Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
Шрифт:
Это был катастрофический просчет. Франция того времени была все еще бережливой, экономящей на каждом пенни – Франция Раймона Пуанкаре. И хотя отважный Лоррейне только что пал, его вера в финансовую честность и осмотрительность все еще разделялась (хотя не всегда претворялась в жизнь) большинством господствующей буржуазии. Этой точки зрения придерживались в особенности Жак-Луи Дюмениль – министр воздушного транспорта, и его подающий надежды зам Эммануэль Шомье – директор департамента гражданской авиации, справедливо полагавший, и не без оснований, что если министерство собирается гарантировать действия «Аэропостали», то имеет право взглянуть на ее бухгалтерские книги. Что касается Буйю-Лафона, привыкшего к меньшему количеству придирок за границей, то он рассматривал это как невыносимое вторжение в вопросы частной жизни. Последовавшее затем неприятное «перетягивание каната» переросло в кризис, когда два инспектора Шомье, отправленные в Южную
Обрадованная тем, что нашлась дубина для правительства Лаваля, левая пресса ухватилась за скандал и стала требовать конфискации имущества владельцев и национализации самой «Аэропостали». В палате представителей Жак Дорио (коммунист) и Леон Блум (социалист) возопили в справедливом гневе о необходимости разобраться в «конфликте интересов» уличенного в связи с Буйю-Лафоном министра финансов. И хотя Фландин и Лаваль продемонстрировали достаточное пренебрежение к насмешкам кучки своих противников, их вполне заслуженная победа ничего не дала для облегчения тяжелого положения «Аэропостали», теперь оказавшейся в кольце полемики своих приверженцев.
Когда после двухмесячного отпуска, закончившегося в мае, Сент-Экзюпери снова приступил к работе, смятение и неразбериха внутри «Аэропостали» достигли беспрецедентных высот. Многие пилоты продолжали летать, хотя они неделями не получали зарплаты. Никто больше не знал, кто руководил компанией, и меньше всего Дора, поссорившийся, в свою очередь, с Буйю-Лафоном.
Как-то в Тулузе Шомье, директор управления гражданской авиации, позвонил Дора и попросил его немедленно приехать в Париж. В министерстве его отвели к Жак-Луи Дюменилю, министру. «Мы боимся, – объяснил ему Дюмениль, – как бы Буйю-Лафон не закрыл авиалинию и не приостановил всю ее работу. Этого нужно избежать любой ценой. Мы начнем предоставлять вам фонды, необходимые для работы, из месяца в месяц, но от вас мы хотим получить обязательство сохранить линию во что бы то ни стало».
Дора, вовсе не желавший увидеть, как двенадцать лет героических усилий просто уйдут в песок, немедленно дал слово: он продолжит работать в Тулузе, словно ничего не случилось.
Выйдя из кабинета министра, потрясенный состоявшейся беседой, он колебался, следует ли ему нанести визит Буйю-Лафону, своему вышестоящему начальнику, и сообщить ему обо всем. Говорить или нет? Наконец он решил не делать этого. Дюмениль и Шомье стали в высшей степени противны клану Буйю-Лафона, и, если бы там узнали о встрече Дора, разразился бы ужасный скандал. Поэтому Дора взял билет на поезд и уехал обратно в Тулузу.
Не успел он доехать до Тулузы, как в его конторе зазвонил телефон. На сей раз на том конце провода был Андре Буйю-Лафон. «Приезжайте в Париж, – сказал он. – Возникли проблемы, которые следует обсудить». Так Дора снова сел на поезд и снова направился в столицу. Когда его провели в просторную канцелярию президента на бульваре Османн, там уже ждали Марсель Буйю-Лафон и его сын Андре. Прием был леденящий.
– Вы общались с Дюменилем в министерстве! – прокричал Марсель, грозя пальцем и сердито тряся седыми волосами.
– Да, – признался Дора, соображая, кто мог предупредить старика. Шпионы Буйю-Лафона работали везде. – И меня просили не покидать моего поста и сохранить авиалинию в рабочем состоянии. Вот весь наш разговор. Я пообещал так поступить.
Но старик отказывался ему верить и не желал успокаиваться. Все это, гремел он, часть заговора, которому Дора тайно потворствовал. Дюмениль пытался умаслить его и использовать против Буйю-Лафона. Дюмениль состоял в сговоре с Пьером Латекоэром, и цель маневра – в избавлении от него, Марселя, и восстановлении Латекоэра (все еще владевшего 7 процентами акций «Аэропостали») на посту руководителя авиалинии. Едва веря своим ушам, Дора отвергал упреки в свой адрес и безуспешно пытался снять с себя обвинения.
– Когда Латекоэр продал мне авиалинию в 1927 году, – кричал Буйю-Лафон, – единственным ценным элементом из проданного им оказались вы. Сегодня в этом деле вы – мое самое большое разочарование.
