АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА

– Настоящий шпион, - сказал сквозь зубы проснувшийся ненадолго Звягинцев, - в любую эпоху товар штучный.

– Звягинцев, - сказал Макс, - я, конечно, виноват перед вами и вину свою чувствую, простите, я не хотел причинить вам вреда, это не входило в мои планы. Но, с другой стороны, вы сами сунулись. А в настоящую минуту вы вообще должны спать. Спать. Спать.

Звягинцев незамедлительно уснул.

– Вот граф Калиостро, помнится, - заметил Бригонций, - тоже обладал взглядом магнетизера и умел усыпить кого угодно сей же секунд.

– Наша жизнь, - промолвил маленький лама, - в сущности, кукольное представление. Желательно держать нити в своих руках и самому решать, когда идти, а когда стоять, когда бодрствовать, а когда спать, не позволять дергать за нити другим, и тогда ты вознесешься над сценой.

– Граф Калиостро, - сказал Бригонций, - иногда сравнивал жизнь с театром марионеток. Мы с ним беседовали однажды о кукловодах и кукольниках. Ему очень правились мои механизмы, особенно провалы и зеркальные привидения, он даже предлагал мне… но сие к делу не относится. Он сулил мне прибыль, путешествия и приключения.

– …о ребенке?!
– Макс патетически поднял руку, воздел артистически длань.
– О бедной девочке, боготворящей отца, которого она лишена, о некрасивой дочери красавицы матери, чье легкомысленное поведение ранит ее до глубины души и может испортить ей всю жизнь. Вы никогда о ней не размышляли? О ее одиночестве. О ее ненависти к вам. Она и мать возненавидит по-настоящему в конце концов. Что ждет такую девочку в дальнейшем? Какие беды?

– Да неужели Калиостро предлагал вам роль помощника?!
– воскликнул я.

– И вы отказались?!

– Лучше умереть в глуши, - назидательно произнес лама, - сохранив чистоту духа и тела, чем потерять себя в обществе рыночных торговцев.

– Какой еще Калиостро?
– спросил Макс сурово.
– Что вы дурака валяете? Не надо разыгрывать помешанного, такого действия на психику вещество из данной авторучки оказать не могло.

– Граф был не торговец, а авантюрист, - сказал Бригонций, - любитель игр житейских. Рынок его мало интересовал.

– Он был человек своевольный и праздный, - возразил лама, - мысли его были досужие, ими обкрадывал он собственную жизнь, а скверна мира представлялась ему то театром, то базаром. Трясина алчности и вожделения - это ли не океан скорби? Одна лишь мысль о прозрении способна переправить нас на тот берег. Почтенный Бо говорил: «Лучше скрытно доверяться созидательной силе небес, чем уповать на собственное своеволие».

– …своеволие и ребячество, - продолжал свой прерывистый монолог Макс.
– По сути дела, вы не можете быть настоящим соперником Настасьиного мужа. Потому что он государственный человек, а вы пока что ничтожество. У вас совершенно разные роли, да еще из разных пьес.

– Актеры покрывают лица пудрой и раскрашивают их красками, изображая красавцев и уродов, - сказал лама, - но когда представление закончено и сцена пустеет, где пребывать красоте и уродству?

– Мне нравится, что все вы говорите о театре, - Бригонций вскочил, взмахнув реками, забегал по палате от двери к окну, где в раме оконной дальний ночной фонарь высвечивал осеннее дерево, - но что бы вы ни говорили о ролях и актерах, - что для вас театр? кто вы в нем? сторонние наблюдатели! зрители! публика! А для меня театр - моя жизнь! И даже более того! Судьбина! Между прочим, - тут Бригонций обратился ко мне, - граф Калиостро понимал в театре больше, чем кто бы то ни было: для него весь мир был театр, все люди были актеры, комики, трагики, благородные отцы, резонеры, кокетки, субретки, инженю, травести, герои-любовники, а он был прима, премьер, звезда первой величины.

– Мне не пришло бы в голову сравнивать Калиостро с актером,– сказал я.

– Я не сравниваю!
– вскричал Бригонций.
– Он и был актер! Гениальный актер!

– Видать, для вас Калиостро то же, что для меня Галя Беляева.

– Да это черт знает что такое!
– взорвался Макс, прервав свой назидательно-душеспасительный монолог несостоявшегося убийцы, коим собирался он меня то ли закодировать, то ли зомбировать, то ли вразумить и воспитать.

– Ты издеваешься надо мной? Калиостро, Галя Беляева… К дьяволу! Усни! Провались! Спать! Спать! Спать!

В остекленные двери из коридора, где дремала на диванчике дежурная сестра, лился мертвенный больничный свет. Я уснул, слыша сквозь надвигающееся сновидение тихий удаляющийся голос ламы:

– Когда мысли сами собой находят отклик в сердце, мы словно живем среди благоухающего сада. Почтенный Бо говорил: «Мысли доставляют удовольствие, когда они приходят внезапно. Ветер становится чист, когда он вольно гуляет на просторе».

НЕТИ

Плыла кровать моя между светом больничного коридора и светом ночного осеннего, пронизанного фонарными лучами золотисто-зеленолиственного дерева в окне.

Был я в нетях. Нигде.

Состояние мое не являлось ни сном, ни сновидением, ни бодрствованием, ни мыслью, ни мечтою.

Возможно, объяснялось оно сочетанием воздействия одного из слабейших ядов Максова арсенала и неполного гипноза.

Однако позже замечал я неоднократно: сходное состояние свойственно жителям архипелага Святого Петра, оно даже как бы их неотъемлемое свойство, почти отличие от прочих жителей городов и весей земных. Стоит человек у окна (пол. возраст, социальная принадлежность, темперамент и т. п. значения не имеют), якобы глядит в окно, будто бы задумался, а на самом деле - в нетях пребывает, нигде, ни в одном из миров, рекрут беглый, нетчик мелкий; спит душа, бездействует тело, дремлет ум. Из вотчин в нетчины подался, короче говоря.

Не знаю, почему всю жизнь (сначала на слух, а потом по инерции, скорее всего, словарь Даля не разубеждал) для меня слово «нети» и слово «сети» рифмовались, - не по звучанию, по смыслу.

Что ловит нас? кто? каким неводом (почему «не-»?…)? каким бреднем улавливает нас Ничто? Перестав или перемет, установленный поперек, заставляет нас замереть в потоке времени? Попался, попался, дурачок, нашлась и на тебя недотка, нашелся ахан! «Мрежею души не ловят», - тоже неплохая поговорка. Души, может, и не ловят. Что за сеть пленила нас, тащит в нети? Ставная? плавная? паучья? Кого какая. Кого свинчатка, кого поездуха: каждому - свое…

Темное неуютное Нигде окружало меня. Его неспешная летучая отрава плавала по жилам. Я представлял себе, как оказывается в нетях - невольно, минутно - находящийся на своем почетном, с государственной точки зрения, посту шпиона муж Настасьи. В моменты, когда пистолет его дает осечку, когда не может он шевельнуться, точно во сне, выпадая из бытия, он должен быть достоин сочувствия, - в частности, моего

Я думал о дочери Настасьи, думал лениво, смутно, о ее дочери, в которой не было, на мой взгляд, ничего от матери, только имя, ни малейшего сходства, об этой оцепенелой девочке, чью ненависть я чувствовал физически, особенно ослабев, как чувствуют ожог, удар, ледяную воду. И муж Настасьи, и его дочь казались мне полуживыми созданиями, убогими, почти инвалидизированиыми, обделенными; они отличались и от Настасьи, и от меня неполнотой, фиктивностью, дефектностью, формальностью чувств; мне было их жаль, мне было неловко перед ними, словно я обирал неимущих.

Вас не смущает словосочетание «принять решение»? Принять подарок, принимать почести, принять решение, - будто оно уже находилось где-то готовенькое и вы его - приняли.

Мое решение, вероятно, находилось в нетях, и там мне его всучили, вручили; а я не возражал. Не возражал, принял, забыл ненадолго, провалился еще куда-то: уснул.

Меня разбудила дежурная сестра, больничный ангел с голыми икрами и тапочках на босу ногу, в легоньком белоснежном халате. Ни свет ни заря она принесла нам со Звягинцевым по градуснику, по мензурке с дрянью, по горсточке таблеток.