Аризона на троих. Самый быстрый

Девушка охотно поднялась, пошла вслед за Генри к скале. Криво усмехнувшись, Джед лёг, завернулся в приготовленное ко сну одеяло. Некоторое время казалось, что он спит, но вскоре угол одеяла приподнялся, и поблёскивающий в свете костра глаз долго следил за тем, как маячат на скале две фигуры, – женская закидывает к звёздам голову, а мужская театрально разводит руками.

Джед презрительно хмыкнул и, плотнее заворачиваясь в одеяло, повернулся на другой бок…

В ту ночь Генри снова мучили во сне кошмары. Его растолкала Алисия, он сел, утирая пот с лица. Судя по всему, спал он не долго: догорающий костёр ещё тянул к небу тонкую серую струйку дыма; несколько красных углей проглядывали сквозь слой пепла. Было новолуние, звёзды заполонили небо от горизонта до горизонта.

– Вы опять кричали. – Алисия протянула ему флягу с водой. – Акира, это ведь японское имя?

– С чего вы взяли?

– Вы кричали так, будто звали кого-то.

– Давайте спать. – Генри отхлебнул воды, вернул флягу. – Извините, что разбудил.

Лёг, положив голову на седло. Подтянул к себе катану и так и заснул, держа ладонь на рукоятке меча.

Глава 11

В пыльный городок Редстоун, лежащий у южной оконечности гор Галиуро, путники въехали в тот самый момент, когда в деревянном двухэтажном здании с балконом вдоль всего фасада и яркой вывеской: «Hotel & Saloon SONORA» назревала очередная разборка.

За стойкой бара стоял сам хозяин, Боб Ридл. Он придирчиво разглядывал на свет окна стаканы, протирал их перекинутым через плечо полотенцем, снова поднимал к свету, прежде чем удовлетворённо поставить на поднос. Редкие в этот послеобеденный час посетители были заняты обычным делом: жевали бифштексы, лениво попивали виски, играли в карты.

Пианист спал, уткнувшись щекой в клавиши. Пустая бутылка под его ногами, всклоченные волосы, открытый сплющенный о клавиши рот, свидетельствовали о том, что ночь у тапёра выдалась весёлой, а утро похмельным. Впрочем, Боб Ридл прощал своему подопечному маленькие человеческие слабости, ибо знал, что к вечеру, когда в салун хлынет денежная публика, пианист поправит галстук-бабочку, поднимет с пола шляпу-котелок, и с выкаченными глазами, и с одеревеневшей улыбкой на губах будет наяривать польку, пока не онемеют пальцы.

Ленивый зевок испуганно застыл на устах хозяина, когда в салуне появился краснокожий. Зал притих в нехорошем ожидании. Кто-то с досадой швырнул в стол карты, провожая индейца таким взглядом, будто тот был виновен в плохой карточной комбинации. Кто-то удивлённо вынул изо рта сигару. Кто-то озадаченно барабанил пальцами по столу.

Любимец всего городка чёрно-белый щенок по кличке Мотылёк, лежащий в дверном проёме в ожидании того, что кто-то из посетителей кинет ему не дожёванный кусок бифштекса, своим собачим чутьём сразу понял, что пора уносить лапы – тихонечко стал отползать назад, едва над его головой закачались под рукой нового посетителя распашные жалюзийные створки салуна.

Индеец бесшумно подошёл к стойке, попросил виски. Боб Ридл забегал глазами по посетителям. Ответ на его вопрошающий взгляд не заставил себя ждать, – ковбой за одним из столов откусил размокший конец сигары, отплюнул его через плечо:

– Я не затем скакал десять миль, чтобы сидеть в салуне рядом с краснокожим.

Голос ковбоя был тихим и спокойным, но Боб Ридл, похоже, не доверял этому спокойствию, – он развёл перед индейцем руками:

– Извини, приятель, похоже, тебе сегодня не удастся промочить горло.

– Виски! – потребовал индеец негромким, но таким твёрдым голосом, что хозяин с тоской оглянулся на тусклые зеркала витрины.

– Если хочешь связаться с Карликом Биллом, – наконец прошептал он индейцу, – Богом молю – разбирайтесь на улице. Ещё двух дней не прошло, как я привёл салун в порядок после предыдущей разборки.

