Арабская поэзия средних веков
Шрифт:
* * *
О, мне давно Урва-узрит внушает удивленье: Он притчей во языцех был в минувшем поколенье, Но избавленье он обрел, спокойной смертью умер. Я умираю каждый день,- но где же избавленье? * * *
Поохотиться в степях на газелей все помчались. Не поехал я один: о газелях я печалюсь. У тебя, моя любовь, шея и глаза газельи,- Я газелей целовал, если на пути встречались. Не могу внушать я страх существам, тебе подобным, Чтоб они, крича, вопя, с жизнью милою прощались. * * *
Нет в паломничестве смысла,- только грех непоправимый,- Если пред жильем подруги не предстанут пилигримы. Если у шатра любимой не сойдут они с верблюдов, То паломничества подвиг есть не подлинный, а мнимый. * * *
Весть о смерти ее вы доставили на плоскогорье,- Почему не другие, а вы сообщили о горе? Вы на взгорье слова принесли о внезапной кончине,- Да не скажете, вестники смерти, ни слова
* * *
Они расстались, а недавно так ворковали нежно. Ну что ж, соседи расстаются,- и это неизбежно. На что верблюды терпеливы, а стонут, расставаясь, Лишь человек терпеть обязан безмолвно, безнадежно. * * *
Вы опять, мои голубки,- на лугу заветном. С нежностью внимаю вашим голосам приветным. Вы вернулись… Но вернулись, чтоб утешить друга. Скрою ли от вас причину своего недуга? Возвратились вы с каким-то воркованьем пьяным,- То ль безумьем обуяны, то ли хмелем странным? Где, глаза мои, могли вы встретиться с другими - Плачущими, но при этом все-таки сухими? Там, на финиковых гроздьях, голуби висели,- Спутник спутницу покинул, кончилось веселье. Все воркуют, как и прежде, лишь одна, над лугом, Словно плакальщица, стонет, брошенная другом. И тогда я Лейлу вспомнил, хоть она далёко, Хоть никто желанной встречи не назначил срока. Разве я усну, влюбленный? Слышу я, бессонный, Голубей неугомонных сладостные стоны. А голубки, бросив плакать и взъерошив перья, Горячо зовут любимых, полные доверья. Если б Лейла полетела легкокрылой птицей, С ней всегда я был бы рядом,- голубь с голубицей. Но нежней тростинки Лейла: может изогнуться, Если вздумаешь рукою ласково коснуться. * * *
Из-за любви к тебе вода мне не желанна, Из-за любви к тебе я плачу непрестанно, Из-за любви к тебе забыл я все молитвы И перестал давно читать стихи Корана. * * *
Пытаюсь я, в разлуке с нею, ее отвергнуть всей душой. Глаза и уши заклинаю: «Да будет вам она чужой!» Но страсть ко мне явилась прежде, чем я любовь к другой познал Нашла незанятое сердце и стала в сердце госпожой. * * *
Дай влюбленному, о боже, лучшую из благостынь: Пусть не знает Лейла горя, – эту просьбу не отринь. Одари, о боже, щедро тех, кому нужна любовь, Для кого любовь превыше и дороже всех святынь. Да пребуду я влюбленным до скончания веков,- Пожалей раба, о боже, возгласившего: «Аминь!» * * *
Лишь на меня газель взглянула,- я вспомнил Лейлы взгляд живой Узнал я те глаза и шею, что я воспел в тиши степной. Ее пугать не захотел я и только тихо произнес: «Пусть у того отсохнут руки, кто поразит тебя стрелой!» * * *
Она худа, мала и ростом,-мне речь завистников слышна,- Навряд ли будет даже в локоть ее длина и ширина. И ее глазах мы видим зелень,- как бы траву из-под ресниц… Но я ответил: «Так бывает у самых благородных птиц». «Она,- смеются,- пучеглаза, да у нее и рот большой…» Что мне до них, когда подруга мне стала сердцем и душой! О злоязычные, пусть небо на вас обрушит град камней, А я своей любимой верен пребуду до скончанья дней. * * *
