Argumentum ad hominem

Кем бы ни был тот человек, в песенном поле он проявлялся совершенно иначе, чем Петер. Не скрывался до полной неуловимости и не громоздился грозным утесом. Но любая попытка хоть чуточку зацепить его не давала ни малейшего результата. Песня словно скользила и скатывалась прочь, как капля масла по тефлоновой сковороде. Я потерялась в этих неожиданных ощущениях настолько, что молчаливо позволила этому верзиле и представиться, и вкратце рассказать, почему и как очутилась в доме Лео. А потом события завертелись уже сами по себе.

Впрочем, до моих ушей подробности происходящего дошли не сразу. Уж не знаю, о чем именно думали племянники Лео, оставляя меня в неведении как можно дольше. Есть вариант даже, что по-своему берегли мою нежную психику. Но о ранении, операции и прочем я получила отчет, только когда волноваться уже не требовалось. По крайней мере, за Лео.

Что же до второго непосредственного участника событий… Девять дней я раз за разом перетряхивала в памяти впечатления нескольких последних минут перед забвением, но никак не могла их понять.

Мне было хорошо. Даже очень. Радостно, яростно, зло. Я бурлила и пенилась. Клокотала, как вулкан, готовый залить своей лавой весь мир вокруг. Это были дивные ощущения. Диковинные. Дикие. Первозданные. И ни единого сомнения, ни единого вопроса. Если я могу вскипятить реальность, о чем ещё тут думать? Только действовать!

И когда на поле выигранного боя явился рыцарь, все внутри меня вспыхнуло ещё ярче. Чем ближе он подходил, тем жарче разгоралась эта убийственная эйфория. Мы вот-вот должны были стать едины в расплаве могущества, превращаясь во что-то гораздо большее, чем собственная сумма, но Петер лишь коротко качнул головой. Я успела прочитать в его обычно бесстрастном взгляде то ли осуждение, то ли сожаление с примесью какой-то странной тоски, а потом…

Райские врата закрылись передо мной, больно ударив створками. И как-то само собой стало понятно, что другого раза не будет. Что я упустила свой шанс встать у небесного престола. Что все оставшееся — это лишь дорога назад. Дорога… домой?

Не то, чтобы возвращаться не хотелось. Потому что было, куда и к кому. И даже — зачем. Потому что ощущалось вполне естественным и приятным. Но ко всему этому прикладывалось и кое-что другое. То, что бесило, крутило и резало.

Рыцарь снова решил все сам и за всех. Только я никак не могла понять причину такого его решения.

Все то время, с момента, как только он попросил передавать песню, мы оставались связаны друг с другом. Сначала еле заметно, но с каждой новой волной связь крепла, становясь из ниточек канатами, а потом и вовсе ажуром стальных тросов, вроде тех, что держат мосты. И я могла чувствовать… Нет, я чувствовала.

В нем не было настоящей уверенности. Чего-то непоколебимого типа «только так, а не иначе». Он двигался наощупь. Вперед, назад, боком, кругом. Пробовал по-всякому. Без особой осторожности и пиетета, но все же аккуратно, словно боялся причинить вред. И только в самом конце, в последнем ударе уже не было даже призраков проб и ошибок. Как будто рыцарь долго искал и, наконец, нашел путь. Прямой, короткий, эффективный. Но именно тогда на свет божий явилась тень сожаления.

Это выглядело нелепым, если не глупым, и все же создавалось впечатление, что Петеру чертовски жаль лишать мир даже того уродливого и смертоносного создания, которое было послано убить меня. Нет, он не сомневался в выбранном способе действий, не собирался отступать. И все же, словно одновременно скорбел о том, что сбирался сделать.

Эта горьковатая приправа, портящая вкус победы, эта крохотная игла меня тоже царапнула. Не слишком больно, скорее досадливо. И тогда я вышла за пределы.

Мне хотелось многое ему сказать. И показать. Разверзнуть объятия, в которых он мог бы найти утешение. Объяснить, что оплакивать стоит лишь тех, кто по-настоящему дорог. Поделиться всем тем, что смогла узнать и накопить за прошедшую жизнь. В конце концов, разделить его одиночество… А взамен получила от ворот поворот.

— Дарли?

Что он там спрашивал-то? А, насчет племянника и моих с ним. Или его со мной. О том, чего нет, в общем.

— Ещё нет. Даже не пробовала. А что? Тебя это сильно напрягает?

— То, как вы постоянно расходитесь по углам ринга? Да, есть такое. Совсем чуть-чуть.

Даже показал пальцами. Левой руки, висящей на перевязи.

Больше это было уже никакой не мерой предосторожности, а чистой перестраховкой, но мы решили… Я решила. Не колыхать больные места так долго, как это возможно. Заодно чуть отсрочить тот прекрасный день, когда…

— Ну, если чуть-чуть, трогать и не стоит. Само рассосется. Со временем.

— Дарли.

Вот чем хороши и одновременно плохи семейные люди? Правильно, наличием этой самой семьи. Добрая, злая, степенная, сумасшедшая — неважно. Правила приличия, насаждаемые обществом, неумолимы: если ты на свете не один, как перст, изволь следовать тексту роли. А писан начисто этот текст был… Ух, наверное, ещё в далеко допотопные времена.

Конечно, есть нюансы. Разный почерк, наклон букв, причуды каллиграфии, наконец. Но в целом, если обременен родственниками, постоянно имеешь их в виду. Даже если это тебя это убивает. Причем, иногда вполне буквально.

А самое мерзкое, что привыкаешь к такому положению вещей. И все разговоры о свободе воли, о праве на самоопределение вплоть до отделения, о том, что птенцы должны вылететь из гнезда… Все это, в сущности, просто разговоры. Для личного успокоения. Или попытка оправдать и оправдаться. Но в глубине души все равно остаются пресловутые угрызения. Насчет того, что где-то когда-то и в чем-то оказался не настолько хорош, насколько хотелось и следовало.

Мои родители давно уже сгинули где-то за Стиксом. Оставив о себе смутные и отрывочные воспоминания, больше по части обид и взаимных претензий. Расставались мы так, что похороны лишь поставили точку в давно опостылевшей пьесе. И все равно, каждый раз, когда во сне или наяву мне видится кто-то из них, я чувствую себя виноватой. Нет, не за то, что чего-то не успела или не сделала: мы никогда не знаем, на что по-настоящему способны. Я украдкой касаюсь уголка глаза именно потому, что все закончилось. И другого шанса уже не будет.

Хорошо, что приступы сентиментальности со мной случаются редко.

А стремление Лео к установлению порядка в наших общих отношениях… Похвально, да. Хотя и утомительно. Потому что дергает. Он. Меня.

— А сам как? Не хочешь попробовать потрясти авторитетом?

Вздохнул, отводя взгляд:

— Он меня не послушает.

— Есть ещё Кэтлин. В качестве рычага влияния.

Взгляд в сторону духовки стал ещё тоскливее:

— И её не послушает.

О чем я и говорю. Чисто по-семейному. И вместе хреново, и врозь никак.