Авдотья, дочь купеческая

Платон, повернувшись, застыл, с удивлением глядя на пустой бокал. Зажмурился, вновь открыл глаза, тряхнул головой и протянул бокал лакею, чтобы тот наполнил. Решил, что померещилось. Дуня огляделась и встретилась взглядом с Глашей. Подруга незаметно погрозила ей пальцем. На что Дуня многозначительно посмотрела на бокал самой Глаши. Подружкам невесты пить не возбранялось.

Как только начало темнеть, молодых дружно проводили до кареты, отправив в небольшой гостевой особняк, расположенный через несколько домов вверх по улице. Сопровождали их, тоже по обычаям, подружка невесты и шафер жениха. На обратном пути шафер, дружок Платона, с сожалением поглядывал на Глашу. Молодой повеса успел оценить и положение опекуна барышни, и его мощные мужицкие кулаки. С подопечной такого купчины либо всерьёз, либо никак. Вот и вздыхал шафер, понимая, что родители ему не позволят на простой девице жениться, будь она хоть трижды красавица.

В дверях особняка встретил Глашу с шафером Михайла Петрович, весёлый, под хмельком, с шалым блеском в глазах. Из зала, где шло гуляние, неслись бойкие народные плясовые. Гости из дворян поднялись в отведённые им покои, остальные продолжили веселье уже по-свойски.

Пропустив дружка женихова, Михайла Петрович взял Глашу под руку, со словами:

— Пойдём-ка, Глафира, провожу тебя хотя бы вон до лестницы. Иди, отдыхай, нечего с подгулявшими гостями оставаться. Хмель кровь горячит, ещё приставать начнут. Да вон я же и начну.

Он довёл Глашу до лестницы и отпустил, слегка покачнувшись.

— Хорошо повеселиться вам, Михайла Петрович, — произнесла Глаша на прощание.

Поднимаясь по лестнице, она с удивлением поняла, что особо не против приставаний Михайлы Петровича.

Тот же стоял, опираясь на мраморные перила, и шептал:

— Беги, лебёдушка. Подальше от меня беги.

Сам же не отрывал взгляда от удаляющейся девичьей фигурки.

Глава шестая. Ряженые

До поздней ночи гуляли гости на Дуниной свадьбе. Поначалу в особняке веселье шло, а позже переместилось на площадь перед ним. Всей улице слышны были переливы гармоники, взрывы смеха, да нестройное пение. Донеслись и до гостевого особняка, в котором новобрачные уединились.

Дуня приподняла голову от мягкой подушки из лебяжьего пуха и прислушалась. На губах появилась невольная улыбка, а в голове отчётливое желание — выйти и поплясать с гостями, постукивая каблучками по каменной мостовой. «И что Платошу рано так сморило?» — досадливо подумала она и устроилась полулёжа, подперев голову рукой.

Платон, малость перебравший вина, крепко заснул сразу после исполнения супружеского долга. Дуне, которой достался лишь бокал, не спалось. Немного вина и мощная подпитка магического дара бодрили, прогоняя сон. Дуня сначала немного полюбовалась лицом беззаботно спящего молодого мужа, казавшимся в матовом свете ночника совсем юным. Затем прикрыла глаза, стараясь уснуть. Тщетно.

В голову неожиданно пришла мысль, что некоторые барышни из института благородных девиц, утверждавшие, что познали тайны любви и посвящавшие товарок в подробности сего действа, безбожно врали. Дуня и раньше их в этом подозревала, ведь однокурсницы её, в большинстве своём, являлись дворянками из обедневших родов. Для них очень важным являлось удачное, выгодное замужество, а такое одним из главных условий подразумевало чистоту и непорочность невесты.

Ещё Дуня подумала, что не понимает, как относиться к происходящему в супружеской постели. Как-то быстро всё закончилось, неприятно не было, но и особого удовольствия не доставило. Оставалось надеяться, что будет, как в подслушанном разговоре двух горничных, с «кажным разом всё слаще». Горничным Дуня верила куда больше, чем товаркам по институту.

Раздавшаяся музыка спугнула начинавший подкрадываться сон. Полюбовавшись красивым лицом мужа, Дуня подоткнула тому одеяло с почти материнской заботой и потихоньку встала с кровати. Она накинула пеньюар, тонкий шёлк, скользнувший по разгоряченному телу, показался прохладным.

