Аптечка номер 4

От меня не укрылось, как поморщилась Зарема. Очевидно, ее не приводила в умиление такая беззастенчивая психотерапия за наш счет.

— Много говорю тут для вас. Непозволительно много. Как диабетик — купил себе торт, пастилу лимонную, коробку с эклером и еще лимонада по акции. Бутылок пять. Вкусом из детства. Может, вы что-нибудь расскажете? Анекдот, например.

Зарема кашлянула.

— Бородатый анекдот из вашего детства. Итак, сидит как-то Ленин на лавочке. Бритву точит. Рядом пробегает девочка. Кулацкая дочка. Владимир Ильич прищурился и к бритве вернулся. Девочка снова пробегает. Провоцирует. Ленин — опять точить. Девочка в третий раз судьбу решила испытать. Пробежала с издевкой, как в слоумо. А Ленин доточил, побрился аккуратно и бритву убрал в футлярчик.

— А мог бы и полоснуть! — закончил Валентин.

— Советские анекдоты, уходящая натура.

— И хорошо, что уходящая. Страна должна забыть своих негодяев, особенно дедушку Владимира Ильича. Что за маньяк был! Миллионы в могилу свел. Стравил отцов и детей, сестер и братьев. Уверен, что Чикатило специально кагэбэшники подготовили. Выпустили на сцену прямо в перестройку. Чтобы он увел внимание от преступлений большевичков. Союзу, мол, все равно не жить, а этот изверг отвлечет доверчивых граждан от подлинных злодеев — от Ленина и Сталина, от Троцкого и Калинина. Именно так, от Калинина тоже. Он только прикидывался безобидным старичком с бородой, а на деле многих погубил. Стаканы кровью наполнял. Школьниц выслеживал и совращал. Тысячи детей пострадали.

Зарема не нашла, как возразить.

— Гружу тут вас скромными измышлениями, — сказал Валентин. — А что поделать? Вы мои пленники, а пленников принято развлекать.

— Наверное, на работе не с кем поговорить?

— Именно. Все такие официальные, сдержанные. Снаружи я уважаемый чиновник, координатор образовательных проектов. Строгий и обязательный, в меру инициативный. А внутри — задорный престарелый хиккан.

Я не выдержал и засмеялся. Попытка приобщиться к сетевому сленгу, пусть и с запозданием на целую эру, заслуживала уважения. Получалось неуклюже и обаятельно.

Валентину польстил мой смех.

— Я настолько старый, что расплачиваюсь наличкой. Чтобы очкарики из банка ломали бошки, а на что это Валентин Григорьевич зарплату свою тратит, на какие такие вкусняшки и шмотки.

— Уважуха, — сказал я. — Шифруетесь.

— Эх, молодежь! — с упором на первую «о» воскликнул Валентин. — Как я рад встречать умных ребят и девчонок в нашем угрюмом отечестве! Вот кто по-настоящему интеллигентные люди. А то многие прикидываются интеллигентными, когда сами не такие. Через губу вежливые. Зато как что стряслось, нутро показывают во всей красе. Точнее, во всем безобразии, если по-честному.

В зеркале заднего вида я увидел, как благость разлилась по лицу Валентина. Такое выражение иногда встречалось у преподавателей на парах, когда те отвлекались от плана лекции и вслух размышляли о бытовых мелочах.

— Вы не против, если я вздремну? — спросила Зарема. — Немного.

Валентин ответил кучерявым монологом, суть которого сводилась к тому, что он не только не возражает, но и радикально приветствует, лишь бы доставить нам радость.

Зарема закрыла глаза и опустила подбородок.

Она снова приняла решение за нас двоих — в очередной раз за сегодня. Ловить попутку на Нижний вместо обеда, красть еду в придорожной столовой, навязываться к водителям на заправке. Теперь оставляла меня один на один с трепливым бюрократом, на стенку лезущим от одиночества. Вроде как пустяки, и все же это уязвляло.

