злоключений Поля Данглера в Алжире, связанных с голлистами. В своем родном Эльзасе Данглер свел знакомство с немецким бизнесменом, контактирующим с абвером адмирала Канариса (разведывательная служба вермахта, ставшая центром антинацистского заговора Уоррена). Какой ветер нашептал об этом сотрудникам Управления стратегических служб Уильяма Донована, неизвестно, хотя весьма вероятно, что информация поступила от Алена Даллеса, который, обосновавшись в Берне, возглавил все подразделения Управления стратегических служб в Швейцарии и имел контакты с несколькими группами антигитлеровских заговорщиков. В Алжире, во всяком случае, Данглер был представлен Селдену Чапену, сменившему Роберта Мэрфи на посту американского посла, и полковнику Генри Гайду из Управления стратегических служб, проявившему повышенный интерес к восстановлению Данглером контактов именно с этим немецким бизнесменом. Данглер сомневался в возможности таких связей, но он мог предложить даже более интересный контакт с сотрудниками абвера Канариса в Ницце, где гестапо проводило сравнительно меньше репрессий, так как город располагался в зоне ответственности итальянцев.

Голлисты же тем временем расценили отказ Данглера от предложенной ему безопасной работы в Вашингтоне как признание его намерения возвратиться на свое место в движении Сопротивления во Франции. Немедленно последовал приказ, подписанный Де Голлем и Сустелем, разосланный во все порты и аэродромы Алжира, не выпускать Данглера.

В действительности приказ вылился в оправдание для его последующего ареста и сопровождался любопытными предупреждениями, которые начали поступать к нему вместе с предостережениями о соблюдении дополнительных мер осторожности при возвращении ночью в гостиницу. К декабрю город Алжир стал настолько неуютным для отважного жителя Эльзаса, что он оставил свою гостиницу и нашел убежище на вилле Жака Лемегр-Дюбрея, того самого Лемегр-Дюбрея, с которым Сент-Экс и Ванселиус общались в такой дали, как Сен-Режи близ Нью-Йорка. Лемегр-Дюбрей, ставший теперь неистовым антиголлистом, также подпал под местную анафему, и даже стоял вопрос о его насильственном удержании от возвращения во Францию. Этого было достаточно, чтобы заставить Данглера понять, что американцы – его единственная надежда. Контакт был возобновлен с полковником Генри Гайдом из Управления стратегических служб, который теперь взял его под свою защиту. Было согласовано, что Данглера десантируют на парашюте во Францию, но, чтобы исключить неудачу при выполнении этой миссии из-за возможного несчастного случая, его попросили найти кого-нибудь для сопровождения. Выбор Данглера пал на молодого профессора Риве, с кем он встретился у Сент-Экса. Все трое еще раз повстречались с Леоном Ванселиусом в Новый год, и двумя днями позже Данглер сказал Ванселиусу, что с удовольствием отвезет любые письма людям, живущим во Франции. Когда Сент-Экс услышал об этом предложении, после завтрака с Ванселиусом в «Серкль энтералье» он возвратился на свою квартиру и написал письмо матери. Оно было написано 5 января, вручено Данглеру 7-го и должным образом достигло пункта назначения (в Агее) после того, как Данглер и Риве тайно вылетели с аэродрома в Блиде на «летающей крепости» и сброшены с несколькими специальными комплектами радиоаппаратуры и ценной оптикой над Центральным массивом, недалеко от Клермон-Феррана.

Сент-Экзюпери был личным другом Дикого Билла Донована, главы Управления стратегических служб, и, естественно, эта история могла пробудить подобные надежды и у него. В отличие от Данглера, однако, он не говорил по-немецки и не имел никакого опыта подпольной работы. Донован, как мы увидим дальше, не отвергал категорически его нелепую надежду. Но вполне разумно предположить, что габариты Сент-Экса и особенности его характера не вызывали у Донована особого энтузиазма в вопросе использования его в качестве рыцаря «плаща и кинжала».