Аптечка номер 4

— Догоню тебя, — сказал я вслед Зареме.

На улице нас, конечно, никто не караулил. Ника-ких сельчан с ружьями. Ни мстительных, ни сознательных.

Редкие огни горели в окнах. Наблюдает кто-то или нет из-за занавесок, оставалось только гадать.

7

Тело пылало, как будто его подключили к розетке. Хотелось бежать до потери сознания, чтобы накачать его усталостью, чтобы конечности одеревенели от перегрузки и прекратили проводить ток.

Рюкзак ничего не весил. Мы проскочили сквозь перелесок и обнаружили хрупкий сосудик цивилизации, о котором говорил Валентин.

Оставаясь в тени деревьев, Зарема с минуту высматривала камеры на станции.

— Вроде чисто.

— Вроде?

Зарема включила смартфон и поводила объективом по темноте, время от времени задерживая руку в воздухе.

— Это специальное приложение. Типа сканера. Показывает, что камер нет.

Я вздохнул и сделал шаг навстречу станции.

Пустой перрон встречал унылым равнодушием. Стальные арки, на которые крепились провода, анфиладой уходили за горизонт. От гальки, рассыпанной вдоль железнодорожных путей, рябило в глазах.

Зарема схватила меня за шиворот и оттащила от края платформы.

— Так шатаешься, что смотреть страшно. Отойди от рельсов.

Мы сели на металлическую скамейку под навесом. Зарема полезла в телефон и сообщила, что электричка приедет в шесть утра.

— Класс, — сказал я. — Отличное путешествие.

— Могло быть и хуже.

— Однозначно. Представь, мы бы пришли сюда, а на скамейке бомжарик спит. Неловко бы получилось.

— Не смешно.

— Еще как смешно. Как думаешь, хватило бы у меня духу и его замочить? Нашел бы бутылку в мусорке и пощекотал бы ему гланды. Или кадык бы вырезал. Подходит кондуктор в вагоне, так и так, мол, билетики предъявляем. А я ему — хоп, адамово яблочко под нос сую. И больше никаких вопросов.

Зарема отодвинулась от меня. Она вытащила из рюкзака ржаной сухарь и банку с острым соусом.

— Сейчас эта невозмутимая женщина будет с аппетитом есть, — сымитировал я интонацию спортивного комментатора.

Зарема молча окунула сухарь в соус и отгрызла краешек.

— Она жмурится. Чувствуется острота. Нужна краткая передышка, нужен добор воздуха. Наша героиня медленно пережевывает, пережевывает, пережевывает — и героически проглатывает огненную хлебно-перечную смесь. Прекрасный момент.

Делая вид, что ничего не слышит, Зарема покончила с сухарем.

— На твоем месте я бы тоже поела. Поделиться с тобой?

У меня вырвался смешок.

— А картошечки не предложишь? Я картошечку люблю.

— Как знаешь. Если упадешь без калорий, на своем горбу не понесу.

— С маслом люблю картошечку. С ярмарочным маслицем.

Я сократил дистанцию.

— Ты такая заботливая, аж слезы наворачиваются. Ладно, считай, что уговорила на острую пищу.

С этими словами я притянул Зарему к себе и прильнул к ее губам. Полные ярости глаза оказались перед моими. В следующую секунду меня скривило от удара в живот.

— Еще раз такое вытворишь — в больничку поедешь. Понял?

Не поднимая глаз, я кивнул.

— Я никогда не убивала и даже близко не представляю, что ты переживаешь. Психолога из себя строить не буду. У меня только одна просьба: не корми своего монстра и не спускай его с поводка порезвиться. Это опасно для обоих.

Зарема примолкла. Когда я подумал, что наставления закончились, она продолжила:

— Ты поступил жестоко, но другого выхода не было. И я благодарна тебе за то, что ты… За то, что совершил поступок, на который я бы не решилась. Учись жить с этим.

Я не смел поднять голову.

Раздалось шуршание, и передо мной возник ржаной сухарь.

Я согласился на мировую.

Зуд не давал усидеть на месте. Я отмерял шаги по перрону и уже не мог разобрать, отчего меня трясет. То ли мерзло тело, то ли дрожь продолжалась с той минуты, когда я запихал ярмарочное масло в проклятого психа, грозившего донести на нас.

Взор застилала пленка. Галька на моих глазах превращалась в камушки, устилавшие дно озера, к берегу которого я забрел бессонной ночью. Гипнотически холодная вода морщилась поверх камушков.

Моего плеча коснулись.

— Отойди от края.

Я послушался. Больше по инерции, чем из осторожности.

Сколько себя помню, всегда злило выражение «посадить на бутылку». Ха-ха, чувака на бутылку посадили, потому что родину не любит, как смешно. Так-то мы якобы за закон, но если закон не работает, ответственным патриотам позволительно сажать предателей на бутылку. Или хвататься за кувалду. Тем, кто много и не по делу болтает, полезно посидеть на бутылке. И прочее, и прочее.

Теперь я сам затолкал бутылку в глотку за то, что кто-то много и не по делу болтал. Двадцать пятая казнь, неофициальная.

Я вернулся на скамейку и накрылся курткой.

— Казалось, что к давлению я привыкла, — произнесла Зарема. — Папу убила система, айтишников судили за профсоюз, на работу не брали. По логике, такие события должны готовить ко всему. Как бы не так. Хочется упасть и разрыдаться. И никогда не вставать.

— Учись с этим жить, — уколол я.

Зарема достала наушники и плеер и углубилась в себя. Я накинул куртку на голову и попробовал задремать.

Не получилось. Мозг слишком утомился, чтобы, с одной стороны, отогнать скопом налетевшие мысли и, с другой, сосредоточиться на какой-нибудь из них.

В ушах эхом звучали обрывки вечерних фраз. Коллектив прихожан набрали, пожалуйте в мои покои, скромные какие и порядочные, конфеты вразвес. Даже мертвый, Валентин фонтанировал в моей голове.

Я обхватывал ее, тер виски, взбивал волосы, качался. Качался, качался, качался. Чем острее ощущалась потребность заснуть, тем дальше меня уводило от сна.

Ночная прохлада все отчетливей возвещала о грядущей осени.

Я дотронулся до Заремы. Она вытащила один наушник и вопросительно посмотрела на меня.

— Расскажи что-нибудь. Пожалуйста.

— Сказку, что ли?

— Я не против.

— Не знаю интересных сказок. Может, анекдот?

— Что угодно.

— Не хочу анекдоты. Давай лучше про папу.

Помимо своей воли я усмехнулся.

— Пускай про него.

— Это история из детства. О психической травме.

— Люблю истории из детства.

Зарема сделала демонстративно серьезное лицо.

— Папа был фрик. Не такой, конечно, как Валентин, но тоже давал жару. Например, запрещал смотреть капитал-шоу «Поле чудес». Якобы оно воспитывало извращенный вкус.