Меня — как вежливого слушателя — по-прежнему закармливали житейскими наблюдениями.

— Люблю кататься во Владимир. По долгу, так сказать, работы и вообще. И, видите ли, в голове пометки делаю, как будто в каталог загружаю. В музейный архив моей памяти. Владимир — это региональный центр, княжеская вотчина, с древними традициями и устоями. Из истории русской не выкинешь, не отмахнешься. Разнообразие у нас пострадало. Раньше по улицам много девочек гуляло с разноцветными волосами — зелеными, красными, синими. Теперь такое редко увидишь. Цветов поубавилось в городском облике. Народ смурной стал. Барбершопы позакрывались некоторые, бургерные. Помню, пройдешься по набережной, мороженку съешь, полюбуешься на молодость, на фасоны платьев. А сейчас и платья носят реже, и молодостью не хвастают. Фантазию растеряли, в утиль сдали за ненадобностью. В экологическую обработку. Праздника нет в душе.

Я время от времени поддакивал, создавая видимость диалога.

— В отличие от своих строгих коллег, я молодежную культуру уважаю. Музыку слушаю, приложения качаю модные. Знаете песню «Девушки бывают разные»?

Нейронные связи встрепенулись где-то в укромном уголке моего мозга. Ч то-то из детства, притом явно не из того же ряда, где «Голубой вагон» и «Песенка мамонтенка».

— Девушки бывают разные. Чёрные, белые, красные. Но всем одинаково хочется на что-нибудь заморочиться, — картаво напел Валентин. — Только это все в прошлом. Сейчас девушки одинаковые. И заморачиваются в сто раз сильнее, если не в двести.

Пока Валентин извергал потоки слов, я мысленно сопоставлял его наблюдения со своими. То, что подмечал вокруг я, с большой долей условности можно было бы назвать мнимой подавленностью. Люди запирались в себе и надевали маску апатии, имитировали беспомощность и мимикрировали под роботов, которые не годятся даже на запчасти. Притворялись затем, чтобы их ни в коем случае не признали пригодным для чужих авантюр и не запрягли в одну из них. За показной удрученностью стояла готовность взорваться, дать отпор, саботировать обязательства, которые задним числом пытаются вменить тебе уполномоченные дегенераты, выдающие себя за богоданных начальников.

— Перекусить бы, — произнес Валентин. — Ты как, голоден?

— Спасибо, нет.

— Куда едете хоть?

Я обрисовал план. Карелия, сплав, последние летние деньки.

— Эх, рванул бы с вами! — мечтательно протянул водитель. — Гребля, шашлычок из форели, песни у костра, у. Я, между прочим, выразительно пою, если связки разогреть. В школе у нас рок-ансамбль был, мы играли Юрия Антонова. С гитарами, как и положено. Я, само собой, на вокале, а кто ж еще. Времена, времена. Может, и мне в Карелию двинуть? Вези меня, олень, в свою страну Карелию…

Прежде чем я прифигел от такой перспективы, Валентин зарубил ее на корню.

— Рванул бы, но нельзя. У детишек учебный год на носу. Много проектов и проверок. Если каждый укатит на сплав, жизнь встанет. Долг есть долг. А предложение, конечно, заманчивое. Соблазнительное.

Я воздержался от уточнения, что никаких предложений не делал.

— Давай так поступим. Вы у меня сегодня заночуете, а завтра со свежими силами тронетесь в путь.

Я посмотрел на Зарему. Она сладко спала.

— Что скажешь?

В этот раз выбор оставался за мной. Самое досадное, получалось так не потому, что я наконец проявил волю, а потому, что Зарема устранилась от принятия решений. Опять поступила по-своему.

— Где вы живете? — спросил я. — Далеко от М-7?

— Прямо на трассе, — заверил Валентин. — То есть не буквально на трассе, не подумайте, что я бездомный и вдоль дороги шляюсь. У меня дом есть, вместительный. В селе Лемешки, это под Владимиром.

Точность прогноза Заремы вызывала уважение.