Арабская поэзия средних веков
Шрифт:
* * *
Красавицы уничтожают поклонников своих. О, если бы они умели страдать от мук живых! Их кудри словно скорпионы, что больно жалят нас, И нет от них противоядья, мы гибнем в тяжкий час. Но, впрочем, есть противоядье: красавицу обнять, Поцеловать ее, желая поцеловать опять Ту, у которой грудь и плечи прекрасней жемчугов,- Они белей слоновой кости и девственных снегов! Красавицы в шелках блистают, одежда их легка, Но кожу нежную изранить способны и шелка. Их стан – тростинка, но при этом их бедра широки. О, как стремлюсь я к тонкостанным всем бедам вопрек О ты, что к юношам в жилища ночным приходишь сном, К тебе еще я не стучался в молчании ночном. * * *
У газеленка я спросил: «Ты милой Лейлы брат?» «Да,- он ответил на бегу,- так люди говорят». Ее
* * *
Я понял, что моя любовь меня ведет туда, Где нет ни близких, ни родных, где мне грозит беда, Где лишь седло да верный конь – товарищи мои, Где в одиночестве глухом пройдут мои года. Привязанности все мои разрушила любовь С такою силой, что от них не видно и следа. Любви я предан целиком – и телом и душой. Кто прежде так любил, как ж Никто и никогда! * * *
«Ты найдешь ли, упрямое сердце, свой правильный путь? Образумься, опомнись, красавицу эту забудь. Посмотри: кто любил, от любви отказался давно, Только ты, как и прежде, неверной надежды полно. Кто любил,- о любви позабыл и спокоен весьма, Только ты еще бредишь любовью и сходишь с ума!» Мне ответило сердце мое: «Ни к чему руготня. Не меня ты брани, не меня упрекай, не меня, Упрекай свои очи,- опомниться их приневоль, Ибо сердце они обрекли на тягчайшую боль. Кто подруги другой возжелал, тот от века презрен!» Я воскликнул: «Храни тебя бог от подобных измен!» А подруге сказал я: «Путем не иду я кривым, Целомудренный, верен обетам и клятвам своим. За собою не знаю вины. Если знаешь мой грех, То пойми, что прощенье – деяний достойнее всех. Если хочешь – меня ненавидь, если хочешь – убей, Ибо ты справедливее самых высоких судей. Долго дни мои трудные длятся, мне в тягость они, А бессонные ночи еще тяжелее, чем дни… На голодного волка походишь ты, Лейла, теперь, Он увидел ягненка и крикнул, рассерженный зверь: «Ты зачем поносил меня, подлый, у всех на виду?» Тот спросил: «Но когда?» Волк ответствовал: «В прошлом году». А ягненок: «Обман! Я лишь этого года приплод! Ешь меня, но пусть пища на пользу тебе не пойдет!…» Лейла, Лейла, иль ты – птицелов? Убивает он птиц, А в душе его жалость к бедняжкам не знает границ. Не смотри на глаза и на слезы, что льются с ресниц, А на руки смотри, задушившие маленьких птиц». * * *
Странно мне, что Лейла спит в мирном, тихом доме, А мои глаза пути не находят к дреме. Лишь забудутся они,- боль их не забудет, Стоны сердца моего сразу их разбудят. Лейла, был со мной всю ночь образ твой чудесный, Улетел он, как душа из тюрьмы телесной. Долго не было его – прилетел он снова. Где там ласка: упрекать стал меня сурово!… * * *
Из амир-племени жену, навек разъединив С ее роднёю, взял супруг из племени сакиф. Когда въезжала Лейла в Нахль, был грустен влажный взгляд. Верблюды, шею изогнув, смотрели всё назад. В неволе милая моя у тучных богачей,- Желают родичи ее лишь денег да вещей. Но что придумать нам, друзья, но что нам сотворить, Чтоб с Лейлой встретиться я мог и с ней поговорить? А если сделать ничего не можем в эти дни,- Что ж, невозможного хотим, увы, не мы одни. На караван моей любви я издали смотрел. Гнал ветер облако над ним, стремясь в чужой предел. В долине между горных скал шумел речной поток, Скакали кони по тропе, бегущей на восток. А я смотрел на караван, что милую увез, И мне казалось, что сейчас ослепну я от слез. * * *
Газель, ты на Лейлу похожа до боли. Ступай нее, достойная радостной доли: От смерти спасло тебя сходство с подругой,- Порвало силки, чтоб жила ты на воле. * * *
Пусть, по ее словам, моя любовь ей не нужна,- Я создан для ее любви, а для моей – она. И если мысль – ее забыть – со мной тайком хитрит, То совесть, эту мысль прогнав, мне правду говорит: Моя подруга создана отрадою самой, Она мила, она стройна, она сходна с весной! О, если б я огонь извлек, что в сердце я таю, Объял бы с головы до ног он милую мою, Любовь, что дремлет у меня во глубине души, Баюкала б ее, склонясь над ней в ночной тиши. «Ты видишь,- другу я сказал,- как Лейла мне мила, Как велика моя любовь и как ее мала». * * *
Когда нельзя прийти мне к Лейле,- вдали от милой, безутешен, Я плачу, как больной ребенок, что амулетами увешан. Кто
