Армия
Шрифт:
Так вот, человек получает возможность пользоваться третьим типом познания — анализировать собственный опыт — не раньше, чем ему исполнится двадцать один год от роду. Дело в том, что подобные интеллектуальные операции относятся к высшему уровню сложности работы мозга, они требуют не только полной готовности всех его «интеллектуальных» отделов, но и отлаженной координации между различными мозговыми службами. Последнюю функцию выполняют лобные доли коры, формирование которых заканчивается к двадцать первому году жизни. Именно этим обстоятельством объясняется тот факт, что в большинстве развитых стран совершеннолетие наступает в двадцать один год. До этого возраста молодой человек по объективным причинам не может стать взрослым — он еще не обеспечен нужным для этого инструментарием. По части репродукции, защиты и нападения — тут все в порядке, природа позаботилась оборудовать человека этими способностями в первую очередь, но что касается осознанного и ответственного поведения, тут она решила не торопиться.
Ваше дитя может быть
Понятно, что группа личностей, как бы она ни была велика, никогда не превратится ни в толпу, ни в стаю, ни в стадо. Это всегда будет сообщество — то, что к армии никакого отношения не имеет, потому что солдатская среда — это стая. Как и вообще любой детский коллектив, с тем отличием, что этих детей все считают взрослыми, у них тяжелые кулаки, они находятся в экстремальных по сравнению со своей прежней жизнью условиях и у них оружие. То есть солдатская стая потенциально чрезвычайно опасна в силу своей детскости. В этом и состоит второй коренной аспект солдатского социума — детская стая.
Всякий человек появляется на свет диким животным с комплектом инстинктов и набором наследственных признаков. Это потом, живя и развиваясь среди людей, усваивая мораль, нравственность и этику человеческого общества, маленький человекоподобный зверек превращается в человека, становясь в той или иной степени продуктом своей социальной среды.
Подкорка человека — фантастика, да и только — содержит в полной сохранности почти все инстинкты, унаследованные нами от животных-прародителей (теория Дарвина отнюдь не противоречит идеалистическому мировоззрению: совсем не обязательно Господь сотворил человека, он мог ограничиться фрагментом ДНК, снабдив его способностью и условиями к эволюции). Наши прачеловеки были универсалами-собирателями, то есть и хищниками и травоядными, и большую часть времени проводили в поисках чего-нибудь съедобного у себя под ногами — рылись в траве, поминутно суя в рот все, что попало под руку. Понаблюдайте за собакоголовыми обезьянами (на телеэкране, разумеется): они все время что-то ищут в траве. А теперь обратите внимание на человеческого малыша ползункового возраста: любой незнакомый предмет он прежде всего тащит в рот — инстинкт собирателя нацелен на подбирание в первую очередь пищи, которую животное пробует на зуб, если запах незнаком.
В течение жизни этот инстинкт у всех нормально развитых людей будет оставаться заглушенным, разве что проявляясь слабым отзвуком в собирании грибов, но может в старости проснуться, если интеллект начнет сдавать позиции из-за прогрессирующего атеросклероза.
Другие инстинкты тоже периодически напоминают о себе (например, инстинкт хищника на охоте или на рыбалке, инстинкт жертвы во время внезапной опасности, не у всех, правда; оба к старости самоликвидируются из-за нехватки необходимых гормонов).
Интеллектуальное развитие ребенка среди людей, постоянное и непосредственное общение со взрослыми, гуманитарное воспитание (разумеется, при наличии такового) медленно, но верно усыпляют инстинкты, сохраняя в конце концов неукрощенными только три из них: материнский, половое и пищевое поведение. Именно усыпляют, а не убивают, потому что стоит человеку оказаться в условиях, угрожающих жизни, и пробыть в них некоторое время, как инстинкты вырываются из-под прессинга интеллекта и бросаются спасать тело (шкуру). К указанным трем неукрощенным надо бы добавить четвертый — стайный. Предшественники человека разумного были животными стайными, и программа поведения члена стаи живет по сей день в подкорке каждого из нас. Чтобы усыпить этот инстинкт, нужно приложить немалые душевные усилия.
