Argumentum ad hominem

Смешно и противно звучит, но может сработать. Внешне ведь все выглядело очень похоже. Если осознанных свидетелей в наличии не окажется, ориентироваться придется на записи с камер, а они покажут… Да, практически то, о чем он говорит.

— Видишь ли, есть некоторая разница между свободной песенницей и прирученной. Последняя несет в себе отражение своего господина. И любая песня в её исполнении, вторгаясь в тело, оставляет особый след. В частности, мешающий другим песенницам свободно пройти по той же тропке.

Столбим территорию, значит? То есть, сферу влияния. Довольно удобно, надо признать. Например, оказал пару раз услугу, да хоть в плане лечения синяков, и человек уже никогда не сможет получить такой же сервис в конкурирующем заведении. Безупречно стабильная клиентская база. Куда вот только смотрят антимонопольщики? Или в том мире, из которого явился блондин, человеческие законы не действуют?

— Этот след и сейчас ещё в тебе. Память о том маленьком вокализе. И во всех прочих слушателях. Правда, он слишком рассеянный, чтобы понять, с чем имеешь дело. К тому же вряд ли кого-то из пострадавших опрашивали с участием песенниц.

Ещё бы. Сначала медики развлекались. Да и… Я бы, после такой стойкой ассоциации внезапного недомогания с пением, как обыденным процессом, какое-то время обходился без музыки. Думаю, нормальные люди — тоже.

— То, что сделает Маргарита лично для тебя, будет совсем другим. Вытравленным в твоей плоти навечно.

Навечно? Я столько не проживу.

— Разумеется, придется проявить снисхождение и взять на себя заботу о страдальце, для которого песни пташек из любых других стай будут хуже, чем пытка.

Да неужели? Это он нашей Лахудры не слышал. После неё уже ничего не страшно.

— Не волнуйся, я буду хорошим хозяином. Даже разрешу тебе спариваться. Не пропадать же породе, в самом деле?

Неспешно прошагал пальцами по моей ноге, от щиколотки до тазовой кости.

— Самочек будем подбирать тщательно. С лучшими родословными. Возможно, даже начнем торговать щенятами. Мало кто из моих знакомых откажется заполучить себе в дом такой сувенир. А кого-то можно будет просто обязать.

Он ещё и коммерсант? Однако. Талант на таланте и талантом… За чужой счет, правда. Но коммерция вся такая. Даже в исполнении относительно честных людей.

— Разумеется, это все будет возможно только после тщательной дрессировки. К которой мне бы хотелось приступить немедленно, но…

Пальцы двинулись дальше. По животу на грудь, выписывая вензеля.

— Изысканные кушанья следует смаковать. И я буду двигаться медленно. Вдумчиво. Со вкусом. Чтобы ничего не испортить.

Да я быстрее сдохну от скуки. Если он будет предварять такими вступлениями каждое свое действие.

— Голос уберем в самом конце. Когда я вдоволь наслушаюсь твоих криков и стонов.

Видимо, и впрямь подразумевается что-то грандиозно-болезненное. С размахом, красочными декорациями и приглашенными звездами. Патетическими речами, конечно. Может, даже с цирковыми репризами. И несменяемым главным клоуном.

Если бы я мог сейчас говорить, обязательно спросил бы, что сподвигло его стать… э… шоуменом. Собственная моральная ущербность или вынужденная необходимость разгонять хандру своей… то есть, нашей общей… как он там выразился? А, маман.

Правда, тогда, подозреваю, ему пришлось бы срочно корректировать планы. Особенно насчет моего голоса.

— А знаешь… Можно сделать ещё лучше. После процедуры я отпущу тебя погулять. Для пущего убеждения. И когда ты поймешь, что другого выхода нет, приползешь сам. На коленях. С мольбами.

Его восхождение вообще закончилось? Он ведь по-прежнему голоден. Только уже совсем не по песням.

Это ведь тоже что-то вроде попытки расширить мир. Конечно, через людей, а как же иначе? Но у блондина явно не получается или выходит из рук вон плохо. И кажется, знаю, почему.

Любую новоприобретенную территорию он затачивает под себя. Под свои странные желания и представления о прекрасном. По итогу получая собственное отражение. Разве что, в кривоватом зеркале. А себя самого, наверное, все же мало для счастья. Вот и жрет без остановки, оставаясь по-прежнему голодным.

Ну ничего, мучаться осталось недолго: пиршество близится к завершению. Потому что в меню закралась ошибка. И следующим блюдом едоки рискуют подавиться.

То, что он говорил… Наверное, оно справедливо. И очень может быть, строго выполняется для тех, кого он знает. Но со мной все было не так.

Потому что бракованный? Да и пусть. Главное другое.

Это его правила.

Свои я пишу сам.

Глава 16. А по утру они проснулись…

Дарли

— Ты ещё не поладила с Валентином?

А может, он со мной? Сам Лео, между прочим, выглянул из кухни с этим риторическим вопросом только после того, как за племянником захлопнулась входная дверь.

Дружба, приятельские отношения, да просто банальное добрососедство — процесс, в котором участники должны двигаться навстречу друг другу. Хотя бы меленькими шажочками. А как быть, если одна из сторон стоит, как вкопанная?

Правда, и я не особо рвусь сближаться с этим двухметровым столбом, перевернувшим мои представления о реальности с ног на голову. Во-первых, ужасающее несоответствие внешнего и внутреннего содержания. На моей памяти все рыжие люди, с которыми имела честь и совесть общаться, были личностями жизнерадостными. Конечно, кто больше, кто меньше, но в среднем по больнице температура выходила очень даже теплая. Поэтому в моем личном опыте рыжая шевелюра практически однозначно ассоциировалась если не с легкостью характера, то с легкостью общения. Но племянник Лео, фактически, с самого начала нашего знакомства был мрачен, как грозовая туча. А во-вторых…

Когда я проснулась, очнулась, пришла в себя, в общем, вернулась из того забытья, куда меня отправил рыцарь, несколько минут моё зрение не желало должным образом фокусироваться на окружающей действительности, и я привычно призвала на помощь песню. Чтобы быть уверенной хоть в чем-то. Потому что обстановка смутно напомнила уже знакомую мне гостиную, но фигура в кресле у окна по габаритам явно превышала параметры Леонарда Портера. Зато очень даже напоминала одну белобрысую личность. Я решила, что рыцарь сменил гнев на милость. И потянулась к нему. Чтобы удивиться и растеряться. Или, как говорят в народе, оторопеть.