Вспоминаю Лейлу мою и былые наши года. Были счастливы мы, и нам не грозила ничья вражда. Сколько дней скоротал я с ней,- столь же длинных, как тень копья, Услаждали меня те дни,- и не мог насладиться я… Торопили верблюдов мы, ночь легла на степной простор, Я с друзьями на взгорье был,- разгорелся Лейлы костер. Самый зоркий из нас сказал: «Загорелась вдали звезда - Там, где Йемен сокрыт во тьме, там, где облачная гряда». Но товарищу я сказал: «То зажегся Лейлы костер, Посредине всеобщей мглы он в степи свой огонь простер». Ни один степной караван пусть нигде не рубит кусты, Чтоб горел только твой костер, нам сияя из темноты! Сколько дел поручали мне,- не запомню я их числа,- Но когда приходил к тебе, забывал я про все дела. О друзья, если вы со мной не заплачете в час ночной, Поищу я друга себе, чтоб заплакал вместе со мной. Я взбираюсь на кручи скал, я гоним безумьем любви, Чтоб на миг безумье прогнать, я стихи слагаю свои. Не дано ли разве творцу разлученных соединять, Разуверившихся давно в том, что встреча будет опять? Да отвергнет Аллах таких, кто, увидев мою беду, Утверждает, что скоро я утешительницу найду. В рубашонке детской тебя, Лейла, в памяти берегу Я с тех пор, как вместе с тобой мы овец пасли на лугу. Повзрослели дети твои – да и дети твоих детей, Но, как прежде, тебя люблю или даже еще сильней. Только стоило в тишине побеседовать нам вдвоем,- Клевета настигала нас, отравляла своим питьем. Пусть Аллах напоит дождем благодати твоих подруг,- Увела их разлука вдаль, никого не видать вокруг. Ни богатство, ни нищета не дадут мне Лейлу забыть, Нет, не каюсь я, что любил, что я буду всегда любить! Если женщины всей земли, блеском глаз и одежд маня, На нее стремясь походить, захотят обольстить меня,- Не заменит Лейлу никто… О друзья, мне не хватит сил, Чтобы вынести то, что бог и любимой и мне судил. Ей судил он уйти с другим, ну а мне, на долю мою, Присудил
такую любовь, что я горечь все время пью… Вы сказали мне, что она обитает в Тейме с тех пор, Как настало лето в степи… Но к чему такой разговор? Вот и лето прошло уже, но по-прежнему Лейла там… Если б злые клеветники удалились отсель в Ямам, Ну а я бы – в Хадрамаут, в отдаленнейшие места, То и там, я верю, меня б отыскала их клевета. Как душонкам низким таким удается – чтоб им пропасть!– Узы нашей любви рассечь, опорочить светлую страсть? О Аллах, меж Лейлой и мной раздели любовь пополам, Чтобы поровну и тоска и блаженство достались нам. Светлый мой путеводный знак,- не успеет взойти звезда, Не успеет блеснуть рассвет,- мне о ней напомнят всегда. Из Дамаска ли прилетит стая птиц для поиска гнезд, Иль над Сирией заблестит острый Сириус в бездне звезд, Иль, почудится мне: ее имя кто-то здесь произнес,- Как заплачу я, и мокра вся одежда моя от слез. Лишь повеет ветер весны, устремляясь в ее края,- К Лейле вместе с ветром весны устремится душа моя. Мне запретны свиданья с ней, мне запретен ее порог, Но кто может мне запретить сочинение страстных строк? Не считал я досель часы, не видал, как время текло, А теперь – одпу за другой – я ночей считаю число. Я брожу меж чужих шатров, я надеюсь: наедине Побеседую сам с собой о тебе в ночной тишине. Замечаю, когда молюсь, что не к Мекке лицом стою, А лицом к стоянке твоей говорю молитву свою. Но поверь мне, Лейла, что я – не язычник, не еретик, Просто ставит моя любовь лекарей с их зельем в тупик. Как любимую я люблю! Даже те люблю имена, Что звучат, как имя ее,- хоть сходна лишь буква одна… О друзья, мне Лейла нужна, без нее и день – словно год. Кто ее приведет ко мне или к ней меня приведет?
ОМАР ИБН АБИ РАБИА
* * *
«Соседка, скажи, чем утешилась наша сестра В долинной развилине, где Азахир и Харра?» Сказала – и, видя, что нет ни врага, ни предателя, Свернули с лужайки на гладкое темя бугра, Где ветви свои опустили высокие пальмы, А почва была от недавнего ливня сыра, На листьях роса прилегла, как туманное облако, Которого выпить не в силах дневная жара. Сказала: «Когда б в эту ночь мои грезы исполнились, И внука Мугиры наш дом приютил до утра! Когда разойдутся докучные люди,- о, если бы Нас тень осенила полою ночного шатра!» А я говорил: «Дни и ночи о ней лишь я думаю. Седлайте верблюдов! Сегодня в дорогу пора!» А те увидали, что пыль под погами верблюжьими Клубится вдали, где отлогая встала гора. Сказала соседка: «Гляди, присмотрись же! О, кто это Плывет по пескам на верблюде белей серебра?» И та отвечала: «То Омар, клянусь, я уверена. Бурнус узнаю, я достаточно взором остра». «Ужели?» – воскликнула. Та отвечала: «О, радуйся! То встреча желанная,- будь же душою бодра!» Любимая молвила: «Значит, желанья исполнились. Легко, без заботы, без горести – словно игра… Что он завернет в нашу сторону, я и не чаяла, С одной лишь мечтой коротала свои вечера. Но тайную встречу всевышняя воля ускорила, Тревогу души успокоила вестью добра». И спешились мы, и сказали приветствие девушке. Потупясь, она приоткрыла ворота двора. Сказала: «Салям! Для верблюдов укрытие темное Найдется до часа, когда засияет Захра. И если как гости у нас вы сегодня останетесь, Окажется завтра счастливей, чем было вчера». Мы скрыли верблюдов, к молчанью верблюды приучены, Спят тихо, покамест их шерсть от росы не мокра. Укрылись и мы, а меж тем сторожа успокоились, В пустыне уже не видать ни огня, ни костра. Вот вышла, три девушки с ней, изваяньям подобные, Газелью скользнула, летящего легче пера. О, весть приближенья! Она словно ветром повеяла,- Так сладок весной аромат лугового ковра. Сказала: «Хваленье Аллаху, клянусь я быть верною. И ночи хвала,- эта ночь и добра и мудра!» * * *
Вы, суд мирской! Слуга Аллаха, тот, Кто судит нас, руководясь законом, Пусть жен не всех в свидетели зовет, Пусть доверяет лишь немногим женам. Пусть выберет широкобедрых жен, В свидетели назначит полногрудых, Костлявым же не даст блюсти закон – Худым, иссохшим в сплетнях-пересудах. Сошлите их! Никто из мусульман Столь пламенной еще не слышал просьбы. Всех вместе, всех в один единый стан, Подальше бы! – встречаться не пришлось бы! Ну их совсем! А мне милее нет Красавицы роскошной с тонким станом, Что, покрывалом шелковым одет, Встает тростинкой над холмом песчаным. Лишь к эдаким благоволит Аллах, А тощих, нищих, с нечистью в сговоре, Угрюмых, блудословящих, перях, Ворчуний, лгуний,- порази их горе! Я жизнь отдам стыдливой красоте. Мне знатная, живущая в палате Красавица приятнее, чем те, К которым иочью крадутся, как тати. * * *
Я видел: пронеслась газелей стая. Вослед глядел я, глаз не отрывая,- Знать, из Куба неслись они испуганно Широкою равниною без края. Угнаться бы за ними, за пугливыми, Да пристыдила борода седая. Ты старый, очень старый, а для старого Уж ни к чему красотка молодая. * * *
Отвернулась Бегум, не желает встречаться с тобой, И Асма перестала твоею быть нежной рабой. Видят обе красавицы, сколь ты становишься стар, А красавицам нашим не нужен лежалый товар. Полно! Старого друга ласкайте, Бегум и Асма, Под деревьями нас укрывает надежная тьма. Я однажды подумал (ту ночь я с седла не слезал, Плащ намок от дождя, я к селению Джазл подъезжал): О, какая из дев на вопрос мой ответить могла б, Почему за любовь мне изменою платит Рабаб? Ведь, когда обнимал я другую,- казалось, любя,- Я томился, и жаждал, и ждал на свиданье – тебя. Если женщины верной иль даже неверной я раб, Мне и та и другая всего лишь – замена Рабаб. Обещай мне подарок, хоть я для подарков и стар,- Для влюбленной души и надежда – достаточный дар.
Поделиться с друзьями: