Аритмия
Шрифт:
— Ты зациклен на своей долбаной работе, потому что тебя от нее прет. В моем случае, эффект обратный. Адвокатура — не мое.
— Пффф. А что твое? — фыркает насмешливо. — Вот это?
— Вставай.
Поднимаю его, приставляю к стене и тянусь за костылями.
— Бросай всю эту ахинею, Ян. Нормальный мужик не должен страдать подобной ересью!
— Я учусь, работаю, живу отдельно и с недавних пор ничего у тебя не прошу. Что еще от меня надо? — спрашиваю зло.
— Что надо? — пучеглазится он, размахивая костылями. — Я хотел сына, достойного своего отца! А что получил?
— Что
— Да Винчи недоделанный! Ни хрена из тебя толкового не выйдет, пока вся эта дурь в башке! — опять скидывает со стола стопку рисунков, и они разлетаются в разные стороны.
Кретин…
— Ты закончил? — осведомляюсь спокойно.
— Вечно со своими кисточками носился! Залезет на чердак и сидит там, часами малюет! Нет бы как все нормальные дети…
— Я никогда не был нормальным, тебе ли не знать, — невесело усмехаюсь.
— Не был и не будешь, — обреченно отмахивается.
Шатаясь, ползет на костылях к выходу. Застывает. Затыкается. Пялится куда-то себе под ноги.
Опускаю взгляд.
Голубое небо, раскидистая ива, качели и девочка в легком желтом сарафане…
— Еще и рука поднимается? — интересуется он гневно.
На рисунке изображена моя сестра, Алиса. Совсем недавно я вспомнил наше с ней последнее лето и впервые за долгие годы да… «поднялась рука ее нарисовать».
— Чтоб не смел мне… Ты понял, гаденыш? Чтоб не смел! — хватает меня за джемпер. — Из-за тебя! Из-за тебя все…
Будто кислоты в лицо плеснул.
— Чего молчишь? Скажи, что это не так! — орет на всю квартиру. — Ты должен был следить за ней в тот вечер! Ты!
Грубо толкает.
— Убери от меня свои руки!
— Ты должен был спасти ее, чертов кусок дерьма! Хоть что-то стоящее мог сделать в своей никчемной жизни! Она погибла из-за тебя! Из-за тебя! — вопит он громко. — И семья наша развалилась тоже по твоей вине!
Странное дело, когда кажется, что хуже уже быть не может, обязательно наступает вот такой стремный момент. Воздух, пропитанный ядом и ненавистью, душит, и где-то там, глубоко внутри, снова становится дико больно. Ведь одно дело годами чувствовать в глазах родителей немой упрек и совсем другое — услышать напрямую все эти слова единым монологом.
Они как острые, заточенные лезвия, вспарывающие кожу.
Как едкая соль на оголенном куске мяса.
Как меткий выстрел в самое сердце.
— Убирайся, — цежу сквозь стиснутые зубы.
— Если вернуться к теме нашего разговора, ты — бездарь и вся эта твоя маляка — бездарщина полная. Мой тебе совет, сожги все подчистую при первой же возможности.
Небрежно ткнув костылем в эскиз, рвет его надвое.
— Если бы мог поменяться с ней местами, не задумываясь, сделал бы это, — зачем-то произношу в отчаянии.
Много лет назад, сидя около бездыханной Алисы, я сказал ему тоже самое.
— Да, но ты не можешь! — с сожалением бросает он, уходя.
Киваю.
Оседаю на пол, когда хлопает дверь в спальню. Сжимаю пальцами виски. Зажмуриваюсь до скачущих, мерцающих цветных точек.
«Ты должен был спасти ее, чертов кусок дерьма! Хоть что-то стоящее мог сделать в своей никчемной жизни! Она погибла из-за тебя! Из-за тебя!»
Страшные кадры атакуют сознание.
Огонь пожирает все вокруг. Дышать становится нечем. В носу и на языке ощущается неприятный привкус гари.
Моргаю. Трясу и дергаю головой.
Лестница горит. Я зову ее. Зову, но она не отвечает…
Алиса… Моя Алиса.
Пламя пугает, кусается и мешает мне пробраться наверх. Пытается оторвать нас друг от друга. Разделить… Но разве это возможно? Мы же всегда были вместе, с самого рождения.
Больно. Ничего не видно. Коридор. Спальня. Она лежит на кровати и не хочет вставать. Не реагирует, не отзывается.
Беру на руки вместе с одеялом. Обратно практически бегу.
Не уронить. И только успеть бы…
Но я не успел…
Распахнув глаза, дышу как параноик.
Спина взмокла. На лбу выступила испарина.
Раскачиваюсь, дрожа всем телом, пытаюсь сфокусировать взгляд и вернуться в реальность. В ту реальность, где я есть, а ее нет…
Позорно глотаю хлынувшие потоком слезы и скулю.
Я не успел…
Глава 41. Лавринович
В кафетерии довольно шумно. Повторить материал к семинару получается с трудом. Даже если попытаться сконцентрироваться, все равно вряд ли из этого выйдет толк.
— Я присяду? Здесь свободно?
Отрываю взгляд от конспекта. У моего стола стоит наш преподаватель по лексикологии.
— Свободно. Добрый день, Денис Андреевич, — здороваюсь, спохватившись.
— Вне аудитории можно просто Денис, — присаживается напротив.
Я отчего-то краснею. Двигаю тетрадки ближе к себе, освобождая пространство под его поднос.
— Девять лет разницы не так уж много, верно? — зачем-то поясняет он. — Тебе ведь девятнадцать?
— Почти. Скоро исполнится.
— Готова к семинару? — интересуется, кивая на конспект.
— Вроде да. Готова.
— Отлично. Заработать автомат совсем несложно, особенно тебе, — невозмутимо принимается за свой обед, а я начинаю замечать активное копошение тех, кто сидит за соседними столами.
— Что вы имеете ввиду?
— А что тебя удивляет? Ты старательная, усердно занимаешься и упорно трудишься, — отправляет в рот ложку с пюре.
— Как все…
— Да брось, Дарин, — качает головой. — Далеко не каждый студент стремится грызть гранит науки. Так было всегда.
— Вы тоже здесь учились?
— Да. Учился, потом аспирантом стал…
— Вам нравится преподавать? — спрашиваю, потому что мне и правда интересно.
— Нравится, Даш. Хотя есть определенные сложности. Вот как сейчас. Стоит подойти к милой девушке, как тут же это не остается незамеченным.
В этом он прав, лично мне жутко некомфортно. Денис Андреевич — молодой преподаватель, и окружающие могут надумать себе то, чего нет, а нам обоим это ни к чему.