– Я просил виски! – Пристально глядя хозяину в переносицу, индеец нарочито громко припечатал монету к столешнице.

Боб Ридл понял, что попал в очередной переплёт. Рука его непроизвольно потянулась за бутылкой, и в ту же секунду тот, кого звали Карликом Биллом, метким выстрелом пресёк этот предательский жест. Сначала пуля расколола в руке Боба Ридла бутылку, затем дымный ствол кольта ткнулся обратно в кобуру, и лишь после этого грохнулся на пол, опрокинутый вскочившим Биллом стул.

Пианист схватился со сна, орлиными когтями вонзил пальцы в клавиши, и так усердно принялся наяривать на своём дребезжащем инструменте, словно у его затылка держали револьвер готовый выстрелить едва снизится темп музыки. Выпрямившись во весь свой огромный рост, за который его шутя прозвали Карликом, ковбой перекрыл своим зычным голосом звуки яростной польки:

– Эй, ряженый в перьях! Повернись! Я не из тех, кто стреляет в спину.

На индейце, несмотря на оскорбительные выпады, не было никаких перьев, да и вообще, он мало походил на тех краснокожих в набедренных повязках, которых можно встретить в резервации. На нём были узкие штаны, тёмная рубашка, кожаный жилет. Широкополая шляпа висела за спиной, прикрывая собранные в косичку смолянистые волосы.

Индеец не дрогнул ни одним мускулом, будто за его спиной не происходило ничего стоящего внимания. Продолжая смотреть немигающим взглядом на взопревшего Боба Ридла, он указательным и средним пальцами с шорохом подвинул к нему монету.

– Виски!

Такая настойчивость и неуважение к собственной персоне, похоже, разозлили Карлика Билла, – он снова рванул из кобуры револьвер, но едва успел вскинуть его, как грянул выстрел. Кольт вырвало из руки ковбоя, отбросило в сторону, будто кто-то накинул на него невидимое лассо и мгновенным рывком выдернул из руки.

Карлик Билл порывисто схватился второй рукой за вывернутую кисть, удивлённо поднял глаза к тому месту, откуда прилетела пуля, выбившая из его руки револьвер. В дверях салуна стоял незнакомец. Лицо его скрывала тень шляпы, контуры фигуры размывал ореол яркого дневного света, смешанного с облачком порохового дыма.

Один из приятелей Билла проворно вскочил из-за стола, и в ту же секунду выронил из простреленной руки револьвер. Одновременно с ним кто-то шарахнулся в противоположном конце салуна и тоже сник, хватаясь за простреленную кисть. Ещё два ковбоя, рванувшихся было доставать револьверы, замерли в неудобных позах, будто их щелчком репортёрского аппарата перенесли на фотопластинку. Пианист застыл, держа над клавишами пальцы.

Несколько секунд не было ни движения, только гибко вился голубой дымок забытой в пепельнице сигары, да громко жужжала и билась в углу окна попавшая в паутину муха.

Потом по салуну шёпотом прокатился торопливый слушок: "Быстрый Джед", и парни очень медленно убрали руки с рукояток револьверов и так же медленно сели на свои места.

Наконец и пианист пришёл в себя. Поняв, что ещё не вечер, и за ним осталось право отдохнуть часок-другой, он устало вздохнул, с дребезгом уронил голову на клавиши. В наступившей тишине Джед размеренным и нарочито неторопливым звоном шпор отметил свой путь от залитых солнцем входных створок салуна до увязшей в глубокой тени барной стойки.

– Два виски, – попросил он.

Затем обернулся лицом к залу, опёрся локтем на стойку. Боб Ридл был проворен в своей профессии как Джед в стрельбе, – две стопочки уже были наполнены виски. Одну хозяин салуна осторожно поставил рядом с локтем Джеда, вторую любезно подвинул к локтю индейца и торопливо стал сгребать со столешницы битое стекло вместе с пролитым виски. Оглядев притихшую ковбойскую братию, Джед неторопливо отхлебнул виски, сказал индейцу:

– Здравствуй, Томагавк.

– Рад приветствовать тебя, брат, – с достоинством ответил индеец.