Что мог ответить ему Дора? Для человека, возымевшего запоздалую
страсть к авиации в шестьдесят два года и потратившего на это увлечение уйму времени и денег, подобное заявление казалось странным. Особенно для того, кто испытывал особенную нежность к Жану Мермозу, на чьем самолете он облетал всю Южную Америку: Жан Мермоз теперь отправлялся в мусорное ведро, как никому не нужная рухлядь!Целых два дня продолжались дебаты в том же резком духе. Дора угощали и поили на широкую ногу в «Фуке», поскольку оба Буйю-Лафона старались надавить на него и Мермоза и заставить их подготовить радиопередачу на «Радио Парижа» (частная радиостанция) с нападками на Дюмениля. Дора отказался. Он никогда не принимал участия в интригах и не собирался начинать интриговать теперь. Он и Мермозу дал такой же совет, когда тот спросил его, как поступить в создавшейся ситуации. «Аэропосталь» не выигрывала ничего, только оказывалась вовлеченной в заговоры и вендетты. Мермоз, уважавший Дора почти так же, как Сент-Экзюпери, последовал совету и отказался участвовать в радиопередаче. Он возвратился к своим гидросамолетам, Дора же вернулся в Тулузу.
«Вы еще увидите, на что я способен!» – таковы были слова Марселя Буйю-Лафона, сказанные им на прощание. Дора не потребовалось много времени, дабы почувствовать на себе силу этой угрозы. Некий Эдуард Серр, радиоинженер, питал еле сдерживаемую ненависть к Дора с тех пор, как в 1928 году попал в плен к марокканцам. Эдуард не сомневался, что именно по вине Дора он протомился в плену у своих похитителей четыре месяца, прежде чем были предприняты хоть какие-нибудь серьезные усилия для его освобождения. Этот радиоинженер, назначенный главным по радиосвязи в «Аэропостали», во всем выходившим за рамки его конкретной профессии, проявлял определенную эксцентричность, если не сказать больше. Что касается срока плена, тут некого было винить, кроме самого себя: началось все с его писем «друзьям» (а надо сказать, он относился к числу ярых социалистов) – Винсену Ориолу и Леону Блуму. Письма принес мавританский эмиссар полковнику де ла Пенья в Кап-Джуби, а тот переслал их в Мадрид. Эти обращения к двум видным французским «красным», явно далекие от того, чтобы растопить лед, существовавший в отношениях с правительством консерваторов короля Альфонсо XIII, только поощрило Мадрид еще больше мутить воду. Предложение, переданное в ответ марокканцам, состояло в следующем – согласие на освобождение Серра и Рейна в обмен на двадцать мавританских заключенных, задержанных французами мехаристов в Атаре и Порт-Этьенне, или десять мавританцев за одного француза. Французам потребовалось три полных месяца переговоров на урегулирование хоть сколько-нибудь более разумных условий. Дора играл лишь незначительную роль в этих переговорах, в которые большей частью оказался задействован Беппо Массими в Мадриде, но Серр пришел к весьма абсурдному выводу, будто на всем лежала только вина Дора.
Ненависть Серра подпитывалась также уязвленным самолюбием. Надо принять во внимание: он был дипломированным инженером, выпускником престижной Эколь политекник в Париже, а все, чем мог похвастаться Дора, – дипломом Эколь д'орложери э де меканик (Школа часовщиков и механиков). И все же в «Аэропостали» именно Дора являлся боссом. И хотя служба радиосвязи Серра оставалась независимой от административного управления Дора, ограничивавшегося пилотами и механиками, именно Дора работал в компании с самого начала, и именно он пользовался самым большим авторитетом и почти всей полнотой власти. Напряженность в отношениях между двумя службами (службой радиосвязи, с одной стороны, и службой эксплуатации Дора – с другой) уже замечали. И предыдущим летом (1930 года) Серр попросил Роже Бокера, инженера, работавшего в главной конторе «Аэропостали» в Париже, поднять вопрос об этом перед своим другом, Андре Буйю-Лафоном, медленно забиравшим узды правления у своего отца. Бокер выполнил его просьбу, но только чтобы получить странный ответ: «Видишь ли, у меня нет времени интересоваться этими кухонными дрязгами. Повар хочет одного, шофер – другого. Я даже не собираюсь вникать в такие мелочи».
Это было до кризиса в марте 1931 года, и Марсель Буйю-Лафон обвинил Дора в предательстве. Серр, может, одно время и подумывал об увольнении, но ситуация кардинально изменилась. Воспользовавшись тем, что его соперник вышел из фавора, Серр стал настаивать на общем повышении заработной платы всему своему подразделению. Он был социалистом, Дора же относился к числу консерваторов, если не фашистов, и теперь, наконец, Серр мог попытаться доказать превосходство своих идеологических убеждений. Едва ли наступил подходящий момент для увеличения эксплуатационных расходов для «Аэропостали», но Андре Буйю-Лафон поддержал предложение Серра. Пришло время поощрить шофера, так как повар обманул его ожидания, и, как бы сильно он ни ненавидел «кухонную политику», вероятно, этот кусок, брошенный социалисту, состоявшему в хороших отношениях с Блумом и Ориолем, мог убедить последних отозвать их парламентских собак.