Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»

«С моими стрельцами воров не осилить – много их, – рассуждал воевода. – Подмога надобна. В Нижнем просить не с руки, скажут: почто ты там сидишь, коль воров утихомирить не можешь, к Москве обратиться – боязно, а ну как государь прогневается. Что делать? Напишу-ко я к Щеличеву. Он и помощь окажет, и извет не напишет – горд да заносчив, куда нам худым да смиренным до него».

– Ефимка! – крикнул князь, и тут же на пороге появился приказной Ефим Палицын. Испуганно тараща на князя глаза, он спросил:

– Звал мя?

– Пошли за дьяком Семеном. Да скажи, чтоб поторопился, зело надобен. Погодь, – крикнул князь выскочившему уже было приказному, – сам же сходи к осадному голове Федору Нечаеву да к Захарию Пестрому, скажи, что наказал я им быть вечером у меня.

Приказной избы дьяк Семен не заставил себя долго ждать. Утирая пот с морщинистого лба, он торопливо вошел в горенку.

– Почто звал меня, князь Леонтий?

– Человек, что послан был в стан к вору-старице, не сказался еще? – спросил Шайсупов.

– Нет.

– А надежен ли мужик, не перекинется к ворам?

Дьяк Семен затряс головой.

– Не тревожься, княже, не перекинется. Жаден больно, я ему окромя долгу, что ты простил, еще десять рублей посулил.

– Ну, гляди, за тобой он, с тебя и спрос, – предупредил дьяка князь. – А звал я тебя вот зачем: поедешь в Темников, письмо князю Щеличеву повезешь да на словах передашь, что надежда у меня на него великая. А что в письме том, тебе знать не надобно. Да, вот еще что: тот человек, что ты послал в стан к старице Алёне, кого из твоих истцов в обличье знает?

– Многих видел.

– А того, что на монастырь навел?

– Шмоньку Сухова, что ли?

– Должно, его.

– И Шмоньку в обличье видел, – еще не поняв, для чего князю понадобился истец Губной избы, ответил дьяк.

– А истец того мужика знает?

– Знакомцами не были, а так, может, где и виделись.

– Ну, ничего. Ты и пошли его в ватажку к старице, да о человечке, как ты его кличешь-то…

– Хмырь, – подсказал дьяк.

– Вот, вот. О Хмыре ему ни слова.

– А вдруг кто из разбойных опознает в Шмоньке истца? – забеспокоился дьяк.

– Не беда, – махнул рукой князь. – Не жаль, коли на сук одного вздернут. У меня корысть в том другая, тебе о ней знать не след.

Дьяк смиренно склонил голову.

– За письмом поутру придешь, а сейчас ступай, не до времени мне.

Обиженный дьяк молча вышел.

4

Ватажники Алёны готовились к большому походу. Мужикам казалось, что только стоит им выйти из леса, оружным, на конях, и побегут воеводы в страхе великом, сдавая города им на милость. Поддавшись общему настроению, атаманша металась по лагерю, отдавая распоряжения, посылая конную разведку то под Арзамас, то под Темников. И хотя путь похода был уже намечен, она хотела знать, где и какие силы могут противостоять ватажникам, на поддержку каких деревень можно положиться.

Посадить три сотни мужиков на коней оказалось делом не легким. А кроме того, не были обучены они ни конному строю, ни действиям пикой, ни пальбе с седла. Лошади, привыкшие к тяглу, к пахоте, шарахались от выстрелов, не хотели идти наметом, путали строй, внося невообразимую сумятицу.

Видя все это, Алёна поняла, что вести мужиков сейчас даже на самую малую крепость – это значит вести на погибель и, собрав есаулов и десятских, объявила:

– Рано дело мы затеяли, – а потом два дня она успокаивала раздосадованных мужиков.

Потекли многотрудные дни обучения ратному делу. Бывшие стрельцы, а их оказалось поболе десятка, есаулы – мужики сноровистые, водили пешие конные строи, учили стрельбе из пистолей и пищалей, рубиться на саблях, управляться с бердышом и пикой.

Многие ватажники роптали, с трудом одолевая ратную науку, даже уходили из ватаги, тайком покидая разбойный лагерь, но Алёна была неумолима. Она помнила христорадиевскую босоногую рать, посеченную стрельцами и навечно оставшуюся на засеке под лесной деревушкой.

О Гришке Ильине Алёна позабыла, он затерялся среди трех сотен ватажников, но однажды напомнил о себе сам.

Был вечер. Алёна отдыхала в своей землянке. Вдруг, через полог, которым был завешен дверной проем, послышались шум и крики. Выйдя, она увидела толпу мужиков, горячо размахивающих руками. Одни из них, наиболее ретивые, рвались в середину толпы, другие их сдерживали.

Когда Алёна подошла, толпа расступилась. Шум стих.

– Чего не поделили? – громко спросила Алёна.

– Измена!

– Ведчика пымали!

Перед Алёной поставили низенького, плохонького мужичонку, лицо его было разбито в кровь, ухо надорвано и кровоточило. Маленькие бесцветные глазенки испуганно бегали из стороны в сторону, разбитые губы дрожали.

Алёна подняла руку – шум стих.

– Кто таков? – спросила она избитого мужика. Тот, задрожав, повалился Алёне в ноги, всхлипывая и причитая по-бабьи:

– Смилуйся, не губи, отслужу, по гроб обязан…

– Поднимись, человек ты, не червь, – сдвинула брови Алёна.

Раздвигая плечами впереди стоящих, к Алёне протиснулся Гришка Ильин. Был он все таким же угрюмым, заросшим и черным, только одежонка на нем от учения ратного немного поистрепалась. Ткнув пальцем мужика в грудь, он сказал:

– То ведчик воеводский, Шмонька Сухов. Я его знаю.

– Правду бает мужик? – спросила Алёна ведчика. Тот, растирая грязными кулаками слезы по лицу, закивал головой.

– Зачем пожаловал?

Сквозь всхлипывания Алёна еле расслышала:

– Князь послал меня ватагу выследить да о тебе все выведать.

– А ведомо князю, где стан наш?

Шмонька опустил голову.

– Должно, ведомо. Как в стан пройти, мне староста Семен рассказал. Я вчера токмо пришел, – и упав на колени, ведчик опять заголосил: – Помилуй, матушка. Век рабом твоим буду. Не губи. Детей у меня пятеро, помрут ведь без кормильца.

– А ты скольких загубил?! – не сдержавшись, выкрикнула Алёна. – Сколько детишек из-за тебя по миру пошло?

Но ведчик ее не слышал. Повалившись на землю, он иступленно катался по ней, рвал на себе одежду, царапал ногтями лицо и шею.