Если принять, что в противовес социальному интеллекту (способности приспосабливаться к меняющимся условиям среды) существует интеллект, основанный на альтруизме (его еще называют «духовность»), и принять также, что духовность усыпляет инстинкты, то неизбежно придем к выводу о возрасте наибольшей открытости нашего животного происхождения — это детство. В особенности возраст полового созревания, когда в поддержку инстинктов поднимается вновь народившаяся волна половых гормонов. Когда подростков какая-то неизъяснимая сила тянет из дома на улицу в компанию сверстников. Когда в школе в классных коллективах появляются неформальные лидеры (вожаки), возле них образуется тесный круг приближенных, а все прочие распределяются по ранжиру значимости в глазах товарищей и не обходится без изгоев (в школах попроще их бьют, в школах с претензией на элитарность их игнорируют), — формируются стаи. На выходе из указанного возраста, в период гиперсексуальности, когда все агрессивные инстинкты наиболее обнажены, дети из школьных
и дворовых стай перемещаются в армию, где образуют армейскую стаю. Отличие последней от ее гражданских аналогов в том, что на гражданке дети состоят в стае короткими периодами, перемежающимися временем, когда ребенок находится в семье, занят в кружках, спортивных секциях. В армии он будет состоять в стае двадцать четыре часа в сутки, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Здесь в условиях стаи социальный интеллект подомнет под себя духовность. Здесь неформальных лидеров дворовых стай заменят формальные лидеры армейской стаи — «деды». Здесь принцип ранжира в гражданских детских стаях — авторитетность заменит формальный принцип — по сроку службы. Здесь общие законы животной стаи проявятся с наибольшей силой и с наибольшей жестокостью.Пожалуй, основной из стайных законов гласит: на одной и той же ступени социальной лестницы все одинаковы, различия внутри стаи только по ступеням, человеческая индивидуальность отсутствует (между прочим, по этому же принципу в нашей стране организована структура власти). Пройдет полгода службы, и вчерашний новобранец внезапно для себя осознает, что ему комфортно в таких условиях: жизнь гарантирует продвижение по ступеням. От него требуется лишь одно — терпение. Сколько раз на первом году службы я слышал от ребят одного со мной призыва: «Ничего, потерплю, зато потом наступит мое время». И наступало, и пользовались открывшимися возможностями, и новые «молодые» повторяли заклинание: потерплю.
Я хочу спросить матерей, тех, что перед телекамерами проклинают армейских «дедов», называют их извергами, садистами, зверями: «Как вы думаете, кем эти изверги были год назад? И кем станут ваши мальчики через год? И как их, ваших мальчиков, будут называть матери ребят из следующего призыва?» Не отвечайте, я знаю, что ваши мальчики — не такие. Потому что они — ваши.
По моим наблюдениям, самыми жестокими «дедами» становились те, кому больше других приходилось терпеть в период своей солдатской «молодости». Ответ, казалось бы, лежит на поверхности — компенсация, но в действительности все сложнее и глубже. Анализируя поведение наших современных солдат, необходимо постоянно держать в голове, что мы имеем дело с детьми. Дети (убежден, что все) жестоки, но не садистски, а бездумно. В одной строительной части старослужащие «принимали присягу» у новобранцев, засовывая их по очереди на несколько секунд в бетономешалку («обряд инициации»), неожиданно появился офицер, солдаты сделали вид, что заняты своим обычным делом, а в это время жернова перемалывали мальчишку. Бетономешалку выключили, только когда офицер ушел. Назовете их садистами?
Я свою молодость провел на регбийном поле, начав играть еще за «младших юношей», и продолжил после армии во взрослом составе, так что могу сравнить детское регби со взрослым. Должен признаться, оно несравненно жестче. Мы в детской команде никогда не считали предосудительным наступить в общей свалке противнику на лицо, причем делали это намеренно, используя любую возможность, чтобы, мягко говоря, вывести из строя. Если бы кто-нибудь в тот момент, когда мы яростно входили в «схватку», брали в «коробочку», били шипами бутс по чему попало (и получали в ответ по тому же самому), если бы кто-нибудь сказал нам, что так недолго искалечить человека, мы бы остались к этим словам безучастны. Наоборот — стали бы бравировать, говоря, что регби — это мужской вид спорта и неженкам здесь не место. Был такой случай. Шла календарная встреча на первенстве города. «Четверти» организовали «мол», и мы, схватчики, неслись туда со всех ног, чтобы заменить их. Мне оставалось до места событий метров пятнадцать, когда я увидел, что игрок противника, пристроившийся к «молу», опасно для себя открылся, подставляя под удар почки. Я и теперь помню восторг, который испытал, мгновенно представив, что сейчас произойдет (регбистам в те годы не полагалось никакой защиты, даже щитки под гетры не надевали). Парень так и не узнал, что в ту минуту «прошел по краю». В последний момент я почему-то убрал локоть и воткнулся в него жестко, но безопасно: плечо в плечо. Недоумение по поводу этого своего поступка не покидало меня потом довольно долго. Теперь-то я понимаю, что тогда произошло со мной — я взрослел. А шел мне тогда, между прочим, двадцать второй год, это случилось уже после армии. Произойди подобное за три года до этого, я, не задумываясь, искалечил бы парня. И что показательно — был бы понят не только своими товарищами, но и им самим.
Мне впервые пришлось посмотреть «Чучело» в кинотеатре, заполненном школьниками средних классов. Учителя сразу нескольких школ решили, должно быть, организовать своим ученикам урок доброты, а скорее — в роно какому-то чиновнику пришла в голову эта блестящая идея. Как бы то ни было, но в кинотеатре из взрослых были только преподаватели да еще я, остальное — школьники. Той пытки мне никогда не забыть. С первых же кадров зал включился в происходящее на экране и стал весьма активно сопереживать героям фильма. Но не Чучелу с дедушкой, а вовсе даже наоборот — ее мучителям. Как они потешались над несчастной девчушкой, как увлеченно комментировали издевательства, чинимые ей одноклассниками! А когда в фильме детская стая зажгла тряпичное чучело, весь наш зал дружно захохотал, заулюлюкал и засвистел. Помню, мне стало по-настоящему страшно. Вы скажете, это чьи-то чужие дети? Не наши с вами? Может быть, из неблагополучных семей? Да нет! — наши. Просто они — дети, то есть уже почти люди, но еще почти животные.