Архивы Конгрегации 3

— Гаррик-хлюпарик опять что-то натворил, — прошипел ему в ухо кузен, проходя мимо с противной гримасой.

За словами последовал ощутимый толчок, но он не увернулся; он вообще едва замечал теперь, что творится вокруг. Разум зацепился за странное имя, которым назвал его толстый кузен. Он откуда-то знал, что мальчишку зовут Дадли, но вот с собственным именем возникали сомнения. Он совершенно точно не был Гарри. Его так никогда не дразнили и не обзывали. У этого странно звучащего слова с придыханием на первом звуке вообще не было значения. А его зовут… ну, тетка зовет его сучонком, поганцем, мерзавцем и прочими бранными словами. А мама… мама, которая умерла всего год назад, а вовсе не когда ему был год, звала его… Куртом.

***

Курт проснулся в предрассветных сумерках в придорожном трактире. Реальность возвращалась к нему медленно и неохотно. В голове затихали остатки терзавшей во сне боли, за окном заорал первый петух. В соседней комнате за на всякий случай неплотно прикрытой дверью тихонько посапывала Нессель. В двух днях пути позади оставался полуразрушенный Бамберг… Сколько же еще ему будут сниться бесчисленные и разнообразные ветви и веточки Древа миров?

Убей дерево

Автор:Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: злить юных ведьм опасно

Людей убивать нельзя. Так учила мама с самого детства. И в Божьих заповедях так сказано.

Папа добавлял, что иногда людей убивать все-таки можно и даже нужно. Например, если они пытаются убить тебя или твоих близких, если вообще творят зло. У папы работа такая.

Но просто так людей убивать нельзя. И из-за мелочей тоже нельзя. Даже за глупость нельзя. Просто нель-зя.

Но иногда так хочется. Особенно за глупость.

А как еще назвать то, что сказал Герхард о маме? Это ж додуматься надо было такое ляпнуть. «Удачно подцепила Молота Ведьм»… Фу. Глупость и мерзость. Как будто мама специально папу подманивала.

Альта так и сказала этому глупому мальчишке. И в глаз дала. Он не увернулся — не ожидал, наверное. Попытался дать сдачи, но Альта убежала, крикнув ему, чтоб не смел на глаза ей попадаться.

И лучше бы ему последовать ее совету. Потому что сейчас она чувствует, как внутри нее поднимается та волна, которую она так старательно училась контролировать с самого детства, чтобы не вырвалась случайно, мимовольно. Альта и теперь может загасить эту волну, загнать назад, заставить успокоиться, но именно сейчас загонять и гасить ее не хочется. Девочка точно знает, что если так сделать, сила подчинится и утихнет, но полностью не уйдет, а будет мешать и натирать, как камешек в башмачке.

И больше всего хочется направить удар в этого Герхарда, чтобы не говорил больше глупостей. Но нельзя, он ведь обычный мальчишка, вообще без способностей, его это убьет.

Девочка резко развернулась к высокому вязу. Его, конечно, тоже жалко, он тоже живой, но по-другому. Ей уже давно не приходилось так поступать: держать свои силы под контролем Альта научилась самое позднее годам к семи. Но и в четырнадцать помнила, как это делать.

Она ударила в полную мощь, послав всю темную волну в дерево. Обычный человек ничего бы и не заметил, кроме резкого взмаха руки девочки и внезапного шороха листвы, хотя ветра не было. Просто вяз словно встряхнулся, а потом на нескольких крупных ветках разом пожелтели листья, будто наступил октябрь. Прикасаться к веткам Альта не стала — и так знала, что они стали сухими и мертвыми.

— Прости, — шепнула она, легонько тронув ладонью ствол.

Маме она ничего рассказывать не будет. Та только расстроится и скажет, что мальчишки часто бывают глупыми — как будто Альта и так этого не знает. Расскажет отцу Бруно на исповеди, а больше никому об этом знать не надо.

Темные мысли

Автор:Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: Мартин размышляет о допущенной им ошибке

Стригу не нужно столько же времени на сон, сколько человеку. Стригу вообще не обязательно спать каждую ночь.

Но людям отдых нужен ежедневно. К определенному часу лагерь имперской армии затихает, и Мартин остается один. Разумеется, спят в лагере не все: всматриваются и вслушиваются в темноту часовые, бдят у постели наиболее тяжелых пациентов сестры-целительницы, тихонько переговариваются редкие обитатели лагеря, которым почему-то не спится именно в эту ночь. Но все они не в счет; никому из них нет дела до следователя Конгрегации второго ранга Мартина Бекера, как и ему нет дела до них. У него в эти часы вообще нет дела.

А в отсутствие дела приходят мысли. Приходят они и днем, но тогда от них можно отгородиться участием в очередной стычке, допросом пленных, разговорами о текущих и грядущих делах с сослужителями, отцом, сестрой, Императором, командиром отряда — с кем угодно.

Ночью заняться нечем, и мысли захлестывают разум без остатка. Поначалу они вертятся вокруг событий минувшего дня и планов на день грядущий, и порой их оказывается довольно, чтобы заполнить бессонную или полубессонную ночь. Если же прошедший день не принес достаточной пищи для размышлений, разум помимо воли затягивает назад, в недавнее прошлое, пока он не упирается в ту самую ошибку, из-за коей переменилось столь многое.

За минувшие с того дня недели Мартин уже не раз обдумал и передумал все случившееся со всех сторон, но примириться с собою окончательно никак не выходило. Он отчаянно жалеет, что так и не привелось повидаться с отцом Бруно; духовник, должно быть, нашел бы те слова, которые помогли бы новообращенному стригу вырваться из замкнутого круга воспоминаний и сомнений. Отец и Альта поддерживают в меру сил, помогая устоять на краю бездны отчаянья, порою даже сделать шаг или два от этого края, но с наступлением ночи и вынужденного безделья все начинается сызнова.

Главное, что не дает примириться с собой и с произошедшим, — осознание того, что все было зря. Его обращение, последовавшая за этим смерть Александера, душевные терзания отца, отлично видимые, сколько бы тот ни пытался их скрыть, — ничего этого бы не случилось, если бы Мартин не поддался безумной надежде успеть спасти Фёллера. Это могло бы иметь какой-то смысл, если бы ему удалось-таки вытащить expertus’а живым (хотя не было никаких гарантий, что даже и тогда получилось бы вернуть к жизни его разум). Но беспамятный Фёллер погиб еще раньше своего незадачливого спасителя. И теперь выходит, что все жертвы были принесены зря, впустую, бессмысленно.

Эта мысль не дает покоя, сводит с ума, доводит до отчаянья с той самой ночи, когда стало ясно, какова расплата за его обращение. Он бы примирился и с собственной новой сутью (этот выбор он сделал добровольно и осознанно и, несмотря на некоторые непредвиденные осложнения, в целом на него не жаловался), и с тем напряжением, с каким смотрит на него отец после того, как выбор этот был сделан. Все бы довольно быстро свыклись с новым положением вещей.

Но смерти Александера он себе никак не простит. Альта может сколько угодно говорить о том, что его мастеру так лучше и об этом он и мечтал невесть сколько десятилетий, сути это не меняет. Если бы не совершенная Мартином глупость, Александер продолжал бы жить, Совет не стоял бы на ушах, не зная, кем закрыть брешь, появления коей никто не ожидал, отец не прятал бы безотчетную брезгливость за маской равнодушия (впрочем, в последнем он преуспевает все больше, и Мартин ему за это безмерно благодарен).