Арабская поэзия средних веков

* * *

Как прекрасна сонная вода: Лотос на поверхности пруда! День, расширив влажные зрачки, Смотрит на тугие лепестки, А на стебле каждом, как закон, Благородный яхонт вознесен.

* * *

Сколько храбрых юношей, чьи души никогда не ведали сомнений, Что могли б решимости решимость научить без всяческих смятений, Сдержанною рысью подвигались на конях средь сумрака ночного В миг, когда созвездья погружались в предрассветный сумрак вновь и снова. И заря своим дыханьем свежим войско Ночи в бегство обратила: Зарумянившись от упоенья, воздымаются ее ветрила! Крыльями захлопал ранний кочет, он охрип от горя и досады, Кажется, он ночь оплакать хочет, будто просит для нее пощады! По-петушьи он взывает трубно, захмелев от сновидений черных, Словно бы карабкаясь по бубну, заплясавшему в руках проворных! Так сломи ж, сломи ж печать, которой горлышко кувшина знаменито, - Где вино, наследье давних предков, век хранимо и почти забыто! Знаешь, от одной такой бутыли сколько горя и отрады, если, Отхлебнув, живые опочили, ну а полумертвые – воскресли! Как насущного прошу я хлеба у всемилостивого Аллаха О любви газелеокой девы, чье кокетство гибельно, как плаха! Есть любовь в моей безмерной боли и в слезами ослепленном взоре, Так, дружок, не спрашивай же боле, что со мной стряслось, какое горе…

* * *

Напои меня прохладой золотистого вина. Полоса на небосклоне влажной мглой обрамлена. А созвездия похожи в дивном сумраке нетленном На серебряные бусы, окаймленные эбеном!

* * *

Паланкином на спине верблюдицы кажется созвездие Плеяд, А за ними мне погонщик нудится, их на запад гонит наугад. А они блестят, мерцает пыль их; а они так светятся хитро, Будто в переполненных бутылях вьется ртуть – живое серебро!

* * *

Я жаждал, я ждал – ив конце концов постиг, что был глуп, как дитя. А ты всерьез обманула меня, мне дав обещанье шутя. Увы, бесконечной была моя ночь, как ты и хотела вчера, - Ведь ты поскупилась, не разрешив этой ночи дойти до утра!

* * *

Прочь этого ахового певца и других, подобных ему, Бок о бок с ними существовать, по-моему, ни к чему! Когда он вопит изо всех своих сил, но с музыкою не в лад, Мне кажется – это безумствует кот, которого холостят!

* * *

До первых петухов я кубок осушил, Дремотою хмельной печали утишил - Сверкает Сириус, Плеяды спят крылато, Как острие копья над головой солдата. Мы нынче пьем с утра: дом ходит ходуном, Прочь воду, кроме той, что смешана с вином! Хмелейте поскорей, смакуя сласть живую, Тяжелый кубок наш пускайте вкруговую! Струите ток вина, струите слов ручей: Ах, кроме похвальбы, не надобно речей,- Верней всего ведут к спасению во благе Святые имена сладчайшей винной влаги!

* * *

Нас обносит любимая родниковой водой и вином, Ароматы смешав в благовонном дыханье одном. Вся она – совершенство, вся – свежести нежной намек, Спелых яблок румянец сквозит в смуглоте ее щек!

* * *

Тем, чего уж не достанешь, тщетно душу не тревожь: Выпей трижды – и от мыслей утешенье обретешь! Если спросят мое мненье о хулителях моих, Я скажу: «Каким-то чудом я избавился от них!»

* * *

Сетует она, а слезы – зримый след душевных смут,- Слезы, смешанные с кровью, но щекам ее текут: «До каких же пор украдкой мы встречаться будем, друг? Где найдем мы избавленье от безмерных наших мук?»

* * *

Старуха молодится, уверяя, что дивно свеж ее лица овал, Но век прошел с тех пор, как за распутство ее хозяин по щекам бивал. Вот семенит она под покрывалом: шажочки спотыкливо-неверны, А жалкие крысиные косицы, должно быть, из мочала сплетены!

* * *

О вино в стеклянном платье, о блаженно-молодое, Нынче ты сыграло свадьбу с родникового водою! Было ты – как яхонт алый, а едва с водой смешалось, В буйную розовощекость превратилась эта алость!

* * *

О темнокожая девушка, я страстью к тебе сражен, Тобой ослеплен я, единственной из множества дев и жен: Кокетливо растягиваемые, пленительные слова, Эбеновый торс, эбеновые плечи и голова!

* * *

Ах, друзья, вы не внимайте повеленьям благочестья, А, восстав от сна, смешайте душу с винным духом вместе. На траве святое утро плащ рассвета расстелило, И росой отяготились вихрей влажные ветрила. Пробил час – и перед кубком преклонил кувшин колени, А петух вскричал: «Пируйте поутру, не зная лени!» Громко флейта застонала от желания и страсти, Ну, а ей красноречиво вторят струны сладострастья. Что вся жизнь, весь мир подлунный, кроме этого мгновенья? Что милей, чем виночерпий в миг покорного служенья?

* * *

Туча, чреватая ливнем, свинец вечеров распоров, Пришла, шатаясь от тяжести, опираясь на плечи ветров. Она внесла в мою темень дождей журавлиный стан И ярость воды, изливающейся, как кровь из отверстых ран. И небо в ту ночь, когда туча рассеялась наконец, И звезды, ближе к рассвету, сплелись в единый венец, Внезапно похоже стало на росных фиалок луг, Где венчики белых лилий пораскрывались вдруг!

* * *

Седины отца я отдам за твой, скрытый гробницей, прах. Благостны память, и тело твое, и вихрь на могильных холмах! Кем был для меня ты, я знаю один; жаль, душен твой смертный кров, О, если б я умер, о, если б ты остался жив и здоров! Когда ж я с могилы твоей уйду, рыдая, казнясь и любя, Мой разум и благородство мое оплакивать станут тебя.

* * *

На моих висках страстотерпца – украшенья сребристых седин, Но доныне упорствует сердце в заблужденьях былых годин. Безобразны седые пятна, но душою потребно пасть, Чтоб гнедого коня безвозвратно перекрасить в другую масть! Это будет поддельная младость, и подлога ничем не скрыть, Ведь утрачена прежняя радость, порастеряна прежняя прыть!