Архивы Конгрегации 2

— Игнациус.

— Видите ли, брат Игнациус, это имена тех, кто пропал, но чьи останки мы не смогли отыскать. Верней всего, они тоже погибли, но их тела действительно съели дикие звери. Здесь я указывал даты, когда их видели в последний раз.

Курт кивнул и вновь опустил хмурый взгляд к тетради. Второй список был много короче первого, имен в нем было всего три: два женских и одно мужское.

— Двое из них, Вольф Дик и Ханна Мюллер, пропали еще в середине декабря, — отметил Курт. — А вы говорите, заволновались только после третьего убийства?

— Понимаете, брат Игнациус, — развел руками отец Амадеус, — деревня — не город, тут не думают первым делом на дурных людей, если уж нет тому явных свидетельств. Вольф был дровосеком, часто подолгу пропадал в лесу, а начало зимы помните, какое морозное было? Все решили — замерз, а того вернее в прорубь свалился. Тут такое уже случалось, только в другой раз увидели вовремя мальчишку да выловить успели, пока не закоченел. А Ханна… — он неопределенно повел рукой. — Она всегда была тихая, незаметная, а в последнее время будто немного блаженная стала. То и дело вдруг вставала и шла куда-то, окликнут ее — оглянется и так смотрит, словно не понимает, кто ее зовет. Или понимает, но не может сказать, куда шла и зачем. Ее однажды дома хватились, а нет Ханны, ушла куда-то. В тот день снег сыпал, все следы заметало в пять минут. Походили, поискали, да так и не нашли.

Полученной информации было удручающе мало для сколь бы то ни было обоснованных выводов, но отец Амадеус и так сделал больше, чем можно было надеяться. Теперь же им предстояла самая нелюбимая Куртом часть расследования: опрос свидетелей и потерпевших. И чем меньше была деревенька, тем больше господину следователю хотелось превратить свидетелей в жертв. Тем более что пользы из подобных опросов зачастую проистекал minimum. Однако ad imperatum начать следовало именно с этого, к тому же иных идей пока не было, а опыт показывал, что зацепки порой находятся в самых малозначительных и малоперспективных вещах и разговорах.

Помощника он отправил разговаривать с соседями — занятие долгое, трудоемкое и неблагодарное, но и оно порой приносило кое-какие плоды; сам же решил начать с родственников последней жертвы — столяра Ханса Хольца, известного на всю деревню юбочника и выпивохи. Надеяться найти злодея по горячим следам десятидневной давности было глупо, но прочие следы простыли и того раньше.

Что настроения в Аспендорфе царят отнюдь не праздничные, а то и вовсе панические, было заметно невооруженным глазом. За время пути к дому Ханса майстеру инквизитору не встретилось ни одного играющего на улице ребенка. Сбившиеся стайкой у колодца женщины проводили его внимательными взглядами и возбужденным перешептыванием. А коловший дрова в одном из дворов мужик при виде висящего открыто Signum’а и вовсе перекрестился и выдохнул: «Господи, наконец-то». Курт с подобным титулованием согласен не был, но в целом чувства мужика понимал: свалилась беда с больной головы на здоровую. Отчего ж не вздохнуть с облегчением?

Из родственников у столяра оказалась жена да двое детей, совсем еще несмышленышей. Был еще отец, но его хватил удар после того, как нашли тело сына.

Майстеру инквизитору свежеиспеченная вдова открыла охотно. Пригласила в дом, на стол собрала (у нее-то еще двое братьев есть, чай не бросят сестру да племянников в бедности прозябать, не убудет с нее, ежели гостя накормить). Убитой горем Берта Хольц отнюдь не выглядела, скорее уж злой на мужа, от которого, куда ни глянь, одни беды; да еще не могла скрыть радости от возможности поболтать и посокрушаться на любимую тему.

— Итак, Берта, когда ты видела своего мужа в последний раз? — от еды Курт отказываться не стал и разочарован угощением не был: стряпухой хозяйка была если не отменной, то уж во всяком случае достойной.

— Так я ж и говорю, — охотно затараторила женщина, будто продолжая оборванные его вопросом на полуслове сплетни об очередной мужниной полюбовнице. — В прошлый вторник. Явился он, окаянный, затемно, да в подпитии. А я, когда он пьяным приходит, его домой не пущаю. Нечего деток пужать. Велю, чтоб в хлеву спал, ежели сам скотина такая. А ежели в дом ломиться думает, так скалкой охаживаю...

— В прошлый вторник ломился? — вернул он женщину к теме разговора.

— Не, сразу в хлев пошлепал, скот похотливый, — и непонятно было, что больше злит хозяйку: покладистость убиенного мужа или потенциальное непотребство, могшее иметь место в хлеву.

— И с тех пор ты его не видела, так?

— Нет. То есть, да. То есть, видела, но не его... — вконец запуталась женщина.

— Давай-ка по порядку, — оборвал ее Курт. — Что ты делала и что видела с тех пор, как Ханс ушел из-под двери, и до того, как обнаружила его пропажу?

— Так вот, я кобеля-то этого пьяного в хлев погнала да и сама спать легла обратно. Он же, скотина, явился, когда все спали уже. Чуть детей не перебудил.

— Дальше, — бросил начинавший терять терпение Курт.

— А дальше я проснулась. За окном еще темно было, я чего потеплее накинула да на двор пошла. Ну, зачем все ночью на двор ходят… Замерзла, пока ходила, поостыла да и пожалела охламона этого. Зима ж, холодно, а он пьяный. Ума-то не хватит к корове под бок ткнуться, замерзнет еще. Зашла в хлев, чтоб домой, значит, позвать, а его нету!

— Подожди, Берта. А с чего ты взяла, что Ханс вообще заходил в хлев?

— Так дверь не заперта осталась! Я-то с вечера всегда запираю. Мало ли, волк какой, али самой скотине какая дурь в голову ударит... А ентот охламон, значит, зашел, снегу нанес, все сено истоптал, а потом вышел — и след простыл. Я и решила, что замерз да к полюбовнице поплелся. Ну, думаю, явишься с утра — всыплю тебе и за натуру твою кобелиную, и за хлев открытый. А он и не вернулся. Я днем в трактир зашла, спросила. С вечера не видали. И Эльза, вдова наша веселая, не видала. Я и тогда не забеспокоилась. Бывало с ним такое, когда совсем разобидится али стыдно станет на глаза показаться. А через два дня нашли его... Ох ты ж, Господи, страсть-то какая...

Берта всхлипнула — впервые за весь разговор. То ли от того, что не совсем еще свыклась с мыслью о гибели мужа, то ли от пугающих воспоминаний. Зрелище, если верить записям священника, было крайне малопривлекательное. Несколько ножевых ран, следы от когтей и зубов животных. Сердце вырезано, глаза выклеваны (возможно, выколоты), внутренности частично съедены.

— Когда Ханс пришел пьяным под дверь той ночью, он вел себя как обычно? — поспешил отвлечь вдову Курт. Только рыдающей бабы ему сейчас и не хватало. — Ничего странного не заметила?

— Да как обычно! — Берта тут же забыла про слезы и вновь отдалась праведному гневу на пьяницу-мужа. — Я уже все его песенки наизусть знаю! «Да я ж тебя люблю, да я ж больше не буду, вот те крест, в последний раз, да завтра же пойду и при всем честном народе Эльзе на порог плюну»... Тьфу!

Более ничего вразумительного у натерпевшейся от мужниных похождений вдовы выяснить не удалось. Если, конечно, не считать бесчисленного множества порочащих сплетен сомнительной правдивости едва ли не обо всех жителях деревни, исключая лишь малых детей.