Апельсиновый вереск. По ту сторону Ареморики

А вот второй мог показаться идеальным. Светлые волосы, правильные черты лица, глаза, радужка которых отливала сталью. Но Элфи знал наверняка, что стоит тому повернуться, и окажется, что у альва все же есть недостаток. Хотя нет, проще назвать то, чего у него нет и быть не может.

Затылка.

Фейри бездушно направили в их сторону протазаны.

— Ты выполнил условия сделки? — низким нечеловеческим голосом осведомился альв не имеющий затылка. Он обращался к Элфи, но смотрел поверх его головы.

— Как видишь, Бальфур, — король падших все же вспомнил его имя. Бальфур был в числе первой сотни предателей. Элфи схватил Этери за руку, притягивая ее к себе. Личный всадник-рыцарь девчонки дернулся, потянувшись к мечу. Элфи бросил на него пресекающий взгляд, предупреждая, и пальцы всадника замерли, не успев нащупать рукоятку оружия. — Леди во всей красе. Только не утомляй бедняжку расспросами, она была на той стороне, помнишь? Если да, то хорошо, потому что ее память оставляет желать лучшего.

Бальфур осмотрел Этери с головы до ног, прищурился и презрительно фыркнул, давая понять все, что он думает о побеге Лилит.

— Зачем притащил с собой прочий сброд? — не разменивался на комплименты страж.

— Мое имя Авалона дю Лак, — вышла вперед всадница. — Надеюсь, вам не надо напоминать, кто я и с какой целью вернулась домой, — выделив последнее слово, сказала она.

Бальфур вновь прищурился, осматривая Авалону тем же изучающим взглядом. Только теперь в его голосе не было презрения. Элфи даже уловил намек на уважение:

— Добро пожаловать обратно в Карлион, разведчик. — Бальфур перевел взгляд на последнего незнакомца. — Остался только этот.

И альв застыл в ожидании ответа.

В глазах Элфи вспыхнули яркие огоньки и тут же погасли. Он еще ночью придумал, как оправдать появление всадника-рыцаря. Правда, его план мог обернуться против него самого, но веселья ради Элфи был готов рискнуть.

— Я по-крупному облажался, дружище, — по-доброму улыбнулся Элфи холодному альву. — Эти двое не расставались ни на миг, и мне пришлось забрать его с собой. Они связаны, — подмигнул он.

Всадник, стоящий за спиной альва, закашлялся. А Элфи гаденько улыбнулся и посмотрел совсем не на Бальфура, а на Этери, чей локоть он до сих пор сжимал. Глаза девчонки стали большими, словно две разноцветные пуговки. Она молча открывала и закрывала рот, совсем как рыба, выкинутая на берег.

— Ты что творишь, альв ушастый? — наклонившись к нему, яростно прошептала Этери, в один момент получившая статус жены.

Элфи чуть не рассмеялся. Такое забавное выражение лицо было у девчонки.

— Обзываться не хорошо, — со смехом в голосе заметил он. — Ты же не хочешь, чтобы твоего ненаглядного убили на месте? — Этери задумалась. — Или ты думала, только в империи желают смерти приморцам? — сказал он, обжигая жарким дыханием ее ухо. — Нет, дорогуша, в Примории с точностью все то же самое. И если бы я не сказал, что он связан с тобой, его разорвало вон теми корнями, — кивнул он на ближайшее дерево.

— Ладно, — поджав губы, согласилась на авантюру маленькая принцесса.

Авалона кинула на альва короткий удивленный взгляд и сложила руки на груди, нацепив на лицо маску отчужденности. Всадник-рыцарь тоже молчал. А вот молчание Бальфура не сулило ничего хорошего.

— Муж? — он приподнял тонкую бровь.

— Сын, — огрызнулся всадник. Он прошагал мимо Авалоны, вставая рядом с Этери. Элфи медленно убрал от девчонки руки и даже отошел на несколько шагов. А лже-муж лже-Лилит приобнял ее за талию, все так же грозно смотря на стражей.

— Оставь их, Бальфур, — подал голос второй альв, изувеченный шрамом. — Король знает, что делать.

Бальфур был с таким исходом дела не согласен, но, тем не менее, развернулся и повел их вглубь леса, туда, где находились главные городские ворота.

Элфи гипнотизировал тяжелым взглядом спины стражников. Корни дрогнули и прижались к стволам деревьев. Лес их боялся, но самое тошнотворное было в том, что Элфи чувствовал, как деревья уважительно шуршат листвой. Он запутался в низко опущенных гибких ветвях и расчихался от пыльцы. А перед лицами стражей ветви отпрянули, позволяя им пройти вперед. Процедив несколько ругательств, король падших выпутался из веток и быстрым шагом догнал альвов.

Приморский лес навевал не самые приятные воспоминания.

Холод. Элфи ненавидел, когда его сердце покрывалось тонкой коркой льда. В ушах стояла ужасающая тишина. Он больше их не слышит. В голове пустота. Ничего, кроме бездушного холодного ветра, замораживающего его тело. Голос леса молчал, словно обиженный маленький ребенок. Побелевшими губами Элфи выдохнул облачко белого пара. Его жизнь разрушена. Кровоточащая спина окрашивала сухие жесткие ветви, на которых лежал альв, багровыми пятнами. Элфи повернулся и поморщился от яркой вспышки боли, дошедшей вплоть до шеи.

Бывший король Сидов валялся на колких сушеных ветках в жалкой шатающейся лачуге. Видела бы его королева… ужас не проявился бы на ее лице, разве что его далекий отголосок глубоко в глазах. Она не дала бы ему унижаться здесь, а самолично вонзила железный ржавый меч в сердце. Убила, чтобы спасти гордость, от которой ничего не осталось. Его гордость, как и его дом, были сожжены ублюдком, возомнившим себя королем. Элфи хотел рассмеяться, но смог только закрыть глаза. Еще чуть-чуть и его тело начнет сливаться с природой. Руки покроются каменной коркой, и по ним поползет ядовитый плющ. Он станет частью леса. Тем самым голосом, которому он не в силах ответить.

Элфи не увидел, но услышал, как в его размеренную тишину резко ворвались грубые шаги. В лачугу зашел тот, кого Элфи совсем не ждал. Он что, сумасшедший? Или думает, что напоследок Элфи не заберет его жизнь с собой к Создательнице?

Альв не чувствовал тела, только боль. Но, наплевав на горящую спину, он моментально оказался напротив мужчины, сжимая его горло слабыми пальцами. Создательница, как же он хотел сломать ему шею! Услышать хруст каждой раздробленной косточки, увидеть, как безжизненно застывают ярко-голубые глаза! Он хотел почувствовать горячую кровь на ладонях, попробовать ее, чтобы ощутить горький вкус победы. Нет, Элфи хотел услышать, как он кричит. Сначала от того, что его жизнь разрушается, как карточный домик, а затем от невыносимой боли.