Арабская поэзия средних веков
Шрифт:
* * *
Разве в мире не осталось друга, Что б помог избавиться от грусти? Разве в мире не осталось места, Где живут в согласии и дружбе? Разве свет и мгла, позор и слава, Честь и подлость – все смешалось в кучу? Новая ль болезнь открылась людям? Старым ли недугом мир измучен? На земле Египта, где свободный Одинок и сир, лишен приюта, Восседает ворон в окруженье Стаи сов, подмявших стаю уток. Я читал хвалу ему. Приятно Называть скопца великим мужем. Говоря шакалу: «Ты проклятый!» - Я б обидел собственные уши. Потому уместны ли упреки? Там, где слабость, жди напасть любую. На кого пенять тому, кто молча Проглотил обиду,- на судьбу ли? АБУ ФИРАС
* * *
Так ты утверждаешь, отмеченный лихом, Что мы о войне не слыхали и слыхом? Побойся Аллаха! И денно и нощно Готовы мы биться отважно и мощно. В бою применяя прорывы, охваты, Мы множим во вражеском стане утраты. Не
* * *
Состарилась ночь, побледнела, поникла устало, И – неотвратимое – время прощанья настало. Две ивовых ветви, что ветер колышет над лугом,- Сплетаясь в объятьях, мы так упивались друг другом, Так счастливы были, что, завистью черной объятый Невольно от нас отвратил бы свой взор соглядатай… Как быстро, о ночь, одеянье твое прохудилось, Под краской линялой твоя седина обнажилась! Но слух твой не будем язвить укоризненной речью. Тебе же, о утро, ни слова привета навстречу! * * *
Изъязвила бессонница веки мои. Я взываю к тебе, благородный… Пойми: Как ни тяжко влачить заточенье в темнице, Мне случалось и с худшей бедой породниться; Не единожды видел я смерть пред собой И вовек: «Пощади!» – не шептал ей с мольбой. Стрелам грудь подставляя на поприще брани, С неизбежным концом я смирился заране. Мне ль страшиться, что чашу сию изопью? Лишь хотел бы, как братья, погибнуть в бою На лихом скакуне, весь изрублен, иссечен, А не здесь, христианами раненный в печень… Время грабит меня, оставляя без сил, Но терпенья бурнус я пока не сносил; А гонителей не убавляется рвенье, И смятенные мысли мои – в раздвоенье: То надеюсь, что гибель минует меня, То в отчаянье жду я последнего дня. И, с тоскою взирая на всеми забытых Сотоварищей-пленников, в цени забитых, Я взываю к тебе: полный братской любви, Безграничное великодушье яви! Ты – прибежище всех, обделенных судьбою, Я ж достоин спасенья любою ценою. Что мне жизнь? Удержать неудержное тщась, Не молю об отсрочке – хотя бы на час. В жарких сечах мой меч машрафийский иззубрен. Он давно уж в ножны поржавелые убран; Все же горестно мне, обессилев от ран, Погибать на чужбине, среди христиан. Не разверстой могилы боюсь – их злорадства. Помоги же, во имя священного братства. Ты немало свершил благороднейших дел, Возврати же меня в мой родимый предел! * * *
Приюта просил у любви я в напрасной надежде; Не сжалилась – и меня утесняет, как прежде. Я помощи ждал, но ничто не поможет тому, Чьи тяжкие вздохи пронзают полночную тьму. Бедняга как будто пылает в огне лихорадки, А если спускается сон, то неверный и краткий… И вот наконец, преисполнясь печали великой, Пустился я в путь, чтоб забыть о тебе, луноликой, О бедрах твоих, двух песчаных холмах, позабыть, Но лишь убедился: страданий моих не избыть. Вернувшись, я вижу, сдержать изумленье не в силе, Что долгие ночи разлуки тебя изменили. Воспел бы тебя я стихами, но как описать, Не знаю, твою – молодая верблюдица – стать. Ты сердце мое отклонила своей красотой От юных затворниц, чей дом – за зубчатой стеной. В тоске по тебе я ложусь на тернистое ложе И, сон раздарив беззаботным, взываю: «О боже! От горестей ту, что люблю всей душой, огради!» И жгучие слезы в моей закипают груди. Рыдаю я, как сирота, как униженный пленник При мысли о всех нанесенных ему оскорбленьях… О брат мой, Зухейр, укажи мне какой-нибудь путь - Уклончивой этой лукавицы милость вернуть. Ведь ты же всегда помогал мне и делом и словом, Ты был мне заступой, опорой, надежным покровом. Щедрейший из щедрых, ты множество слал мне даров Дороже тончайших шелков, и парчи, и ковров,- Отменные рифмы, приятнее влаги прохладной, Слова, что жемчужины,- прелести полны усладной. Не только Фараздак и Ахталь – но даже Джарир Такими стихами еще не счастливили мир. Ты страшен врагам, словно лев, нападающий дерзко, Зато обездоленным ты – и оплот и поддержка. Искуснее всех ты, мой брат, во владенье мечом, Славнейшим воителям ты не уступишь ни в чем. Достоинства есть ли на свете – твоих совершенней? Ты создан, я знаю, для самых великих свершений. * * *
Та ночь новогодняя в сердце навеки останется. Мы были вдвоем с томноокой моею избранницей. Пригоршнями сыпало темное небо жемчужины, В наряде камфарном лежали поля, неразбуженны; И спорил нарцисс красотою своей беззаботною С вином, что играло в бокалах – огня искрометнее. * * *
Решил: благоразумным стану, И так сказал себе: «Обману Отныне верить перестань. Ты заплатил безумству дань». С обманщицей, водившей за нос, Вступив на путь добра, расстанусь. Не зваться мне Абу Фирас, Когда поверю ей хоть раз. * * *
Зачем ты терзаешь меня За какие провинности? Себе изумляюсь: как смог я подобное вынести. Но пусть я отвергнут – по-прежнему сердце в пылании: Дороже богатства ты мне и победы желаннее. За что же ко мне, справедливая, несправедлива ты? Надежда моя, от меня отвернулась стыдливо ты. * * *
Кто видел, скажите на милость, Чтоб счастье у нас загостилось? Все знают, великий и малый: Такого еще не бывало. Меняется мир этот бренный - И к худшему все перемены. Сегодня богач-повелитель, А завтра
ты нищий проситель. * * *
В черных моих волосах все заметней, видней Белые нити – предвестницы старческих дней. Так не пора ли прогнать искушенья с порога И облачиться в бурнус добродетели строгой? Знаю: пора, но слаба многогрешная плоть: Чары красавиц не в силах она побороть. Что же мне делать? Аллаха зову на подмогу: «Праведную укажи, всемогущий, дорогу». * * *
Отныне удары судьбы я сношу, не противясь. О муках, которые выдержал я, терпеливец, Никто не дознался еще, любопытством томим. Запрятанным в сердце – нет выхода чувствам моим; Лишь только порою во мраке – к чему оправданья? Надменно победу свою торжествуют рыданья, И ярко пылает, глубокие тени гоня, Огонь, разожженный безумьем в груди у меня… Свиданье ты мне обещала не раз и не дважды, Но тщетно я искал утоленья мучительной жажды. Оседлый – скитался, покинув родимый свой кров, Но мир без тебя мне казался безлюдней песков. Зачем ты с родными меня разлучила враждою? А прежде мы были – как сок виноградный с водою. Скажи, отчего ты поверила злым шептунам? Исполненным веры, пристало ль неверие нам? О, как отменить приговор, надо мною нависший! Красавица, что родовитее всех в становище, В твоих подозрениях истины нет и зерна. Зачем же ты часто, как юная лань, озорна, Меня вопрошала: «О, кто ты?» – в нелепых стараньях Унизить презреньем: мол, что за неведомый странник? «Я тот, кто тобою сражен»,- отвечал я без зла. А ты: «В самом деле? Который же? Нет им числа». «Ну, полно меня изводить. Отрицанье напрасно. Ты знаешь меня, без сомненья,- и знаешь прекрасно!» Смеялась ты: «Может быть. Время тебя не щадит». «Ни время, ни ты,- говорил я,- обоим вам стыд». Всю гордость свою растерял, до последней крупицы, Однако желанного так и не смог я добиться. Куда бы ни брел я, причудами рока влеком, Дыханье твое обдавало меня холодком. Я понял тогда: мне осталось одно – положиться На волю судьбы – и на волю твою, прихотница. И сам я не знал в удрученье: во сне ль, наяву Газель, что стоит на вершине холма, я зову. Пугливая прочь отбегает – и смотрит скорбяще, Как будто она потеряла детеныша в чаще… Неужто и впрямь ты со мной незнакома, сестра? Меня восславляют под сводом любого шатра. Ведь я не из тех, кто робеет в опаснейшей схватке, Я первым из первых врывался во вражьи порядки. Пускай у коней обессиленных – ноги вразлет, Не зная усталости, я пробивался вперед. Когда же, разбитый, бежал неприятель, я следом Скакал во главе ратоборцев, привыкших к победам. Терзался я жаждой, пока не напьются мечи, Алкал я, пока не насытятся все сарычи. Но чужд вероломства, пред тем как начать нападенье, С гонцами всегда посылал я врагам упрежденье. Бывало, на стены твердынь, осажденных тесня, Взбирался я вместе с лучами – посланцами дня. На вражьи кочевья свершал я набеги, бывало, Но ясенщицам, прячущим лица свои в покрывала, Я зла не чинил, не обидел из них ни одной. Немало красавиц искали свиданий со мной; Нередко я с ними делился своею добычей И от оскверненья спасал их – таков мой обычай. Богатство всегда от меня отвращало свой лик, Но гостеприимством и щедростью был я велик, Достоинство чтил я превыше даров наилучших, Ведь доброе имя не купишь на рынках толкучих. И вот я в плену. Ни друзей. Ни коня, чей чепрак Не робкий юнец застилал – а бывалый смельчак. Ну что ж, не ропща, принимаю назначенный жребий, От власти судьбы не укрыться ни в море, ни в небе… Напрасно товарищи в голос твердили: «Беги! Жестокой расправой тебе угрожают враги». А я им: «И бегство и гибель мне хуже отравы. Не знаю я, что предпочтительней»… Боже всеправый! Свидетелем будь: изо всех угрожавших мне зол Я то, что всего безобиднее,- плен,- предпочел. И мне yж недолго осталось томиться в неволе: Несчастья не медлили – смерть не помедлит тем боле. И все ж ей не праздновать час своего торжества: Мы живы, пока наша добрая слава жива… Румийцы пытались меня обобрать – от их крови Мое одеянье закатного солнца багровей, Об них иступил я меча своего острие, Об них изломал я разившее метко копье; И верю: меня не забудешь ты, племя родное. Бродящим во мраке я стану звездой путевою… Останусь в живых – снова будет остер мой клинок, По-прежнему будет любимый мой конь легконог. Умру? Ну так что же? Со всеми – и с юным и старым Равно расправляется смерть неотвратным ударом. Одно лишь обидно – что я неоплакан паду, Не ценится золото там, где медяшки в ходу. А я ведь из рода, где нет слабодушных и хилых. Мы либо над всеми возвышены – либо в могилах. За дело благое мы жизнь отдадим самое: Посватал красавицу – выкуп плати за нее. И людям известно: славнейшие мы среди славных, Мы самые щедрые – нет нам поистине равных. АС-САНАУБАРИ
* * *
Не будет рад весне светло и безмятежно Тот, кто осенний день описывает нежно, Когда спешит зима и нет уже секрета, Что нам несет она разлуку с теплым летом. Она спешит в плаще непрочного мгновенья, В рубашке из ветров нагих, как сновиденья. И вот уже вода от страха чуть не стонет, Когда ее рукой холодный ветер тронет. * * *
Когда октябрьский серп из облака восходит, В ночи звезда звезду улыбкой превосходит. И воды Тигра, свет в игру звезды вплетая, Блистают чешуей, как змейка золотая. И так глубоко взор всю землю проницает, Что кажется порой – там небеса мерцают. * * *
И как судьба неотвратимо, пришла к нам новая весна, Стал цвет глубок и свет прозрачен, теперь везде царит опа. В листве – смарагда полыханье, в ручьях – живой хрусталь звенит, Жемчужный воздух в небе тает, и землю яхонт пламенит. И вот уже несут по кругу хмельную чашу облака, Шумит трава, пьянеет зелень, вся – от ствола до стебелька. Благоуханье томной розы, гвоздика, мята, базилик… Как расточает ароматы кругом рассыпанный цветник! И скажет тот, кого пленила цветов и запахов игра, Что мускус нынче уж не мускус, а камфара – не камфара…
Поделиться с друзьями: