Авдотья, дочь купеческая

Михайла Петрович и его братья вести себя умели безукоризненно. Хоть в детстве и байстрюками в отцовском имении бегали, а нанимал им сановник-отец гувернёров и учителей. Это, когда без чужих семьями собирались, могли и барыню станцевать, и семечки полузгать, и орехи каблуками подавить, и частушки с матерком попеть. Но нынче не до частушек было, подготовка к свадебке — дело серьёзное.

Один Платон был весел, беспечен. Договор брачный, почти не читая, подписал. Его даже пункт, по которому жена всеми капиталами в приданое полученными самолично распоряжаться будет, не смутил. Он, как многие записные красавцы, уверен был, что жена все желания исполнять с радостью будет из благодарности, он-то граф, а она всего лишь дочь купеческая, да из любви. Платоша и представить не мог, что кто-то перед его красой да обаянием устоит. К тому же его внешность Дунина в заблуждение ввела. Девица нежная, хрупкая, с волосами русыми вьющимися, глазами голубыми, как озёра, бровями писанными, ресницами густыми, губами алыми, ямочками на щёчках. Агнец безвинный, беззащитный, не иначе. Услышь такое определение преподаватели из института благородных девиц, где Дуня обучение проходила, до колик бы смеялись.

Венчание наметили на следующей неделе в воскресенье провести в Церкви Ильи Пророка, что напротив особняка стоит. А чтоб кумушки не судачили по поводу столь скорой свадьбы, решили всем сказать, что помолвку молодые год назад заключили, но в тайне держали, чтоб не сглазить. А ещё Михайла Петрович, заметивший, как будущая свекровь и её сёстры на Дуню смотрят, намекнул недвусмысленно, что отныне их благосостояние, наряды новые, к примеру, целиком от Дуни зависит. Тётушки сразу прониклись, они при сестре приживалками жили, да и маменька Платона задумалась. Во всяком случае, больше зверем на невестку не смотрела.

После приёма время колесом завертелось-закрутилось, вперёд покатилось. В примерках платья подвенечного и прочих нарядов, Дуне и с женихом видеться недосуг было. Раз только и выбрались в саду общественном прогуляться. И то, в сопровождении Глаши, чтоб приличия соблюсти.

Поначалу-то Дуня намеревалась верхом отправиться, ахалтекинца, ей дядей подаренного, выгулять. Михайла Петрович не позволил, в дверях конюшни встал.

— Не серчай, сударушка, но пока жениху тебя с рук на руки не сдам, никаких скачек и походов на крышу не позволю. Не хватало, чтобы невеста до алтаря с ногой сломанной, в лубок закованной, прыгала, — заявил он.

— Михайла Петрович, так под платьем пышным и видно не будет, ежели, что случись. Тьфу-тьфу, чтоб не накликать, — вступилась за подругу Глаша.

Михайла Петрович посмотрел на воспитанницу, словно ни разу не видел до того.

— Глафира, вот от тебя такого легкомыслия не ожидал, — сказал он.

Про себя же отметил, что воспитанница тоже повзрослела, как и дочь. Из пигалицы тощенькой, какой он её из приюта забрал, в красавицу превратилась. Михайла Петрович вспомнил невольно, что сам он ещё в силе, всего третий год, как пятый десяток разменял. Да себя же мысленно и одёрнул: «Нечего мне, чёрту старому, на девиц юных заглядываться. Давно вдовствую, постоянной женской ласки не вижу, вот и лезет в голову невесть что». Он так растерялся, даже не удивился тому, что дочь спорить не стала, и, подхватив подругу под руку, обратно в особняк повела, костюмы для верховой езды на платья прогулочные менять. А спорить Дуня не стала, потому что папенька о крыше упомянул. Получается, знает об их вылазке, и надо бежать с его глаз долой, пока нотаций читать не начал.

Потому-то и поехали на прогулку в экипаже. Кучер остановился неподалёку от ворот. Платон галантно помог спутницам выйти, в чём-чём, а в хороших манерах ему было не отказать. Втроём они принялись чинно прохаживаться по дорожкам, раскланиваясь со знакомыми. Сзади раздался топот копыт. Дуня обернулась с чувством лёгкой зависти, и остановилась. К ним подъезжал Алексей Соколкин. Немного не доезжая, гусар спрыгнул с коня, поведя того в поводу. Он раскланялся с барышнями, кивнул Платону, затем сказал ему:

— Опередил ты меня, значит, Платон. Жаль, срочно в полк отзывают, а то я бы Авдотью Михайловну у тебя враз отбил!