Подойдя к окну, Дуня отодвинула штору и попыталась разглядеть, что происходит у папенькиного особняка. Но увидела лишь несколько гостей, что отошли чуть дальше на площадь. Недолго думая, Дуня распахнула окно и высунулась наружу. Увиденное заставило произнести удивлённо:

— Ого, урядник и два стражника к папеньке подошли. Неужто кто на шум пожаловался? Хотя нет, вон лакей поднос с чарочками и закусками несёт. С папенькой чокаются, пьют. Видать, за здоровье новобрачных.

Дуня хихикнула и успокоилась. И чего она урядника напугалась, коли сам полицмейстер с градоначальником на её свадебке гуляют. Толпа перед особняком расступилась, в центр слуги стали носить какие-то ящики. «Фейерверки запускать будут», — сообразила Дуня и обрадовалась, предвкушая грандиозное зрелище. Про фейерверки Дуня знала, о поставках петард папенька договаривался ещё до того, как ей посылка с книгой пришла.

Неожиданно её озарило: вот она — возможность выплеснуть бурлящую в крови магию. Как только раздался грохот и в небе расцвели гигантские цветы фейерверка, Дуня выпустила из обеих рук дюжину огненных шаров. Долетев до искр в небе, шарики рассыпались, на несколько мгновений превратившись в сердечки, бабочки, цветы.

Гости восприняли необычные фигурки в небе, как задуманные, раздались восторженные крики и аплодисменты. Догадаться о том, чьих рук это дело могли, пожалуй, лишь папенька, братья и Глаша. Но первый оживлённо о чём-то разговаривал с градоначальником, последняя крепко спала, утомлённая за день, а братьям даже в голову не могло прийти, что у новобрачной в первую ночь останется время на всякие фокусы с магией.

Дуня закрыла окно, обернулась. Её немного удивило, что Платон крепко спит, и даже громкие хлопки петард его не потревожили. «Разбудить, что ли?» — подумала Дуня, но как-то вяло. После выплеска магии на неё навалилась усталость. Почувствовав, что в комнате похолодало, она подкинула дров в камин, не магией, а обычно — руками. После чего забралась под бочок к мужу, успела подумать, что вдвоём спать теплее, и погрузилась в сон с чувством исполненного долга.

Утром в гостевом особняке появились ряженые. Заслышав шум в вестибюле, Дуня, а за ней и Платон, поспешили туда. Они уже оделись, чтобы вернуться к гостям, для продолжения свадебного торжества.

Желающих выступить ряжеными набралось немало. Невестой нарядился младший брат Михайлы Петровича, нацепивший на голову вместо фаты занавеску, прикрывший ею же бороду и натянувший бальное платье, трещавшее на нём по швам. Женихом — его жена, подрисовавшая сажей усы, надевшая полосатые штаны, шёлковую рубаху и картуз с цветком над козырьком. Жена Дуниного дяди, дочь зажиточного аптекаря, в своё время не побоялась связать судьбу с бывшим крепостным, и нисколько не прогадала.

Их сопровождала толпа лже-цыган в ярких нарядах. Среди них обнаружились Глаша, невероятно красивая, с распущенными волосами, в пёстрой кофте и куче пышных юбок, с монистами на груди и крупными серьгами-кольцами в ушах, и братья Дуни в алых, подпоясанных кушаками, рубашках, чёрных штанах, заправленных в сапоги, и лихо сдвинутых картузах. Между взрослыми сновали «цыганята» — двоюродные братья и сёстры Дуни и детвора соседей.

Поначалу ряженые покричали «Горько» для подставных жениха и невесты. «Жених», доходящий ростом до плеча «невесте», старательно понижал голос, восклицая:

— Щас я тебя поцалую!

После того, как они трижды звонко поцеловались, все обратили внимание на новобрачных. Может, одежда ряженых и была фальшивой, но гитары и бубны оказались вполне настоящими. Под их сопровождение ряженые затянули песню:

— Мы поём припев любимый

И вино течёт рекой.

Мы приехали к любимой Авдотье Михалне дорогой.