Аптечка номер 4

— Кажется, один политик сказал: «Не трогайте таксистов, бьюти-блогеров и деловых консультантов, так как они служат любой власти». Что-то такое слышал.

Следующая машина подобрала нас сразу. На контрасте с минивэном старая российская колымага напоминала телегу. Водитель уж точно ассоциировался с извозчиком — потрепанным, заспанным и все равно готовым к разговору ни о чем.

Я не стал досаждать доброму человеку бестолковой беседой. Зарема тоже притихла и настороженно смотрела в зеркало заднего вида, изучая водителя. Внешностью он обладал самой заурядной: плешь, усы с проседью, крупный нос — зайди в людный автобус и насчитаешь там с пяток похожих пассажиров.

— Вас ведь Валерий Львович зовут? — нарушила молчание Зарема.

— Дмитриевич. Мы встречались?

— И болеете за «Санкт-Паули»?

— Слежу помаленьку. Кто вы?

— Зарема. Мы виделись, когда я была младше.

Настала очередь водителя приглядеться к нам.

— Ба! — воскликнул он. — Сама Зарема Костяновна пожаловала. Какими судьбами?

Зарема изложила легенду о карельском сплаве, па-раллельно объясняя мне, что с Валерием Дмитриевичем ее отец дружил с юности. Водитель ахал, качал головой и повторял время от времени: «Какая встреча! Какая встреча!».

— Папа остался бы доволен, если бы узнал, как ты путешествуешь.

— Наверное.

— Не наверное, а точно… Все-таки плохо с ним поступили. Плохо.

Наметилась накаленная пауза. Зарема, не настроенная на драматический тон, поспешила его сбить:

— Как вы сами? Чем живете? С друзьями держите связь?

Водитель рассказал, что трудится офтальмологом в горбольнице и волонтерит в собачьем приюте. Зарплата унизительная, но, если заглушить хотелки, на жизнь хватает. С друзьями Валерий Дмитриевич поначалу разругался, так как поддерживал Донбасс и желал мирного неба над ним.

— Через два месяца всей этой волшебной операции я понял, что и Донбасс, и Луганск наши патриотические элиты взяли в заложники. Вместо мирного неба над Донецком умноженное во стократ горе. Барские хотелки оказались важнее наших.

— В который раз.

— В который раз, — согласился Валерий Дмитриевич. — Впрочем, с той стороны такие же благоде-тели.

Ему, очевидно, не терпелось соскочить с темы.

— Прививку от энцефалита сделали? — спросил он.

— Сделали.

— Сколько?

— Обе.

— Твой друг тоже?

Я поднял большой палец. Привился, как же.

— Клещи до самых холодов лютуют, будьте осторожны. И одевайтесь потеплее. Зря вы, конечно, со сплавом затянули. Осень на носу.

— Плясали от отпуска.

Зарема настояла на том, чтобы Валерий Дмитриевич высадил нас в Тосно. Якобы там намечалась встреча с другими участниками сплава. Водитель предложил на обратном пути погостить у него в питерской квартире и назвал адрес. Зарема из вежливости обме-нялась с отцовским товарищем телефонами.

— Ты свечки ставь, — посоветовал он на прощание. — Пускай Костя не верил, а ты ставь. Хуже не будет.

— Из уважения к папе не буду, — ответила Зарема. — Он бы не одобрил. Сказал бы, что финансировать церковь — все равно что кормить мракобесов своей плотью.

— Да много ты свечками нафинансируешь…

— Но папа выразился бы именно так.

Валерий Дмитриевич махнул рукой.

— И последнее, — сказал он. — В Карелии и Ленобласти много патрулей теробороны. В дела отдыхающих они стараются не вмешиваться, чтобы не бить по турпотоку. И все же будьте осторожны.

— Будем.

Машина остановилась.

— И совсем последнее. Ты должна знать, что я отговаривал Костю ехать на фронт.

— Мне все равно. Я вас и так не винила.

17

Мы остались одни. Зарема уворачивалась от моего взгляда.

— Что это было? — спросил я. — Какой еще фронт?

— Никакой. Это он образно.

— Поясни.

Зарема подняла голову и шагнула навстречу. Я не отступил.

— Тебе это точно нужно?

— Точно.

— Тогда я тебе расскажу. Только воды выпью.

Валерий Дмитриевич высадил нас на проспекте Ленина, вблизи вокзала. Магазины уже работали, и мы купили две бутылки воды без газа и пакетик соленой соломки.

Зарема открыла соломку прямо у магазина.

— Папу раздражали церковные ритуалы. Все это коммерция.

— И?

— Сейчас свечки даже онлайн можно ставить.

— Как это соотносится с фронтом?

— Дурень, это я тебе говорю, чтобы ты лучше понял папину мотивацию. Его личность. Помнишь, я говорила, как отца задержали после митинга? Якобы его отправили в СИЗО за то, что ударил полицая.

— Это неправда?

— Правда. На треть. Папа действительно вышел на митинг с плакатом и призвал к революции.

— А остальное — выдумка?

— Выдумка. Его на сутки задержали. Избили и выпустили без протокола.

Признание Заремы озадачивало. Понятно, что у каждого есть секреты. Только для чего сочинять слезливую историю с отцом, который в нашем автостопе участвует примерно никак?

— У него созрел суицидальный план, — продолжила Зарема. — Попасть на фронт и агитировать там бойцов. Причем с обеих сторон.

— За что агитировать?

— Чтобы солдаты развернули штыки против своих командиров.

— Шутишь?

— Ни разу. Папашка подкупил медкомиссию, оформил документы и двинул на восток. Сеять разумное, доброе, вечное. Через месяц пришло извещение. Погиб при артобстреле.

Зарема смотрела в асфальт и медленно ломала соломинку на маленькие кусочки.

— Кошмар, — не нашел я слова получше. — Дикая смерть.

— Тупая смерть. Свои же заткнули. Кому он там собрался интернационал задвигать?

— Это точно — насчет своих?

— А кто еще? Тело так и не вернули. Из обещанной компенсации выплатили меньше половины. Тётя до сих пор по кабинетам бегает.

До самого вокзала я не сообразил, что ответить. К двадцати двум годам я обзавелся чувством такта, которое удерживало меня от ритуальных сочувственных фраз, и не достиг мудрости, которая подсказывала бы правильные слова в самые драматичные моменты.

Молчание в итоге прервала Зарема. Пересчитав деньги у кассы, она обнаружила, что на билеты не достает, и попросила у меня наличку.