нескудеющие слезы, кто слезы жаркие остудит? Им, как моей разлуке с милой, мне кажется, конца не будет! На суток несколько в Зу-ль-Гамре я сам расстался с ней когда-то, Как я раскаиваюсь в этом, как тяжела была утрата! Когда прошли те дни Зу-ль-Гамра,- разлуки наступили сроки, Я совести своей услышал невыносимые упреки. О, как я мучаюсь в разлуке и поутру и на закате,- Так любящая мать страдает вдали от своего дитяти. Мне стоит о тебе подумать, как я теряю всякий разум, Пока я на тебя, безумный, хотя б одним не гляну глазом. Но я мечтаю, что однажды с тобою встречусь в день отрадный, - Так умирающий от жажды мечтает о воде прохладной. * * *
Я влюблен, и состраданья лишь от господа я жду: От людей я вижу только притесненье и беду. По ночам гляжу на звезды, вечной болью изнурен, А мои друзья вкушают в это время сладкий сон. Я задумчив и печален, я безумием объят, А мое питье и пища – колоквинт и горький яд. До каких мне пор скитаться и рыдать в степной глуши? Что мне делать с этой жизнью? Лейла, ты сама реши! Сам Джамиль ибн Мамар не был страстью столько лет палим, И такой любви всевластной не испытывал Муслим, Ни Кабус, ни Кайс – мой тезка – не любили так подруг, Ни араб, ни чужестранец не познали столько мук. И Дауд когда-то вспыхнул, на любовь свою взглянув, И, открыв соблазны страсти, стал безумствовать Юсуф, И влюбился Бишр, и Хинде не хотелось ли проклясть Всегубительную силу – упоительную страсть? И Харута эта сила чаровала вновь и вновь, И Марута поразила беспощадная любовь. Так могу ли я, влюбленный, не блуждать в ночи глухой, Так могу ли я не плакать, обессиленный тоской? Если бы не ночь, то душу у меня бы отняла Та, что ранит и врачует,- и лекарство и стрела! Чем возлюбленная дальше, тем любовь всегда сильней. Кто любовь мою утешит, кто подумает о ней? Прилетел восточный ветер и огонь разжег в груди, И влюбленному велел он: «От любви с ума сойди!» Что таит слеза безумца? Кто ответит на вопрос? Должен кто-нибудь проникнуть наконец-то в тайну слез! Я красноречив, но слова о любви не обрету: Слезы – те красноречивей, хоть познали немоту! Разве может скрыть влюбленный то, что в сердце зажжено? Разве жар неутоленный спрятать смертному дано? Призрак, прежде чем украдкой ты во тьме пришел ко мне, Я услышал запах сладкий в полуночной тишине. Это дуновенье луга, орошенного дождем: Он, сперва росой заплакав, улыбается потом. * * *
Лейла, надо мной поплачь,- я прошу участья. Оба знаем – я и ты,- что не знаем счастья. Мы в одном краю живем, по всесильна злоба,- И несчастны мы вдвоем, и тоскуем оба. Подари ты мне слезу – светлое даренье. Я – безумие любви, я – ее горенье. Сердцем обладаешь ты добрым, нежным, зрячим, Так поплачь лее надо мной, помоги мне плачем. Обменяться нам нельзя сладкими словами,- Обменяемся с тобой горькими слезами. * * *
Когда я, став паломником, найду ее у врат Святого дома божьего, где голуби парят, Тогда своей одеждою коснусь ее одежд, Отринув запрещения зловредных и невежд. Она развеет боль мою улыбкою одной, Когда у ложа смертного предстанет предо мной. Подобных мне и не было, сгорающих дотла, Желающих, чтоб к пеплу их любимая пришла! О, вечно вместе жить бы нам! А в наш последний час В одной могиле, рядышком, пусть похоронят нас. Ту, чья улыбка нежная и тонкий, стройный стан С ума сведут н старого,- увозит караван. Хотел поцеловать ее, – строптивости полна, Мне, словно лошадь всаднику, противилась она. Но прикусила палец свой и сделала мне знак: «Боюсь я соглядатаев,- теперь нельзя никак!…» * * *
О, чудный день, когда восточный веял ветер И облака в ее краях рассеял вечер, Когда откочевал мой род в края другие, Но быть я не хотел там, где мои родные… О горы вкруг ее становья! На мгновенье Раздвиньтесь: пусть несет от милой дуновенье Восточный ветерок: вдохнув его прохладу, Я исцелю свой жар и обрету усладу. Недаром ветерку дано такое свойство: Из сердца гонит он тоску и беспокойство. Где чудная пора, куда ушли без вести Утра и вечера, когда мы были вместе! Простит ли Лейла мне, что все ее поносят? А мне бранить ли ту, что миру свет приносит? Сиянием своим она всю землю нежит, И лишь моей душе мой светоч не забрезжит. Больны мои глаза любовью, но страдальца Ей просто исцелить прикосновеньем пальца. Душа моя забыть любимую не может, И душу я браню, но разве брань поможет? Когда я с Лейлой был,- с тех пор не каюсь в этом, Я целомудрия связал себя обетом. У опустевшего ее стою становья,- И вновь схожу с ума, ее желаю вновь я!
Поделиться с друзьями: