Аптечка номер 4

Заключительным штрихом в натюрморт Валентин вписал серебристый диктофон, который положил на стол перед нами.

Модель родом из нулевых, такие водились у нас на кафедре.

Мы с Заремой переглянулись. На ее лице читались грубые вопросы — как ко мне, так и к нашему сомнительному благодетелю с его закидонами.

На всякий случай, чтобы не усугублять конфузное положение, я взял картофелину и начал чистить. Параллельно в голове вертелись отговорки, как возразить заслуженному работнику, если тот предложит сохранить на память вечерний диалог с дорогими гостями или, чем черт не шутит, записать подкаст. Зря, что ли, так увлечен модными тенденциями.

Валентин нажал на кнопку воспроизведения. Я вздрогнул, когда услышал голос.

— Сегодня в палатке не ночуем. Валентин позвал нас к себе.

— Зачем?

— Он живет в Лемешках. Село рядом с М-7. Под Владимиром, как ты и загадывала.

— Это ты напросился?

— Сам предложил. Что такого?

Валентин остановил аудио.

Я замер с кусочком кожуры в пальцах. Зарема с вызовом подалась вперед.

Валентин снова включил запись.

— Заметил, какой он странный? Похож на шиза, если честно.

— Ты так говоришь, потому что он открытый и добрый. Если ты любого, кто искренно хочет помочь, записываешь в шизы, то у меня для тебя плохие новости.

— Надеюсь, ты не боишься со мной в палатке ночевать?

— Ты серьезно?

— Абсолютли.

— Разумеется, нет. Не забудь, я с тобой границу планирую пересечь.

— Это другое.

Хозяин навис над нами с вилкой в руке. Зарема не отпрянула. Напротив, вытянула шею в его сторону и плотно сжала губы. Ее глаза округлились.

— Извинишься, деточка? — прервал он молчание. — Или тебя отдельно просить?

— За что извинюсь?

— За оскорбление.

— Какое?

— Сама знаешь.

— Не знаю.

Валентин сморщил нос, отчего его ноздри на миг раздулись.

— Не притворяйся. Ты слышала.

— Что я слышала?

— Все, что надо. Ты не аутистка часом?

— Аутисты часом не бывают.

Хозяин ударил по столу обратным концом вилки. Ноздри его расширились.

— Мы не собирались грубить, — поспешил успокоить я. — Мы не думаем по-настоящему, что у вас шизофрения, и поэтому…

— И поэтому лепечете извинения. Это даже более жалко, чем ругательства.

Здравый смысл подсказывал, что переубеждать бесполезно.

— Извините, если чем-то задели, — произнес я. — Наверное, не стоило навязываться на ночлег и портить вам вечер. Мы сейчас уйдем.

Валентин скорчил лицо в бесноватой усмешке и потряс вилкой.

— Поматросили, значит, и бросили — такой был план. Бедного Валентина Григорьевича хотели нагреть и свалить. А что, он всего лишь старый наивный шиз. Врушки-хитрюшки!

Зарема начала приподниматься со словами:

— Так, это переходит все границы, и у нас нет никакого…

Хозяин с воплем стукнул по столу вилкой так, что даже Зарема втянула голову в плечи и села обратно. Я рефлективно зажал руками уши, а эхо от удара, снеся эти хлипкие препятствия, отозвалось внутри головы.

— Сбежать не позволю. И не таких ловил. Я сразу разгадал, кто вы. Дезертиры с грязной душой и беззаконными помыслами. Вы шлете сигналы за бугор и важные данные, а затем шмыгаете через границу, как кролики через изгородь. Как будто вас там ждут с медовыми пряниками. К то-то вас там ждет, а?

— Это недоразумение, — попытался я. — У нас странный юмор. Я никогда не был в Карелии, и Зарема тащит меня туда чуть ли не силком. Ради этой девушки я готов пересечь границу Ленинградской области и покинуть зону комфорта. Шутка дурацкая, согласен, и все же…

— Молчать!

Я умолк.

— Научились бы врать, прежде чем лапшу вешать. Драпаете тут из России и пользуетесь добрыми водителями. Нашли себе бесплатный транспорт. Ищете удобный момент, чтобы обчистить карманы и заколоть отверткой во сне. А я не дам заколоть себя отверткой. И дальше своего дома не пущу. Мне еще благодарность объявят.

Вспомнилось фото с Безруковым на стене. Примерно так Валентин и воображал государственную благодарность за исполненный гражданский долг.

— Серьезно? — спросила Зарема. — Что собираетесь делать? Свяжете нас? Убьете?

— Если плохо будете себя вести, убью. На куски изруб лю топором.

— Топора у вас в руках нет. И достать его не успеете. Нас двое, и мы моложе. Отпустите нас, и никто не пострадает.

Я поражался тому, насколько холодно звучал голос Заремы. Точно по скрипту.

— Не отпущу. Я не один. На улице вас стерегут сельчане. Они будут стрелять на поражение, как только рыпнетесь из дома.

— Вы ведь в курсе, что на заправке есть камеры? На них видно, как мы садимся в машину. И номера видны, потому что разрешение на записях высокое.

— Врете, натовские выкормыши!

— Вы можете замочить нас без суда и следствия. Тогда взамен почетной грамоты получите забитую до отказа тюрьму. Вас будут кормить блевотной кашей и баландой. И никакой ряженки.

— Хватит мне зубы заговаривать, подстилка натовская!

— Диктофон с нашими разговорами в суде даже не рассмотрят. И в камере вас встретят такие же дезертиры и негодяи, как и мы. Политзеков сегодня ух сколько развелось.

Вилка обрушилась на стол. Я снова дрогнул. К такому не привыкнешь.

— Чего ты чешешь? — вскрикнул Валентин. — Чего ты чешешь? Чего юлишь, когда тебя за руку поймали?

— Рассказываю, как все будет. Отпустите нас, и мы уйдем на станцию. Вы и не вспомните о туристах, которых подвозили.

— Никуда вы не уйдете! И записи с камер никто не увидит! Они стёрты! Я разбил камеры и стёр записи!

Валентин замахал руками так, что я отпрянул. Психованный хозяин заполнял пространство и блокировал мысли.

— Это моя заправка! Все заправки в области мои! Все заправки по стране тоже мои! Как я решу, так и будет! Скажу удалить записи — удалят, скажу сохранить — сохранят!

Как в замедленной съемке, стол перед моими глазами поехал влево. Как будто автомобиль тронулся. Посуда с содержимым полетела в стороны.

Ребро столешницы врезалось в живот Валентину, и он потерял равновесие в разгар истеричного монолога. Псих лишился опоры и упал на спину.