Залихватски козырнув, Алексей вскочил на коня, и развернул к выходу, оставив за спиной возмущённого Платона и, скрывающих улыбки барышень.

Дня за два до венчания Михайла Петрович вновь дочь в кабинет пригласил. У входа она чуть не столкнулась с управляющим суконной фабрикой отца. Тот поклонился учтиво, посторонился. Вид он имел озадаченный и серьёзный. Дуня многих управляющих, да мастеровых, что у отца служили, знала. Пробовал папенька детей своими интересами увлечь. Да только ни сыновья-погодки, ни Дуня не проявили склонности к торговым делам, как и к управлению фабрикой.

Михайла Петрович тоже встревоженным выглядел.

— Заходи, сударушка. Тут мне заказ большой поступил на сукно для формы армейской. Важный заказ, лично от царя-батюшки, — сказал он.

— Разве это не хорошо, папенька? — спросила Дуня.

— Тревожно мне. Как будто беда какая грядёт. Вон, в столичных Ведомостях про комету писали, что с прошлого лета видна. Мол, знак плохой. Опять же, год високосный… — произнёс Михайла Петрович задумчиво, затем улыбнулся дочери и продолжил: — Ну, да не буду твою прелестную головку забивать. Позвал я тебя, чтобы отдать кольцо с Хранителем рода. Оно из поколения в поколение передаётся тем потомкам, у кого дар самый сильный. Мне отец передал, так получилось, что кроме нас, байстрюков, он детей не заимел. Вычислила уж, небось, егоза, кто твой дедушка?

Дуня кивнула. Она, ещё когда геральдику начали изучать в средних классах, герб на перстне отцовском по памяти зарисовала и в альбоме с гербами дворянских родов отыскала. Дед её древнего рода оказался — из Львовых, князей Ярославских.

— Папенька, а разве девицам такие перстни с Хранителями положены? — спросила Дуня.

— Доподлинно не знаю, сударушка, но ведь и байстрюкам их не часто передают, — ответил Михайла Петрович и добавил: — Да это не важно. Ты из дома Отчего уходишь, а перстень защитой тебе станет. Если будет жизни угроза, нажми на низ герба и произнеси: дух Хранитель, спаси.

Михайла Петрович снял с пальца кольцо и надел на безымянный палец левой руки дочери. Кольцо оказалось очень большим. Но не успела Дуня спросить, что делать, как кольцо уменьшилось, сжалось, плотно охватывая палец. Дух Хранитель признал новую хозяйку.

Глава третья. Сказание о князе, медведе и даре магическом

Из кабинета отец с дочерью вместе вышли. Михайла Петрович намеревался самолично всё на фабрике проверить, да амулеты, в станки встроенные, подзарядить. Уж на это его дара хватало, хоть и не обучался специально. Когда в университеты на магические отделения стали не только дворян принимать, но и простого происхождения одарённых, Михайла Петрович уже был вдовцом с тремя детьми. К тому же, только-только в прибыль торговля вышла. Не до ученья было, хоть и мечталось о том.

Но не сам, так хоть детей в обучение отдал. На сыновей надеялся, что те после учёбы в лучшем столичном университете на места чиновничьи поступят, после, дай Бог, за заслуги перед Империей и титул получат. Дочь мечтал замуж за дворянина отдать, чтобы таким путём она возвысилась. А когда судьба аж двух подходящих женишков подкинула, боялся, что взбрыкнёт его егоза, ан нет — обошлось. Радовался Михайла Петрович, шутка ли из рода крепостных крестьян в графини попасть, но особо радость не выказывал, чтоб не сглазить.

В вестибюле перед лестницей, навстречу Дуне поспешила Глаша, оживлённая, со свёртком в руках. Михайла Петрович тоже заинтересовался происходящим. Лакею, что к нему поспешил с плащом и картузом в руках, знаком подождать велел.

— Дуня, танцуй! — воскликнула Глаша. — Письмецо тебе и посылочка.

Она повертела в воздухе конвертом и чем-то, завёрнутым в вощёную бумагу, затем шустро спрятала руку за спину, не давая возможности подруге выхватить свёрток.

— Глаша, отдай! Что выдумываешь! — воскликнула Дуня, вытягиваясь, чтобы посмотреть, что подружка прячет.