Аритмия

Не выпускаю мяч из поля зрения ни на секунду. Оцениваю ситуацию. Понимаю, что Савченко не успеет закрыть свою зону. Она всегда совершает одну и ту же ошибку. Слишком уходит влево, страхуя Синельникову.

Перехватываю ее испуганный взгляд и в прыжке бросаюсь вперед. Падаю и мяч принимаю уже распластавшись на полу, «грациозно» по нему проехавшись. Это дает возможность девчонкам перебросить мяч через сетку. Терентьева хитрит и Диброва забивает.

Шум становится почти невыносимым. Даже уши закладывает.

— Молоток, Арсеньева! Ты как? Доиграешь? — Лиза с опаской косится на мои колени.

— Да. Все в порядке, — отмахиваюсь беззаботно. Потом разберемся.

Так вышло, что я не успела надеть всю защиту.

Ну разбила. На правом, похоже, глубоко стесала большой участок кожи. Кровища мгновенно пропитывает белые гольфы. Колено болит, но не смертельно. Потерплю как-нибудь.

Краем уха улавливаю оскорбления, доносящиеся от сетки. Девчонки сцепились словесно. Того и гляди подерутся. Накал невозможный…

— Хватит, Оль, иначе посажу в запасные, — предупреждает ее Лиза.

— Пусть рот закроет или я ей его закрою!

— Давай, попробуй!

— Иди сюда, корова…

— Оля, все, — Диброва преграждает ей дорогу. — Надо игрой доказать, что мы сильнее.

И мы доказываем…

Матч завершается в нашу пользу, с перевесом в четыре очка. Даже и не помню, когда в последний раз так искренне и от души радовалась победе.

— С почином, Дашка!

Обнимаемся, похлопывая друг друга по спине. Затем еще минут пять слушаем критику тренера. Как я и предполагала, нашей игрой он не совсем доволен.

— Присаживайтесь, обработаю, — обращается ко мне медсестра.

— Я сама, спасибо. Там вон что-то случилось на трибуне. Вроде в обморок кто-то упал.

Оно и неудивительно. Духота стоит страшная. Мало того, что топят на совесть, так еще и надышал народ.

— Сейчас вернусь. Вот, держите все необходимое. Пойду гляну, что там.

Женщина спешит к трибунам, а я усаживаюсь на лавку, вплотную придвинутую к стене.

Выпрямляю ногу и осматриваю испачканные кровью гольфы.

Красота…

— Со стороны это выглядело больно.

Даже не заметила, как он подошел.

— Спятила сегодня совсем? — Ян вопросительно вскидывает бровь.

Молча отвожу взгляд.

С момента нашей случайной встречи в парке прошло несколько дней. И все это время я старательно его избегала. Насколько это вообще было возможно…

Выдирает из моей руки перекись водорода, садится напротив.

— Ну-ка, верни! — пытаюсь отобрать у него бутылочку.

— Да сиди ты спокойно, Арсеньева! — аккуратно приспускает гольфы.

Спокойно сиди?

Каким образом, если для меня интимность момента зашкаливает.

— Наколенники надеть не судьба? — внимательно осматривает полученную мной «травму».

Открываю рот, собираясь бросить что-то грубое в ответ, но тут же его закрываю.

Позорно вздрогнув, затыкаюсь. По двум причинам…

Во-первых, мне больно. Щиплет рана от перекиси просто жуть. А во-вторых, меня напрягает его ладонь. Холодные пальцы уверенно ложатся на оголенную ногу и сжимают ее с обратной стороны, слегка придерживая.

Придаю лицу напускное выражение полнейшего безразличия.

Меня это не волнует. Не волнует. Все это мы уже проходили…

Снова вспоминается наше знакомство и дикое смущение, которое обрушилось на меня тогда.

Злюсь. Он ведь вполне может делать это нарочно. По части эмоций и переживаний я всегда была для него открытой книгой.

Отлепив спину от стены, хочу оттолкнуть, вот только он в очередной раз заставляет меня задохнуться. От удивления и немой растерянности.

Наклоняется ближе, и я замираю…

Прохладный поток воздуха нивелирует неприятную саднящую боль.

— Так лучше? — продолжает невозмутимо дуть на рану, отчего кожа покрывается предателями-мурашками.

Лучше? Не сказала бы.

Наши глаза встречаются, и в его — однозначно пляшут дурные черти…

— Меня настораживает твоя забота, — наконец совладав с собой, признаюсь я.

— Почему? Больше не живешь по принципу «добро на добро»? — отклоняется, ловко надрывает зубами защитную упаковку большого квадратного пластыря и по-прежнему смотрит на меня.

— С тобой это не работает, Ян, — непроизвольно слетает с языка.

Нечто, едва уловимое, мелькает в его взгляде. Может, проснувшееся чувство вины. Не знаю. Да померещилось, наверное… Мы ведь часто выдаем желаемое за действительное.

— Нам надо поговорить, — сообщает, наклеивая сперва один пластырь, а затем и второй.

— Нет, — категорично качаю головой. — Мне это точно не нужно.

Сгибаю колено, вынуждая его убрать руку.

Прищуривается, ухмыляется.

— Спасибо, конечно, за помощь, но это явно было лишним. Я бы даже сказала неуместным.

Пожимает плечом.

— Зачем ты ввел в заблуждение Лавриновича? — недовольно на него смотрю.

— О чем конкретно речь? — интересуется лениво.

— О том, что Денис с чего-то решил, будто ты — мой парень, — озвучиваю итог нашей с ним вчерашней беседы.

Нарочно не использую отчество, хотя всегда это делаю. И да, это мое «Денис» определенно режет слух.

— Чтобы я тебя рядом с ним не видел, — выдает он, мрачнея все больше.

— Ты серьезно? — я нервно смеюсь. — Не заболел? Может, у тебя температура и ты бредишь?

Дотрагиваюсь до его лба.

— Ты меня услышала, — его пальцы перехватывают мою кисть, и взгляд становится жестким.

— Да с какой стати ты указываешь мне что делать? — выдергиваю руку.

— Я тебя предупредил, — цедит сквозь зубы.

— Хватит угрожать. Ты вообще понимаешь, насколько нелепо это звучит?

— Нелепость — что ты повелась, — презрительно морщится. — Из-за него электрика бросила?

Я не могу это слушать.

— Ты конченый идиот, Абрамов, — поднимаюсь со скамейки. Он тоже встает. — Дай пройти.