Аргентинец поневоле 2

Сюда стекалось общество, принадлежавшее по внешнему виду к высшему кругу, но по своему поведению и манерам скорее походившее на общество отъявленных мерзавцев с трущобных улиц Парижа и его пригородов.

Стоящая над бездной Франция только что начинала переживать последний министерский кризис. Сейчас мы видим в зале весь «высший свет». Множество дам и кавалеров. В том числе нынешнего главу правительства Жака Лаффита, за несколько месяцев надоевшего всем французам хуже горкой редьки, с министрами Перье и Сультом в дружеском разговоре.

Эти господа не подозревают, что они через жалкие пару месяцев, оставленные своими приверженцами, проклинаемые народом и осужденные историей, только с накопленными богатствами в руках, должны будут искать спасения в стремительном бегстве. Эти люди были опорой империи, исполнителями планов честолюбивой мафиозной сицилийки Марии-Амалии, графини Палермо, сделавшейся королевой.

Другие группы обширной salle de Marechaux составляли дамы, разделившиеся на категории «красивая» и «умная», между которыми, стремясь оказаться посредине в чистой гармонии, в особенности блистали брильянтами кокетливо разодетые княгиня Священной Римской империи Меттерних- младшая, а так же принцесса Мюрат и сентиментальная герцогиня Грамон. «Весь вечер на манеже — все те же!»

Между тем как посланники России, Англии, Испании и Пруссии со своими атташе, составляли особую группу в отдаленном конце зала.

Сам Меттерних-младший, немного бледный, оживленно болтал с папским нунцием, стараясь скрыть свои мысли в разговоре; невдалеке от них группа военных маршалов и генералов обменивались военными новостями.

Здесь находился полный кворум «доблестных» полководцев королевских войск. И самым красноречивым среди этих французских военных был старший лакей, хранитель королевской серебряной посуды. Главный эксперт в военной сфере и в чистке столового серебра.

Тут же по паркету широкого зала расхаживало, перебрасываясь фразами, множество придворных, каждую минуту ожидавших появления королевской фамилии, которая должна была открыть нынешний праздник.

Герцог Грамон, который носил бородку а-ля Генрих Четвертый, воспользовался удачной минутой, когда принц Экмюль, весь украшенный позументами, приветствовал только что вошедшего баварского посланника, чтобы вступить в разговор тет-а-тет с испанским послом, благородным доном Олонсо. За час перед этим он получил из Мадрида от тамошнего французского посланника, депешу, которая несколько взволновала его.

Это были выжимки из украденного доклада резидента испанской разведки в Монтевидео, о обстоятельствах расследования злодейского убийства в Аргентине французского посла, барона Мерсье. Ходили разные слухи, но теперь обстановка несколько разъяснилась.

При этом ум у герцога был весьма специфический. Ему скажут: делай как люди, а он сделает ровно наоборот.

— Извините, мой дорогой дон, — заговорил почти шепотом герцог Грамон, приближаясь к испанскому дипломату, — я желал бы воспользоваться сегодняшним вечером, чтобы откровенно побеседовать с вами.

— Как и всегда, я весь к вашим услугам, но я почти уверен, что знаю содержание вашего вопроса, — отвечал дон Олонсо, который, несмотря на свою значительную дородность, остался тем же тонким и светским придворным, каким он был два года тому назад, когда ему удалось выполнить дипломатический фокус — примирить глав французских и испанских престолов.

— Вы, конечно, уже получили от своего премьер- министра ноту, в которой он извещает вас о событиях в мятежном американском вице-королевстве Ла-Плата, — сказал подавленным голосом герцог Грамон, — Похоже там события развиваются очень неблагоприятным для наших держав образом.

Принц Экмюль, которого при дворе называли Черной Звездой, стал невольным свидетелем этого разговора. На лице Олонсо появилась тонкая, почти неприметная улыбка — он слишком хорошо знал текущие новости. Французов за океаном больно щелкнули по носу. Как же тут не порадоваться?

— Вы, кажется, изумлены, герцог? — шепнул Олонсо, потомок знатного рода. — Примите мои сожаления!

Грамон, казалось, не придавал особому веса этому уверению.

— Ведь вы понимаете, конечно, что такой поворот политики может иметь важные последствия? — продолжал герцог.

— Может быть, он уже небезызвестен королю Луи-Филиппу? — тихо, вопросительно глядя, заметил испанский посланник.

— Я не понимаю, что вы под этим подразумеваете! Во всяком случае, будет необходимо, мой благородный дон, чтобы мы договорились по этому вопросу и вошли бы в более близкие сношения друг с другом.

— Я весь в вашем распоряжении, герцог! — сказал посол Испании, отлично умеющий придать любым своим словам блеск правды.

— Я знаю, что вы пользуетесь доверием регента и премьер-министра Испании, и потому надеюсь, что между нами легко последует полное соглашение на счет вице -королевства Ла-Платы.

— Будьте уверены в моей совершенной преданности, — ответил Олонсо и обменялся многозначительным взглядом с Грамоном, который тотчас же вновь обратился к Жаку Лаффиту, Перье и Сульту. Видно было, что эти четыре господина бурно и откровенно разговаривают между собой.

Появление королевских пажей в тронном зале возвестило о выходе царского семейства. Между тем как присутствующих охватило легкое волнение, Грамон отвел Жака Лаффита в сторону.

— Право же следует повесить этого мерзавца Лавалье за то, что он не работает так быстро, как мы бы этого хотели. У него одна неудача следует за другой. На всякий случай, в каком состоянии наша доблестная армия и флот? — спросил он тихо главу правительства.

— Все просто великолепно, — с манерами льстивого придворного отвечал ему премьер-министр.

— Сколько бы вам потребовалось времени, чтобы перевезти пятидесятитысячную армию через океан?

— Три месяца подготовки, герцог, ибо вы знаете, что уже давно делались такие приготовления и что нам недостает только денег и повода, чтобы привести в исполнение этот давно обдуманный план! И три месяца кладите на сам морской переход.

— Повод уже имеется. Сто процентный. Благодарю вас, я уверен, нас ожидает славное будущее.

— Я горю нетерпением дать нашей доблестной армии работу!

— Ее можно найти раньше, чем все думают, — пробормотал хвастливый герцог Грамон.

Этот разговор с Лаффитом был прерван громом труб, который раздался в галерее зала при входе королевской четы. Двери тронного зала, погруженного в море света, отворились как бы сами собой, и всюду, куда не взглянул бы глаз — на стены, на многочисленных присутствующих, которые при появлении высочайшей фамилии с удивлением и преданностью смотрели на нее, с лестью, которая так лицемерно была расточаема царствующему семейству, — всюду встретил бы блестящее великолепие.